Я Пилигрим - Терри Хейз

И только теперь я, распахнув рубашку, извлек из-за пазухи и рассмотрел фотографию, украденную из свадебного альбома. Новобрачные, улыбаясь в предвкушении медового месяца, рука об руку выходили на улицу после регистрации. Муж Лейлы был красивым парнем под тридцать, но было в нем что-то неуловимое – в покрое его брюк из льняной ткани, летчицких солнцезащитных очках, которые он держал в руке, – заставлявшее думать, что он по натуре игрок. Его никак нельзя было вообразить богомольным мусульманином, прихожанином ближайшей мечети, и, глядя на красивое лицо молодой жены, я вновь натолкнулся на то же препятствие: проклятый круг, границы которого никак не мог очертить.

Перевернув снимок, я обнаружил, что турецкие фотографы ничем не отличаются от своих коллег по всему миру: на обратной стороне значились фамилия владельца ателье, цифровой код фотографии и телефонный номер в Стамбуле для желающих получить копии.

Звонить сегодня было уже слишком поздно. Боль в ноге продолжала пульсировать. Я открыл свой ноутбук, чтобы проверить почту, и был удивлен, не обнаружив никакой информации от Брэдли о прошлом Кумали. Уже собирался хорошенько отругать Шептуна и его исследователей из ЦРУ, когда увидел сообщение от компании «Эппл». В нем говорилось, какую сумму мне начислили за последнюю загрузку музыки.

Открыв iTunes, я узнал, что являюсь счастливым обладателем «Величайших турецких хитов», сборника песен, представлявших страну на конкурсах Евровидения последних лет. Господи боже мой!

Мне пришлось вытерпеть две дорожки записей и часть третьей, когда я наконец-то обнаружил, что в файл с музыкой вставлен ряд текстовых документов. Об этом, конечно, ничего не было сказано, но я знал наверняка, что люди Шептуна взломали базу данных турецкой полиции и нашли там файл Кумали.

Из ее послужного списка следовало, что в течение двух лет она изучала право, а потом, отказавшись от карьеры юриста, поступила в Национальную полицейскую академию, где прошла четырехлетний курс обучения и получила степень бакалавра. На последнем курсе Кумали приобрела специализацию криминалиста, а после службы в Анкаре и Стамбуле, благодаря хорошему знанию английского языка, была переведена в Бодрум, крупный туристический центр.

Эксперты нашли ее характеристики и хронику продвижения по службе – судя по всему, Кумали была хорошим офицером полиции, – но все это была стандартная информация о карьере. И между прочим, во всех документах эта женщина фигурировала как Кумали.

Эксперты из Лэнгли тоже озадачились вопросом, настоящая ли это ее фамилия. Они пытались найти электронные лазейки, чтобы получить доступ к ее свидетельствам о рождении и регистрации брака, к заявлениям на оформление паспорта, но всякий раз словно натыкались на кирпичную стену. Как ни удивительно, взломать базу данных турецкого Государственного архива не удалось, и вовсе не потому, что местное правительство, подобно Пентагону, создало сложную систему компьютерной безопасности. Ответ оказался гораздо проще: ни один из архивов не был оцифрован. Официальные документы существовали только в бумажном виде; возможно связанные в пачки, они хранились где-то на бесчисленных складах. По сведениям людей из Лэнгли, единственный способ получить бумаги более чем пятилетней давности – подать письменное заявление. На это могло уйти больше месяца.

Я взирал на этот отчет в полном унынии: как нередко бывает в подобных случаях, нам удалось найти только верхушку айсберга. Наверное, рано или поздно удастся выяснить девичью фамилии Лейлы Кумали, но, как говорят юристы, главный фактор – время. И нерасторопность этих, с позволения сказать, экспертов просто бесила меня. Тяжело вздохнув, я отправился спать.

Теперь, как ни печально, успех расследования полностью зависел от какого-то стамбульского фотографа, о котором я никогда раньше даже не слышал. И не исключено, что он давно отошел от дел, а то и вовсе умер.

Глава 58

Слава богу, мои опасения не подтвердились, хотя звук его кашля и нескончаемая череда прикуриваемых сигарет подсказывали, что конец фотографа гораздо ближе, чем он бы того желал.

Я проснулся еще до рассвета, подтащил раненую ногу к ноутбуку, вставил в прорезь походную флешку и принялся изучать файлы, добытые из компьютера Кумали.

Эта работа оказалась бы мучительно медленной, не будь большинство материалов на турецком языке. Эти файлы я вынужден был пропускать, но все же общее представление об их характере у меня возникло. Среди писем и рабочих файлов я не нашел ничего вызывающего подозрение. Самая большая ошибка, если ты не хочешь, чтобы посторонние прочитали твои материалы, – шифровать их. Ведь в этом случае типу вроде меня сразу станет понятно, где искать.

Как я и подозревал, когда еще сидел в гостиной Кумали, – ничего не было закодировано. Если у нее хватило ума оставить на виду криминальные материалы, то у меня не было никакой возможности распознать их. На арабском я тоже ничего не увидел, хотя были все основания подозревать, что женщина-коп знает этот язык.

Потерпев неудачу с файлами, я принялся за почту Кумали. К счастью, многие из писем оказались на английском. Я убедился, что у нее широкий круг друзей и знакомых, в числе ее корреспондентов были другие матери, чьи дети страдают синдромом Дауна. Среди сотен посланий только два привлекли мое внимание – оба от палестинской благотворительной организации, связанной с «Бригадой мучеников Аль-Акса», группой, нередко устраивавшей в Израиле взрывы при помощи шахидов-смертников. Письма подтверждали получение денежных пожертвований сиротскому приюту в секторе Газа. У меня сразу же возник вопрос: если Кумали действительно хотела помочь детям, почему она не отправила эти деньги в ЮНИСЕФ – детский фонд, действующий под эгидой ООН? С другой стороны, благотворительность – один из пяти столпов ислама. Если дарить деньги организациям, связанным с радикальными группами, – преступление, то мы вынуждены будем предъявлять обвинения половине мусульманского мира.

Я пометил эти два сообщения красными флажками и вложил диск с файлами из компьютера Кумали в конверт, адресованный Брэдли в Нью-Йорк. Как только откроется офис «Федекса», я пошлю ему это письмо курьерской почтой, а он передаст флешку Шептуну для дальнейшего анализа. Я взглянул на часы: было семь утра. Рановато, конечно, но мне не терпелось выяснить, жив ли фотограф.

Набрав номер, я долго ждал и уже собирался положить трубку, чтобы перезвонить позже, когда услышал, что меня раздраженно поприветствовали по-турецки. Извинившись, что веду беседу по-английски, я заговорил медленно, надеясь, что на другом конце провода меня поймут.

– Вы не могли бы говорить немного быстрее? А то я засну, – сказал собеседник с акцентом, выдававшим человека, насмотревшегося вестернов.

Довольный, что мы, по крайней мере, в состоянии общаться, я спросил, не фотограф ли он. Когда турок подтвердил это, я сказал, что планирую особый подарок на годовщину свадьбы своих друзей – фотоколлаж, посвященный этому замечательному дню. Для этого мне понадобится множество копий фотографий.

– У вас есть цифровой код? – спросил мой собеседник гораздо более вежливо, поскольку дело запахло деньгами.

– Конечно, – ответил я, прочитав номер на обратной стороне глянцевого снимка.

Фотограф попросил меня обождать: ему необходимо было навести справки в своем архиве. Через минуту-другую он вернулся и сказал, что никаких трудностей не будет – нужная папка лежит перед ним.

– Я хочу убедиться, что здесь нет никакой ошибки: не могли бы вы подтвердить имена жениха и невесты?

– Без проблем. Жених – Али-Реза Кумали.

Он хотел было продиктовать его адрес, но я не выразил интереса, сразу сообразив, что женщина-коп не стала возвращать себе после развода прежнюю фамилию.

– А имя невесты? – спросил я, стараясь, чтобы в моем голосе не прозвучало волнение. – Оно у вас записано?

– Конечно. Лейла аль-Нассури. Вас интересует именно эта пара?

– Да, это они, шериф. – Фотограф рассмеялся. А я продолжил: – Никогда не знал точно, как писать ее девичью фамилию. Не могли бы вы продиктовать мне ее по буквам?

Турок охотно это сделал. Я поблагодарил его за помощь, сказав, что свяжусь с ним, когда составлю полный список нужных мне фотографий, и повесил трубку. Фамилия аль-Нассури была не турецкой, а йеменской или саудовской, ее могла также носить уроженка одного из государств Персидского залива. Так или иначе, фамилия эта явно была арабской. Как, скорее всего, и у того человека с Гиндукуша.

Схватив свой паспорт, я выбежал из номера, направляясь к лифту.

Глава 59

Дверцы лифта разошлись, и, хотя было всего семь двадцать утра, я оказался на каком-то импровизированном празднике. Все: управляющий отелем, портье, коридорный и прочий гостиничный персонал – собрались у конторки. Здесь же находились плотники и другие приятели управляющего, помогавшие мне с зеркалами.