Шаман - Ной Гордон

«Мистер, вчера мы погрузили и разгрузили семьдесят два судна, только на одном пирсе, притом что сейчас не сезон, а на Миссисипи фрахтовых компаний тьма-тьмущая. И большинство кораблей нанимает молодых людей, которые сбежали из дома, так что я и внимания на них не обращаю», — любезно пояснил он.

Шаман подумал, что Южные штаты откалываются от остальных с таким же треском, как кукурузные зерна, подпрыгивающие на горячей сковородке. Его мать с покрасневшими от слез глазами все время молилась, а отец навещал больных без обычной ободряющей улыбки. В Рок-Айленде один из торгующих кормами магазинов перенес почти все свои запасы в заднюю комнату и сдал половину помещения в аренду армейскому вербовщику. Шаман как-то раз и сам заглянул туда: ему вдруг пришло в голову, что, раз уж все равно у него жизнь не задалась, возможно, ему стоит завербоваться в санитары, ведь силы ему не занимать. Но капрал, записывавший добровольцев, иронично поднял брови, как только узнал, что Шаман глухой, и велел ему возвращаться домой.

Он чувствовал, что сейчас, когда почти весь мир летит к чертям, у него нет никакого права переживать о неразберихе в собственной жизни. В начале января, во вторник, его отец принес домой письмо, а в ту же пятницу — еще одно.

— Это — последние, верно? — сказал он Шаману после ужина в тот же вечер. Это удивило его: оказалось, Роб Джей помнит, что рекомендовал девять колледжей, и более того — отследил все девять ответных писем.

— Да. Из Медицинского колледжа в Миссури. Отказ, — сообщил ему Шаман, и отец кивнул. Отказ его не удивил. — Но вот письмо, которое пришло во вторник, — заявил Шаман, достал письмо из кармана и развернул его. Ему писал декан Лестер Нэш Бервин, доктор медицины, из Многопрофильной медицинской школы Цинциннати. Он сообщал, что Шамана зачислят в данное учебное заведение при условии, что он успешно закончит начальный период обучения, который будет рассматриваться как испытательный срок. Школа, работающая в тесном сотрудничестве с Центральной больницей Цинциннати и Юго-Западной части Огайо, предлагала двухлетнюю программу обучения, заканчивающуюся присуждением степени доктора медицины и включавшую четыре семестра в году. Следующий семестр начинался 24 января.

Шаман должен был бы испытать радость победы, но он понимал, что отец непременно обратит внимание на слова «при условии» и «испытательный срок», и он подготовился отстаивать свою позицию. Теперь, когда Алекс уехал, он был необходим на ферме, но его переполняла решимость ухватиться за предоставленную возможность. По многим причинам, в том числе и весьма эгоистичным, он сердился на отца за то, что тот позволил Алексу улизнуть. Размышляя об этом, он рассердился на отца еще и за то, что он был так чертовски уверен в том, что Бога нет, и за то, что отец не понимал: большинство людей просто слишком слабы, чтобы быть пацифистами.

Но, когда Роб Джей оторвал взгляд от письма, Шамана поразили его глаза и губы. Понимание того, что доктор Роб Джей Коул вовсе не так уж неуязвим, пронзило его подобно стреле.

— С Алексом ничего не случится. С ним все будет хорошо! — выкрикнул Шаман, но тут же понял: это не была объективная оценка ответственного человека, мужчины. Он знал: несмотря на события, происшедшие в комнате, где стоит манекен с задом из слоновой кости, и на получение письма из Цинциннати, это было ничего не стоящее обещание доведенного до отчаяния мальчика.

Часть пятая

Семейная ссора

24 января 1861 г

Цинциннати оказался куда больше, чем ожидал Шаман, улицы кишели транспортом, а по реке Огайо, свободной ото льда, сновали суда. Из высоких фабричных труб поднимались густые столбы дыма. Люди были повсюду; он мог представить себе, какой шум они поднимали.

Конка подобрала его у железнодорожной станции на берегу реки и доставила прямо к земле обетованной на Девятой улице. Центральная больница Юго-Западной части Огайо состояла из двух зданий красного кирпича, каждое высотой в три этажа, и двухэтажного каркасного здания, где размещался чумной барак. Через улицу, в другом кирпичном доме, увенчанном стеклянным куполом, располагалась Многопрофильная медицинская школа Цинциннати. Внутри школы Шаман увидел классные комнаты и лекционные залы, давно не знавшие ремонта. Он спросил у какого-то студента, где находится приемная декана, и, следуя указаниям, поднялся по дубовой лестнице на второй этаж. Доктор Бервин оказался приятным мужчиной средних лет с седыми усами и лысой головой, мерцавшей в мягком свете, проникавшем в высокие и грязные окна.

— Ага, так значит, вы и есть Коул.

Он жестом предложил Шаману сесть. Затем последовал короткий разговор относительно истории школы, обязанностей хорошего врача и необходимости регулярных занятий. Шаман интуитивно понял, что приветственная речь была частью декорации, которую демонстрировали каждому новому студенту, но в этот раз окончание было предназначено именно ему.

— Вы не должны позволить своему статусу «принят условно» запугать вас, — осторожно произнес доктор Бервин. — В каком-то смысле все наши студенты зачисляются с испытательным сроком и должны проявить себя как достойные кандидаты.

В каком-то смысле. Шаман готов был поспорить, что отнюдь не каждому студенту сообщали о его условном статусе в письме. Однако он вежливо поблагодарил декана. Доктор Бервин направил его в общежитие, которое оказалось трехэтажным каркасным зданием, скрывающимся позади школы. Список жильцов, висящий на стене в холле, сообщил ему, что Коул, Роберт Джей, проживает в комнате 2-В, вместе с Куком, Полом П.; Торрингтоном, Руэлом; и Хенридом, Вильямом.

Комната 2-В была маленькой: все пространство в ней занимали две двухъярусные кровати, два бюро и стол с четырьмя стульями, на одном из которых восседал толстый юноша. Заметив вошедшего Шамана, он перестал писать в тетради и воскликнул:

— Ага-а! Я — П. П. Кук, из Зинии. Билл Хенрид отправился получать книги. Следовательно, вы либо Торрингтон из Кентукки, либо глухой сосед.

Шаман рассмеялся; неожиданно ему стало очень легко.

— Я — глухой сосед, — признался он. — Можно, я буду называть вас Пол?

Тем вечером они наблюдали друг за другом и делали выводы. Кук был сыном торговца кормами, и преуспевающего, судя по его одежде и вещам. Шаман заметил, что он привык паясничать — возможно, из-за полноты; но в его карих глазах светились ум и проницательность, от которой почти невозможно было скрыться. Билли Хенрид был худощавым и тихим. Он сообщил, что вырос на ферме вблизи Колумбуса и два года проучился в семинарии, прежде чем решил, что не создан для рясы священника. Руэл Торрингтон, появившийся только после ужина, оказался для них настоящим сюрпризом. Он был вдвое старше своих соседей по комнате и давно занимался медицинской практикой. Он с юных лет ходил в учениках одного врача, а сейчас решил прослушать университетский курс, чтобы узаконить звание доктора.