История моей матери. Роман-биография - Семeн Бронин

В Сайгоне, преддверии Китая, ее повели в опиумную курильню. Она увидела курильщиков опиума, лежавших в неудобных позах, с отрешенными безучастными лицами — спящих с приоткрытыми глазами. Впечатление было тягостное, но для нее не новое. В Париже она пришла как-то к товарищу-аннамиту и застала его за этим занятием. Обычно живой, восприимчивый, деятельный, он предстал перед ней тупым существом, не желавшим ничего видеть и слышать…

В Хайфоне начались муссоны. Каждый день в один и тот же час начинался проливной, как из ведра, дождь, который длился неизменно полчаса — не более того и не менее. С непривычки было странно: будто кто-то наверху, сверяясь со временем, льет вниз воду из гигантского чайника.

В Гонконге (они все-таки приближались к Шанхаю) ей запомнилось другое. До этого в Хайфоне к ним присоединился японец, образованный и хорошо говорящий по-французски. Он счел своим долгом познакомить пассажиров со своим уголком земного шара и повел их в китайский ресторан, где собирался удивить китайской кухней. Но в ресторане говорили на южнокитайском диалекте, а он знал только северный и, поскольку его не понимали, не смог сделать заказа: на пальцах в китайской кухне можно показать только палочки для риса, все остальное слишком изощренно для языка жестов. Они сидели в невыносимом пекле и спасались тем, что сушили лицо салфетками, которые держат перед этим на сильном жару: только их раскаленное прикосновение облегчает зной и делает еду возможной. Дело не двигалось, они собирались уйти, когда их вожаку пришла в голову счастливая, хотя, в общем-то, заурядная мысль — спросить меню, написанное китайскими иероглифами (знание их обязательно для ученого японца). С их помощью он в два счета сделал заказ, а ей пришло в голову, что эти магические знаки не зря сохраняются со времен египетских пирамид: языки приходят и уходят, а рисунки остаются и обеспечивают общение в разноязыком регионе. Такова была догадка, и она была довольна ею, потому что любила мыслить дедукциями…

В конце мая она прибыла наконец в Шанхай — огромный порт, ворота Китая и его проходной двор. Никто ее не встретил: она опоздала на месяц. Она поселилась в одной из двух указанных ей гостиниц и стала ждать — всерьез опасаясь, что ее не хватятся. Так оно и вышло. Прошел месяц, деньги ее кончались, никто на связь с ней не выходил. Она ходила взад-вперед по грязной, словно вымазанной салом комнате, пела куплеты из полюбившейся ей русской песни о том, что «никто не узнает и никто не придет», и смотрела в окно, где напротив гостиницы располагалось… советское консульство! Путь туда был ей заказан — пойти к своим было бы вопиющим нарушением конспирации.

В те годы иностранцы в Китае могли жить в отелях и есть в долг в течение месяца — после этого наступала неминуемая расплата. Месяц подходил к концу, ждать было нечего — она решилась. В один из вечеров — это было 10 июля, лил сильный дождь — она отошла подальше от гостиницы, наняла рикшу и попросила доставить ее до отеля, объяснившись с ним на здешнем ломаном английском, который назывался «пиджин-инглиш» и представлял собой чудовищную смесь из всех языков и наречий. У ворот консульства она попросила остановиться раньше времени и, расплатившись последними монетами, выпрыгнула из повозки — полуголый рикша побежал враскорячку дальше, а она нырнула под сплошную стену ливня к двери консульства: слава богу, вокруг никого не было. У входа стоял старик-китаец, работавший по найму. Он, к счастью, впустил ее в прихожую и внял ее просьбам — позвать кого-нибудь из советских. Вышла русская женщина, которой она сказала только, что приехала и никто ее не встретил. Этого было достаточно. Женщина позвала ее в вестибюль, где к ней вышел молодой человек, которого она случайно видела в Москве на встрече зарубежных антифашистов с московской молодежью. Он тоже ее узнал, нисколько ей не удивился, будто все происходило не в Шанхае, а на Арбате, и молча провел ее внутрь дома, за закрытые от чужих глаз двери…

На следующий день она вошла в комнату, где сидел красивый брюнет с тонкими, одухотворенными чертами лица, глядевший рассеянно, сосредоточенно и в то же время чуть свысока и покровительственно, с пышной шевелюрой, плотного, упитанного телосложения: что называется, в теле. Увидев ее, он поднялся и пошел ей навстречу, радостно улыбаясь, живо блестя глазами и кривя рот в гостеприимной, подкупающей улыбке.

— Это вы, Кэт? Вы наконец приехали? Теперь у меня будет настоящая радистка!..

Это была ее первая встреча с Яковом.

4

— Но как же так вышло, что ты приехала с таким опозданием? — озабоченно спрашивал он, продолжая улыбаться. — Я ходил две недели подряд, наводил каждый день справки в обеих гостиницах — потом решили, что что-то случилось и ты уже не приедешь. В Центре о тебе знали только, что ты благополучно добралась до Милана.

Она рассказала об ошибке готовившего ее работника и о своих, в связи с этим, злоключениях.

Во всех наших бедах виновата именно такая безалаберность, — сказал он, внимательно ее выслушав. — Но я действительно тебе рад! — повторил он, невольно скосив глаза с лица вниз и окинув ее всю виноватым взглядом. — Теперь я смогу передавать куда больше информации.

— А что с прежним радистом?

— Пьяницей оказался, — наигранно-равнодушно сказал он, но по лицу его прошла тень давней неприязни. — Работает под настроение, когда захочет. Он тебя ждет — поедет теперь в Союз.

— С плохими рекомендациями?

— С наихудшими. Ты наверно устала?

(Они сразу перешли на «ты», что было принято в их кругу и, к тому же, они говорили на немецком, где это обращение естественно.)

— Почему? Я хорошо выспалась в консульстве.

— Где?! — поразился он. — Они мне этого не говорили.

— Мне некуда было деться, — и рассказала о последних днях в Шанхае. Он глядел недоверчиво.

— И как выехали из консульства?

— В машине с занавешенными створками. Я пригнулась, когда выезжали с территории.

Он покачал головой.

— Это непорядок. Китайская полиция, конечно, слаба, но все-таки…

— Иначе бы я тут не сидела. Ни явки, ни телефона.

— Это они в Москве напортачили. Ладно, — повеселел он. — Alles gut, das endet gut. («Все хорошо, что хорошо кончается», нем.) Пойдем пообедаем. Я проголодался… Надо бы и представиться друг другу. Я Максим Ривош, а ты?

— Дениза Гислен.

— Дениза на каждый день не пойдет. Слишком запоминается. Что-то аристократическое, из высшего света… — И оглядел ее с головы до ног так, как если бы в ней не было ничего аристократического. Он смотрел на нее уже без стеснения, с полным на то правом, и ей показалось, что он ждал ее приезда не для одной смены радиста. — Будешь Элли.