Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм - Эллен Датлоу

Джейк пачкает штаны и беззвучно кричит, пока мой ботинок, молот богов, надвигается на него.

Линкольн машет людям, столпившимся на балконах. Взгляд его скользнул по мне. Мне двадцать два года, и я словно на колесах. Через три минуты я совершу первое убийство. Прежний грубый промах.

— Как-то я потерялся. А теперь нашелся. Мне помогла Сестра М, Солдатская Подруга, да, сэр, дасээр.

— Я бросил иглу и пристрастился к бутылке, как ребенок к материнской груди.

— У меня никогда не было жены, и никогда я в ней не нуждался. Жизнь моя проходит в скитаниях, и женат я на своем ружье.

Мужчина в костюме снимает цилиндр и сует голову в пасть заскучавшего льва. Челюсти смыкаются.

— Скольких ты убил, Джонах? — Виолет поглаживает мой раскаленный лоб.

— Сегодня?

— Нет, глупый. Я имею в виду, всего. Общее количество.

— Больше двадцати. И с каждым днем — все больше и больше.

Солнце пожирает звезды. Луна пожирает солнце. Черная дыра пожирает Землю.

Хикс подмигивает окровавленным глазом, идиотская ящерица томно и слюняво целует шерифа — поцелуй, словно слизняк, оставляет влажный след. Когда уносится завеса пепла, и я снова могу видеть, твари уже нет — если она была, конечно.

Дверь скрипнула от ветра. Открылась. Закрылась.

На моей потной груди вздыхает Виолет; она спит, вновь обретя невинность.

Из трещины в потолке капает вода.

Я вот что сделал: неделю отсиживался в гостиничном номере, лечась тем, чем ушибся, и до бесчувственности развлекаясь с Виолет.

Я узнал, что отец ее был шахтером; его разорвало на части. Матери не было, и не было родни, готовой позаботиться о ней. Зато у Виолет были прекрасные зубы и отменная задница. Славное пополнение для заведения мадам Октавии. Ей было восемнадцать, и она пользовалась огромным успехом у джентльменов, эта мисс Виолет. Свои сбережения она прятала в чулок и собиралась вскочить в почтовый поезд, доехать до Сан-Франциско и стать танцовщицей в одном из дансингов. Да она могла бы поехать прямо в Чикаго, познакомиться там с Маленьким Египтянином, который был зеницей ока города. Да.

Наконец она спросила, был ли я женат раньше, — сразу понятно, что я не был женат сейчас, — и я ответил, что нет. Почему? Мне повезло, так я считал.

— Просто здорово, Джонах, что здесь у тебя есть такое занятное чтиво.

Виолет лежала на животе, болтала ногами и просматривала латинское издание «Pseudomonarchia Daemonum». Волосы растрепаны, на коже цвета слоновой кости блестели капельки пота. Я небрежно развалился голым, опершись о спинку кровати, курил, чистил и смазывал свой винчестер модели тысяча восемьсот восемьдесят шестого года. Лучшее из когда-либо принадлежавшего мне оружия, достаточно мощное, чтобы сразить бизона, оно отлично подходило и для человека. Я вряд ли буду использовать его на Хиксе. Я предполагал взять его врукопашную.

За окном все серое и сумрачное. Улицы превратились в болото. Я посматривал на слоняющихся людей: некоторые бросали в лужи доски, чтобы устроить настил для повозок. Порой раздавались выстрелы.

За десять долларов и автограф заместитель шерифа Леви составил список смертей и исчезновений в Пурдоне и его окрестностях за последние четыре месяца и передал мне в руки у дверей моего номера. На двух страницах. В основном не было ничего интересного: обычные перестрелки и поножовщины, ссоры в баре, целый воз несчастных случаев. Я отметил имена трех пропавших старателей. Они разрабатывали дальние месторождения, расположенные за много миль негостеприимной земли. После каждого из парней остались запасы еды, оборудование и личные вещи — но тем не менее никаких денег. Никаких наличных. Никакого золотого песка.

Виолет затаила дыхание, когда дошла до отталкивающих и весьма выразительных иллюстраций.

— Боже! Да это… жуть какая. Ты что, веришь в демонов и во все такое, Джонах? — В ее голосе сквозили любопытство и подозрение.

— Нет. Но другие верят.

— Томми Маллен — он, да? — Ее глаза расширились.

Я представил себе Хикса — мрачного развратника, слоняющегося по гостиной «Медоносной Пчелы», пока девочки бросают жребий, кому суждено идти с ним.

— Думаю, что да. — Я потрепал замершую Виолет по волосам. — Иди ко мне, моя хорошая. Тебе не из-за чего волноваться. — Чтобы умерить бившую ее дрожь, я добавил: — Он со всех ног улепетывает куда подальше. А я здесь впустую теряю время.

Чудные губки Виолет прижались к моему рту; ее язык был требовательным и вместе с тем податливым. Я схватился за столбик кровати:

— Прости, время я трачу совсем не впустую!

Три старателя. Ясно как белый день — уединенные обособленные хижины. Черная фигура идет от двери, оставив ее за собой открытой. В тополиных ветвях каркают вороны, слышится гортанное кудахтанье потока.

Я задремал. В дверь постучался посыльный отеля и сообщил, что в фойе меня дожидается китаец. Он привез мне приглашение от Ленгстона Батлера. Профессор Батлер, к вашим услугам. Написанная красивым почерком записка гласила: «Приезжайте в Сорокамильный Лагерь, и я расскажу Вам, как заманить в ловушку Железного Человека. Искренне Ваш, Л. Батлер».

Я поспешно оделся. Виолет охнула и хотела было встать, но я крепко поцеловал ее в губы и велел отдохнуть сегодня. Поддавшись внезапному порыву, оставил деньги на туалетном столике. Много денег. Эта гора денег однозначно говорила: «Коль ты умна, то сядешь в следующий же поезд до Сан-Франциско, ну а потом — в Город Ветра».

Я надеялся, что Мертог успокоил растревоженный мною осиный рой.

Я был в своем лучшем костюме, и мне точно не хотелось, чтобы его продырявили.

Сорокамильный Лагерь находился вовсе не за сорок миль от Пурдона, что можно было понять из названия. Тряска в фургоне Хунг Чана заняла меньше трех часов, если верить моему карманному хронометру. За время пути Хунг ни разу не заговорил со мной. Фургон был забит мукой, сахаром, всякой всячиной, и я бы ничуть не удивился, если бы там оказался и ящик с динамитом.

Мы ехали по каньону реки Андерсон. В лощине около нескольких землечерпалок стояли лачуги. На огне готовилась пища, языки пламени напоминали бабочек-данаид. За железными котелками приглядывали серокожие женщины. Попадались дети, а собак не было. Мужчины, достаточно взрослые для того, чтобы держать в руках кирку, лопату или сито, группами и поодиночке бесстрастно вгрызались в землю, брели в холодной воде, ворочали камни среди скалистых уступов над лагерем.

Никто не ответил на мой дружеский кивок. Никто даже не поглядел на меня, разве что двое мужчин с винтовками через плечо, которые наблюдали за происходящим из жиденькой тополиной рощи. Хунг провел меня через лагерь к сооружению, составленному из трех или четырех хижин. Он отвел рукой толстую занавеску, и я оказался в сумрачном сыром помещении, остро пропахшем мускусом и опиумом.

— Ну наконец-то и Коениг.

Батлер лежал на груде медвежьих шкур рядом с огнем, разведенным в очаге. Даже толстые одеяла навахо, укрывавшие тело профессора, не могли скрыть, до чего он истощен. Уродливый череп напоминал большой кусок антрацита, достаточно плотного, чтобы под его тяжестью искривилась шея. Ссохшаяся темная плоть, словно сыромятная кожа, приросла к костям; Батлер казался на целую вечность старше своего зычного голоса. Короче, он был бы бесподобным антропоидом для того, чтобы показывать его как экспонат в музее диковинок Барнума.

Старая беззубая карга со злыми косыми глазами, ухаживавшая за Батлером, спросила:

— Мама умерла?

Старуха осторожно приложила к губам Батлера длинную тонкую трубку и подождала, пока он затянется. В мою сторону она бросила очередной злобный взгляд и ничего мне не предложила.

Наконец Батлер произнес:

— Из вас бы вышел замечательный тамплиер.

— За исключением того пустякового факта, что я считаю христианство кучей дерьма. Ну, да я мог бы крошить сарацинов просто так, шутки ради да из выгоды.

— Вы опоздали на несколько веков. Этакий современный крестоносец. К тому же образованный, смею предположить?

— Гарвард, да будет вам известно. — Чтобы усугубить иронию, я произнес «Гах-вахд».

— Недешевый университет. Однако, Пинкертон, тсссс, тсссс. Папа, несомненно, был пристыжен и безутешен.

— Папа Коениг был раздосадован. Один из самых блестящих адвокатов Нью-Йорка… Он назвал меня неблагодарным бунтарем и отрекся от меня. Эй, да я обнаружил, что человека легче пристрелить, чем перевоспитать!

— И теперь вы пришли, чтобы пристрелить бедного Рубена Хикса.

— Рубен Хикс — вор, убийца и каннибал. Было бы весьма благоразумно прикончить его, если получится.

— Каннибал — это тот, кто питается представителями собственного вида.

— Что, разве Рубен не считается представителем человечества? — уточнил я.