Внешняя политика России в условиях глобальной неопределенности. Монография - Коллектив авторов

Проблема состоит в том, что роль интерпретатора и законодателя принципов и институтов пытается взять на себя ограниченная группа стран (стран Запада – что собственно и выступает эквивалентом права сильного и проявлением «программирующего лидерства» в условиях современной мировой политики). На наших глазах происходит, по выражению С.Краснера, инструментализация суверенитета, означающая манипулирование международным правовым признанием, угрозой гуманитарной интервенции для достижения практических целей и интересов определенных государств.

Новые, генерируемые в странах Запада, принципы и ценности в обозримой перспективе будут все более явно сталкиваться со старыми, приводя ко все новым международным кризисам и конфликтам. Попытки универсализации прав наций на самоопределение будут явно подрывать принцип территориальной целостности и суверенного равенства государств. Признание широкой современной редакции прав человека и механизмов контроля их соблюдения (в рамках поддержанных ООН инициатив типа Responsibility to Protect) во многом обесценит положения международного права, не предполагающего законных возможностей для вмешательства в дела государств, исходя из гуманитарных оснований.

На протяжении столетий имплицитно подразумевалось, что ценность и значимость суверенитета могли подвергать сомнению либо откровенные маргиналы (марксисты конца XIX в., предрекавшие крах института государственности и отрицавшие значимость суверенитета по отношению к международной солидарности трудящихся), либо явные идеалисты (к числу которых относились например сторонники концепций Соединенных Штатов Европы в начале XX века). Ныне ситуация существенно изменилась. Большинство аналитиков склонны к констатации неизбежности «корректировки» классического суверенитета, адаптации его к новым реалиям. Однако определить пределы возможного в эволюции суверенитета при этом довольно сложно. Современное межгосударственное соперничество ограничено структурой признанных международными нормами суверенных прав, и в этом смысле основано на верховенстве международного права. Суверенитет представляется «несущей конструкцией» современной политики, выполняющей важную функцию минимизации межгосударственного насилия. Причем среди возможных причин почти повсеместного соблюдения суверенитета – угроза применения силы противостоящей стороной или общее принуждение, возможно, не играют главной роли. Превалируют рациональные соображения взаимной выгоды и фактор легитимности действий (коррекции поведения перед лицом легитимных требований). Стоит поколебать этот фундамент мировой политики (разрушить господствующие в дискурсе о международных отношениях «доминантные политические установки»), подорвать значимость этого одного из важнейших, «первичных» в терминологии английской школы, институтов (primary institutions)[54], и избежать предсказанного рядом авторов в конце XX в. грядущего длительного периода Нового средневековья будет отнюдь непросто. Неслучайно поэтому термин «ограниченный суверенитет» пока не получил широкого признания даже на Западе. Отсюда огромное количество эвфемизмов типа «многослойный» (layered)[55], «дисагрегированный» (disaggregated), «мягкий» (softened) и тому подобный суверенитет[56].

Новые трактовки и высокая эластичность в интерпретации понятия суверенитет были во многом связаны со спецификой ситуации в международных отношениях конца XX – начала XXI века.

Однополярность и новый мировой порядок

Период после окончания холодной войны обладал рядом специфических черт. Прежде всего, на протяжении почти двух десятилетий никем не оспаривалось глобальное лидерство США (большое число аналитиков и экспертов открыто говорили об американской гегемонии, о «гипердержаве» и т. д.). Совокупная мощь США действительно впечатляла. На них приходилось более 20 % мирового ВВП, почти половина мировых военных расходов. Соединенные Штаты оставались мировым инновационным центром и глобальным технологическим лидером. Попытки закрепления американского доминирования в мировых политических и экономических процессах, в принятии ключевых решений глобального масштаба рассматривались в этом контексте как обоснованные, а американское политическое лидерство – как de facto вполне легитимное.

Еще в ходе биполярного противостояния США приняли активное участие в создании системы международных норм, которая служила бы их интересам и поддерживала и развивала продвигаемые ими ценности.

К моменту падения Берлинской стены США добились невероятного успеха в легитимации и институционализации собственных притязаний на власть и влияние – прежде всего за счет подтверждения жизнеспособности собственной модели политической и экономической организации. Поддерживаемую США либеральную модель (Вашингтонский консенсус), включавшую свободную рыночную экономику и развитие демократических институтов. Либеральная идеология стала настолько доминирующей (причем доминирующей по почти всеобщему признанию), что в пору было вести речь о «конце истории».

В контексте торжества либеральной идеологической парадигмы утверждалось как аксиома, что либерализация необходима для обеспечения всеобщего мира и безопасности и может быть достигнута в самых разных странах мира. Также как аксиома утверждалось, что нелиберальные государства в большей мере склонны проявлять агрессию и пытаться наращивать военную мощь. Либеральные же режимы, напротив, более миролюбивы. Соответственно, уровень угрозы в международных отношениях зависит от соотношения либеральных и нелиберальных режимов. В этом контексте смена режима, демократизация («распространение демократии») выступала уже не очевидным нарушением международного права и вторжением во внутренние дела тех или иных стран, но вполне оправданной обстоятельствами и наиболее предпочтительной стратегией обеспечения глобальной стабильности. Равно как и собственной безопасности и собственного морального и политического лидерства со стороны старых либеральных демократий. При этом либералы предпочитали концентрировать внимание на проблемах экономической взаимозависимости (особенно среди государств с рыночной экономикой) и роли международных институтов в создании более мирной и кооперативной международной среды, активно акцентировали положение о том, что либерализм универсален, применим вне зависимости от национальных и культурных различий.

Страны-лидеры в системе международных отношений в самые разные эпохи неизменно выступали с инициативами по формулированию и формированию комплекса ценностей и норм поведения на международной арене. Подобный тренд объясняется довольно просто. Политика лидирующей державы, не обладающей достаточной легитимностью, неизбежно сталкивается с сопротивлением (активным или пассивным). Продвижение собственной политической линии в таких условиях возможно, но требует дополнительных ресурсов и усилий. А степень взаимного доверия основных политических субъектов на мировой арене в подобном контексте обычно колеблется в районе очень низких значений. Лидерство (или тем более гегемония), не опирающееся на международную легитимность, оказывается, в конечном счете, слишком обременительным делом.

По мнению западных экспертов и значительной части политического класса, для того чтобы снизить уровень издержек на осуществление лидерства необходимо продвижение общих норм и ценностей, которые смогут привести не только к поддержке проводимого лидирующей державой политической линии, но и собственно легитимировать ее преобладающее положение. В этом смысле трансформация старых и формирование новых международных ценностей, норм и режимов может иметь для лидирующей державы принципиальное значение, обеспечивая необходимую международную поддержку и гарантируя тем самым эффективность проекции собственных мощи и влияния. Однако при этом доминирующие державы не должны сами избегать определенных ограничений собственной активности посредством решений международных институтов, следования принятым нормам и правилам.

Вот этой способности к самоограничению западные страны и, прежде всего США, проявить так и не смогли. В результате, как ни парадоксально, в период «однополярного момента» стало труднее создавать и поддерживать международные режимы в сфере безопасности, контроля различных пространств (космоса, Арктики и т. д.), соблюдения экологических норм. Двойные стандарты или стандарты действий ad hoc, по конкретной ситуации или в соответствии с имеющимся прецедентом, стали частью формировавшейся США и их ближайшими союзниками модели мирорегулирования. Было бы не вполне справедливо утверждать, что только США и их ближайшие союзники выступали бенефициарами ситуации общей нормативной неопределенности. Произвольное конструирование норм единоличным мировым лидером устраивало до последнего времени и целый ряд средних и даже малых стран, которые в этих условиях получали возможность выбора ситуативных (или долговременных – вступление в НАТО, например) коалиций в целях укрепления своих региональных политических и/или глобальных экономических позиций. Именно это обстоятельство и обеспечивало определенную устойчивость системе, выстраиваемой на весьма шатких нормативных основаниях.