Опаленные войной - Николай Новосёлов

Батов протер глаза. Почувствовал боль в колене. Рядом лежал обломок кирпича. Будка, словно расхохотавшись, ощерила каменную пасть огромной трещиной, сдвинув крышу набекрень. Миномет молчит. Его расчет полностью накрыло тяжелым снарядом. Дым от взрыва косматыми клочьями прятался за крышу дома.

В углу парапета, там, где над ним еще торчала железная решетка, сидел Кривко. Набивая пулеметную ленту, он видел, что в воронку к Батову летели кирпичи, и, согнувшись, побежал туда.

— Назад! На место! — крикнул Батов и замахал на него руками. Тот убедился, что командир жив, и вернулся.

Старший сержант Бобров горячился возле своего пулемета.

— Какого ты черта мажешь! — кричал он наводчику Чадову. — Меться прямо ему в хайло!

Но как ни старался Чадов целиться «прямо в хайло» крупнокалиберного «зверя», тот все метал и метал огонь в их сторону. Тогда Бобров, оттолкнув Чадова, лег на его место и замер. Сбил наводку, начал наводить снова. Он собрал все терпение, подвел мушку прямо под раструб, под огненный язык, нажал спуск… Но того, на что надеялся Бобров, не случилось. Адская машина продолжала работать с короткими перерывами. Тогда Бобров снова сбил наводку и повторил все сначала. Дал очередь. Ненавистное пламя, точно в него плеснули водой, погасло.

— Теперь поможем Оспину, — тяжело дыша проговорил Бобров и развернул «максима» на крайнюю слева амбразуру, по которой вели огонь пулеметчики второго расчета.

Но только что погашенное пламя опять высунулось ядовитым языком. Бобров заскрипел зубами. Дернул назад хобот и сам попятился на руках, чтобы развернуться на прежнее место.

— Все равно замолчишь ты у меня, гад!

Бобров приподнялся на локтях и коленях. Разворачивая пулемет, покачнулся, ткнулся подбородком в серьгу на хоботе и, побледнев, оглянулся на ногу.

— Уел, гад! — выругался он и пополз ближе к парапету.

Штанина выше сапога на правой ноге начала буреть от крови. Чуплаков-подносчик подполз к нему, разрезал ножом штанину. Выдернул из кармана перевязочный пакет, разорвал его, наложил на рану.

— Ползти-то можешь, старший сержант? — спросил он.

— Перевязывай!

— А я чего делаю! Поползешь вон там, возле забора. Мимо будки…

— Перевязывай, тебе говорят!

Бобров дождался окончания перевязки и, прижимаясь к забору, медленно, чтобы меньше тревожить раненую ногу, пополз в тыл.

…Батов согнул ногу в колене — больно. Разогнул, снова согнул. Приподнялся на четвереньки. Сжался в комок и, хромая, во весь рост пустился в угол к Кривко.

— Трассирующие есть? — спросил он, падая под самый парапет.

— Есть. Вон сколько, — указал Кривко на коробки с патронами. — Хоть выбрасывай, куда их…

— Я т-тебе выброшу! Через каждые двадцать патронов ставь пять трассирующих, чтобы лучше взять цель.

— Слушаюсь.

Только тут Батов заметил, что орудийный огонь от дома прекратился, зато откуда-то сверху начали падать фаустпатроны.

— Эх, сыпет, так сыпет! — съежившись у парапета, говорил пожилой солдат Крысанов. — От этого не спасешься.

— С верхнего этажа, что ли? — спросил Батов.

— Какой тебе — с верхнего! Мины это! — прокричал Крысанов. — Не видишь, чего рвется? Из-за дома кидает.

Батову неловко стало оттого, что не смог отличить разрывы мин от фаустпатронов. Но этой науки, хоть десять лет просиди в училище — не усвоишь. На переднем крае она дается.

— Вот садит! Вот садит! — кричал от первого расчета Чуплаков. — Кривое бы ружье теперь, да выкурить бы его из-за дома-то.

Артиллеристы перенесли огонь на амбразуры, на окна нижнего этажа, заложенные кирпичом. Работали разные калибры, но ни один снаряд, если он попадал в стену, не пробивал ее, а лопался, как елочная хлопушка. Однако окна открывали мастерски наши артиллеристы: летел кирпич, появлялись зияющие бреши. А из них снова рвался огонь.

Выждав момент, несколько автоматчиков бросились вперед. Они выскочили оттуда, где раньше были ворота, вход во двор, и, добежав до середины улицы, бросили дымовые гранаты: весь дом покрылся будто огромными хлопьями ваты.

— У пулеметов остаться по одному человеку, остальные — за мной! — приказал Батов и перемахнул через парапет.

Когда фашистов закрыло сплошной дымовой завесой и они «ослепли», их пулеметчики открыли бешеный слепой огонь по территории двора. Но было поздно: двор опустел. Наши солдаты успели окружить этот дом-крепость. За Батовым сначала бежала небольшая кучка солдат его взвода. Потом вся левофланговая часть стрелков повернула за ним, обтекая дом слева.

Ворвались во двор. Разбитые пушки молчали. Фашистские минометчики, побросав минометы, удирали в глубь квартала через сад, не оборачиваясь и не отстреливаясь. Батова обогнали солдат из третьего расчета и сержант Оспин. Как только солдат завернул за угол дома, сразу точно запнулся, упал вниз лицом. Оспин прижался к стене, осторожно выглядывая из-за угла. Батов проскочил вперед и увидел удиравшего грузного немца.

— Бей его! Чего спрятался!

Оспин сразил гитлеровца очередью и вместе с подоспевшими солдатами взвода устремился к подъезду.

Перегородки в доме зияли огромными провалами. На полу — кучи ломаного кирпича, отбитой штукатурки, обломки мебели. Все это густо посыпано закопченными стреляными гильзами, везде валяются трупы. Солдаты уже закончили свое дело, и Чуплаков сталкивал из амбразур на улицу вражеские пулеметы.

— Запастись гранатами! — приказал Батов, заметив в углу кучу немецких гранат. — За мной, наверх!

Но стоило подняться на один марш, как с площадки второго этажа резанула автоматная очередь. Батов швырнул туда гранату. С площадки метнулись фигуры вверх по лестнице.

«Куда они прутся все вверх? Неужели спастись думают?» — пронеслось в голове. Несколько солдат, опередив Батова, уже поднялись на следующий марш. В это время грохнул взрыв.

Наши артиллеристы теперь вели огонь по второму этажу. Закрытая дверь с треском распахнулась и, как метелкой, смахнула солдата. Он отлетел в угол площадки, ударился головой о стенку и не издал ни одного звука.

Чадов нырнул в открытую дверь, в дым, в копоть, пыль, высунулся в окно и, размахивая автоматом, ругал артиллеристов на чем свет стоит. Слышать они не могли, но, видимо, заметили его: огонь прекратился.

На третьем этаже боковая дверь была забаррикадирована. Стоило на площадке появиться солдатам, как оттуда, из-за баррикады, затрещали автоматы. Кое-кто успел проскочить в пустую комнату, другие попятились назад по лестнице. Снизу, расталкивая всех, поднимался Чуплаков, неся под мышкой фаустпатрон.

— А ну-ко, пустите-ко меня! — покрикивал он торопливым вятским говорком.

Сверху, с чердака, будто железный горох посыпался, — хлестнула автоматная очередь и затихла. Батов наклонился через перила, попытался заглянуть в узкую чердачную лазейку и попятился к стене: оттуда снова ударила очередь, обожгло левую щеку.

Чуплаков, направив голову фаустпатрона на баррикаду, дернул чеку — хвост пламени вылетел из трубы назад, ударился о стену и, срикошетив по ней, махнул своим пламенным концом по ногам передних солдат.

Точно игрушечную, соломенную, снесло мебельную баррикаду. На той стороне раздался истошный крик. Солдаты устремились в пролом.

— Оспин, Крысанов — ко мне! — позвал Батов и отошел в угол под чердачной лазейкой. — Пару гранат — туда! — показал он на чердак.

Крысанов, словно печеную горячую картошку, перекатил гранату из руки в руку и бросил ее в проем. Посыпалась земля, шлак.

— Еще!

Крысанов одну за другой запустил туда еще две гранаты.

Батов вскочил на узкую вертикальную лесенку, за ним — Оспин. Не высовывая голову в лазейку, Батов швырнул гранату подальше, вдоль чердака. Оспин, прижимаясь к Батову, поднялся рядом с ним до верха лестницы и начал бросать гранаты по чердаку в разные стороны. Забросив последнюю, ухватился за край проема, влез на потолок и сразу пустил длинную очередь.

— А ну, вылазьте, гады! — заорал он.

На потолок поднялся и Батов. Чердак безмолвствовал. Ни единого звука, кроме тех, что доносились снизу. Оспин стоял, держа палец на спусковом крючке. Бледное его лицо закоптилось и в сумраке чердака казалось совсем черным. Блестели только широко открытые злые глаза.

Пока Крысанов, кряхтя и чертыхаясь, протискивался в узкую лазейку, Оспин и Батов осторожно двинулись по чердаку, шагая через балки перекрытия.

За широкой трубой звякнул металл. Оттуда, подняв костлявые руки, трясясь всем телом, вышел немолодой немец. Грязная пилотка натянута на узкую голову до ушей. Подбородок, заросший серой щетиной, безвольно повис. Оступаясь, он шел прямо на Батова, глядя на него умоляющим взглядом больших глаз с красными веками.

— Марш туда! — показал Батов на лазейку.