История России. Факторный анализ. Том 2. От окончания Смуты до Февральской революции - Сергей Нефедов

Первоначально состав партии был по большей части интеллигентским; социал-демократы принадлежали к той небольшой части русской интеллигенции, которая находилась под идеологическим влиянием «Интернационала». В результате кружковой работы и привлечения рабочих к началу 1905 года численность партии увеличилась до 9 тыс. человек, из которых 62 % составляли рабочие, 5 % – крестьяне, 33 % – интеллигенты. Во время революции численность партии возросла до 31 тыс., причем социальный состав почти не изменился.[1737]

Марксистская идеология оказала влияние и на ту (тоже небольшую) часть интеллигенции, которая продолжала традиции народников. В январе 1902 года была создана партия социалистов-революционеров («эсеров»). В программе этой партии (принятой в 1906 году) так же сначала выдвигались минимальные требования (практически такие же, как у эсдеков) и тоже говорилось о грядущем в далекой перспективе социальном перевороте, который ликвидирует частную собственность на средства производства. Однако в силу народнической традиции эсеры уделяли крестьянам гораздо большее внимание, чем эсдеки. В программе констатировалось, что «партия социалистов-революционеров ставит себе цель использовать в интересах социализма и борьбы против буржуазно-собственнических начал как общинные, так и вообще трудовые воззрения, традиции и формы жизни русского крестьянства, и в особенности взгляд на землю как на общее достояние всех трудящихся. В этих видах партия будет стоять за социализацию всех частновладельческих земель… и переход их в общественное владение и в распоряжение демократически организованных общин… на началах уравнительного пользования».[1738] Таким образом, эсеры (в отличие от «истинных марксистов») пытались использовать русские общинные традиции и намеревались поставить на службу марксистской идее готовую вспыхнуть крестьянскую войну. При этом они гораздо лучше, чем эсдеки, понимали причины этой войны: в программе эсеров говорилось о роли аграрного перенаселения.[1739]

Еще одной отличительной особенностью эсеров была их приверженность к террористическим методам – с одной стороны, это была дань старой народнической традиции, но с другой стороны, террор был проявлением крайнего радикализма партии, вербовавшей в свои ряды людей, готовых пойти на смерть.

Численность партии эсеров перед революцией не превосходила 10 тыс. человек, в ходе революции она увеличилась до 65 тыс. В 1905–1907 годах эсеры вели активную пропаганду в деревне, и, поскольку их лозунги были привлекательны для крестьянской массы, то они сумели организовать 1555 крестьянских братств, в которых было 23 тыс. членов. По сравнению с общей численностью крестьянского населения это было очень немного, но другие партии совсем не имели крестьянских организаций, и число крестьян в них было незначительно. Среди эсеров крестьяне составляли 45 %, рабочие – 43 %, интеллигенты – 11,2 %. В руководящем составе партии преобладали интеллигенты (77 %), причем в большинстве дворянского происхождения, так же, как в народнических организациях 1870-х годов.[1740]

Как отмечалось выше, в российской интеллигенции был высок процент представителей народов, проживавших в западных областях империи и более близких к западной культуре, чем православные великороссы, – поляков, евреев, немцев, финнов. Естественно, что много их было и в рядах оппозиционных партий. Б. Н. Миронов делает акцент на том, что «среди лидеров социалистов-революционеров и большевиков преобладали евреи, среди меньшевиков – грузины, евреи и лица других нерусских национальностей».[1741] Вряд ли в данном случае можно говорить о «преобладании», но представители нацменьшинств среди социалистов действительно были относительно многочисленны. Из 5047 марксистов и социал-демократов, привлеченных к суду в 1893–1902 годах 23 % составляли евреи (к сожалению, у нас нет данных о поляках).[1742] Многочисленность евреев в рядах оппозиции станет вполне понятной, если мы учтем, что это была дискриминируемая и притом на 100 % грамотная прослойка населения – в то время как в целом по стране грамотность составляла лишь 21 %.[1743] Идеи западного либерализма (и социализма) были привлекательны для национальных меньшинств тем, что они обещали им автономию и свободу вероисповедания – требования этих демократических свобод были включены в программы всех «западнических» партий. Оппозиция в данном случае использовала в своих целях идеи национального освобождения, так же, как Дж. Мадзини использовал их в Италии. Национально-освободительная борьба сливалась с социальной борьбой, и это привело к тому, что в 1906 году в состав РСДРП вошла еврейская социал-демократическая партия «Бунд», насчитывавшая 33 тыс. членов, а также польские и латышские социал-демократы (40 тыс. членов).[1744]

Как следует из приведенного выше краткого обзора, силы вестернизации в России были достаточно велики. «Однако, – пишет фон Лауэ, – с самого начала этот внушительный фронт разделяла невидимая трещина: традиционный барьер между образованными, с одной стороны, и крестьянами и работниками – с другой».[1745] «В то время как верхние слои российского общества ориентировались на Запад, невежественный и суеверный крестьянин сохранял свои традиционные привычки. В глубине своего сердца он хранил инстинктивное подозрение, если не ненависть, к своим европеизированным господам, поскольку, в прошлом, начиная с Петра Великого, вестернизация России производилась за его счет».[1746]

Наиболее важным фактором, формировавшим психологию крестьян, была сила традиции, приверженность крестьян к своим, русским, обычаям и к православной вере, утверждавшей превосходство русских над неправославными народами. Крестьяне и рабочие не доверяли интеллигентам, в которых они видели людей другой, чуждой народу культуры, одевающихся по-европейски и говорящих на своем, зачастую непонятном языке. Это недоверие долгое время препятствовало распространению в народе влияния радикальных партий, народников, а потом эсеров и социал-демократов, которые, казалось бы, провозглашали народные лозунги, но были основаны прозападными интеллигентами (и дворянами) и выступали с вестернизаторских позиций. Однако постепенно, с распространением образования и городской культуры, сопротивление народных масс вестернизации уменьшалось.

Все упоминавшиеся выше партии и течения принадлежали к «западничеству», и в целом «западничество» господствовало в идеологической атмосфере России начала XX века. Ранее, полвека назад, противовесом «западничеству» служили славянофилы с их апелляцией к традициям православия, крестьянской общины, соборности. После убийства Александра II традиционалистская реакция привела к тому, что славянофильство (в некой «официальной» форме) стало правительственной доктриной. Однако в проведении своей политики самодержавие не нуждалось в поддержке со стороны каких-либо общественных организаций; до октября 1905 года существовал официальный запрет на организацию политических партий, и все оппозиционные партии, о которых говорилось выше, были нелегальными. У сторонников правительства, естественно, не было желания нарушать закон, поэтому создание традиционалистской партии было невозможно. Это было одной из причин того, что, приняв официальные формы, славянофильство утратило характер общественного течения. Другая причина состояла в том, что интеллигенция имела «западнический» характер, и по мере развития процесса вестернизации традиционализм шаг за шагом сдавал свои позиции. В 1893 году П. Н. Милюков писал о «разложении славянофильства»; такой же точки зрения придерживались некоторые историки культуры.[1747]

Славянофильство находило поддержку лишь у небольшой группы писателей и гуманитариев, прежде всего тех, кто искал в народной культуре материал для своего творчества. В 1901 году была создана небольшая просветительская организация «Русское собрание», в которую входили, в частности, Н. Рерих и К. Маковский. Задачей «Собрания» объявлялось «изучение явлений русской и славянской жизни в ее настоящем и прошлом». После начала революции, в марте 1905 году была создана полулегальная «Монархическая партия», но поначалу это был лишь узкий кружок представителей высшей знати. Настоящий подъем традиционалистское движение испытало лишь в октябре 1905 года, мы вернемся к этому вопросу при анализе октябрьских событий.[1748]

8.3. Инициирование «революции извне»

Как отмечалось выше (в п. 5.5), во время больших войн механизм Сжатия вызывает развитие кризиса по трем направлениям: во-первых, военные поражения приводят к потере авторитета власти и таким образом способствуют проявлению социальных конфликтов; во-вторых, невозможность увеличения налогов с обедневшего населения вызывает трудности с финансированием военных расходов, эмиссию бумажных денег и гиперинфляцию; в-третьих, социальный раскол делает войска ненадежными и увеличивает риск восстаний солдат-крестьян. Русско-японская война не была «большой войной», но все эти составляющие назревавшего кризиса проявились и в 1904–1905 годах. Финансовый кризис к лету 1905 года, по признанию С. Ю. Витте, поставил страну перед перспективой «полного финансового, а затем и экономического краха».[1749] С другой стороны, во время русско-японской войны отчетливо проявилось нежелание крестьян воевать за власть, отказывающуюся дать им землю. «К крайнему прискорбию, во время паники, происходившей у Мукдена, – докладывал генерал Н. П. Линевич, – потоком потекло из армии в тыл на север частью с обозами, а частью просто поодиночке и даже группами около шестидесяти тысяч нижних чинов… Уходящие из армии в тыл нижние чины говорят, что они уходят потому, что воевать не могут».[1750] Командующий Маньчжурской армией А. Н. Куропаткин отмечал «большую легкость», с которой солдаты сдавались в плен,[1751] и количество пленных у Мукдена – как и позже, в годы Первой мировой войны – втрое превосходило количество убитых. В итоге в конце войны в японском плену оказалось 74 тыс. русских солдат, в то время как русские взяли в плен только 2 тыс. японцев. Но наибольшее значение имело то, что поражения, понесенные на полях Маньчжурии, стали тяжелым ударом по авторитету власти.[1752]