Советский рассказ. Том второй - Александр Твардовский

— Ничего! Мимо…

Я и сам знал, что мимо, и, чтобы загладить неловкость, запоздало, без надобности высовывался из придорожной канавы, в которой мы лежали с утра в ожидании атаки. Но что я мог сделать, если мое тело само, независимо от воли, так бесстыже-предательски реагировало на каждый ожидаемый и все-таки совершенно внезапный разрыв. Даже не глядя в мою сторону, все это замечал всевидящий сержант Хозяинов.

— Ничего, лишь бы до ночи…

Он и теперь, кажется, угадывал мои мысли и, посасывая из рукава махорочную самокрутку, тоже прислушивался к громыханию боя сзади. На сержанте был новый, комсоставский полушубок с вырванным куском овчины на левой лопатке, валенки на ногах, рукавиц он, сдается, не носил, согревая руки цигаркой. Похоже, ему было тепло. Я же в своей «на рыбьем меху» шинельке уже начал стыть на снегу и, обернувшись, приглядывался к постройкам — вросшей в снег хате и покосившимся сараюшкам со снежными шапками на стрехах. Жителей там вроде не было — хутор выглядел давно покинутым, но там все же, казалось, теплее, чем здесь, на ветру. Хозяинов сразу среагировал на это мое любопытство, выглянул из-за кузова и, завидя бойца, что был ближе других в цепи, негромко окликнул:

— Маханьков! Слышь, посмотри-ка там…

Как ни странно, Маханьков все понял, с готовностью исправного солдата быстро развернулся и, усердно разгребая локтями снег и виляя задом, пополз через двор к крыльцу.

— Ночью обогреемся. Не может быть, — будто желая утешить меня да, наверное, и себя тоже, сказал Хозяинов и смачно засосал цигарку.

Да, ночь нам была нужна, я чувствовал это, ночью мы могли тут просидеть, а утром… Впрочем, мои помыслы не шли дальше ночи, утро было необыкновенно далеким и совершенно неопределенным — мало ли что может случиться утром.

Тем временем постепенно темнело, меркло низкое, серое, как вата из телогрейки, небо. За снежным полем вдали едва угадывались крыши домов, дым от пожара в той стороне совсем слился с мраком и не различался в небе. Только столбы у дороги на фоне снежной серости еще просматривались в сумерках почти до села. Мины над хутором, кажется, стали визжать чуть пореже. Судя по затихающей стрельбе сзади, можно было заключить, что бой к ночи кончался, так и не принеся нужного успеха полку. Пожалуй, действительно нам предстояло коротать ночь в полуокружении.

Но мне почему-то не было особенно боязно. Хотя мы и оказались в полукольце, зато ушли подальше от начальства, которое за три дня наступления прямо-таки загоняло мой взвод автоматчиков. Даже Хозяинов стал роптать. В общем, пока получалось по пословице: нет худа без добра.

Мы еще полежали некоторое время. Мороз к ночи стал заметно усиливаться. Бойцы, не дожидаясь команды, начали орудовать лопатками — рыли в снегу ячейки для укрытия, а больше, чтобы согреться. Думая о разном, я все ждал Маханькова, который должен приползти и что-то сообщить, как вдруг из хаты донесся его голос:

— Товарищ сержант!.. Товарищ сержант Хозяинов!

Голос был не совсем обычный — вроде встревоженный и обрадованный одновременно, мы враз обернулись и увидели высунувшееся из дверей улыбающееся лицо бойца.

— Идите сюда!

— Что такое?..

Хозяинов помедлил, бросил угрюмый взгляд в поле. Но Маханьков многозначительно ждал, и сержант, подхватив свой автомат, быстренько побежал, пригнувшись, сначала под изгородью, а потом вдоль стены дома и исчез в темном проеме дверей.

Опять потянулось время.

Впрочем, на этот раз они пропадали недолго, и в дверях опять показалось загадочно-оживленное лицо Маханькова.

— Товарищ младший лейтенант, помкомвзвода зовет.

Секунду я боролся с сознанием того, что не надо уползать отсюда, хотя и было тихо, но все-таки негоже оставлять взвод без присмотра. Но опять же, если звал Хозяинов, значит, причина была вполне уважительная.

Извозившись в снегу, я дополз до порога и вскочил в сени, из которых настежь раскрытая дверь вела в горницу. Хата имела нежилой вид — пол был застлан лежалой соломой, у порога валялось несколько зеленых ящиков из-под боеприпасов. Ни стола, ни кровати здесь не было, видно, на хуторе давно хозяйничали немцы. Посредине залы на коленях стоял Хозяинов, который, наклоняя к окну термос, старался что-то разглядеть в нем.

— Лейтенант, вот трофей обнаружили, — взглянув на меня, сообщил помкомвзвода.

— Термос?

— Не термос! В термосе…

С остывающим любопытством я тоже заглянул в луженое нутро термоса, где, отражая окно, колебалась до половины налитая жидкость.

— Шнапс?

— Водка. Наша, родимая. Русско-горькая.

Признаться, я разочаровался. Не то чтобы я не пил вовсе, но, изредка выпивая, все же не чувствовал к выпивке большого пристрастия. С гораздо большей радостью я отнесся бы к находке чего-либо съестного. А то водка! Пить ее теперь у меня не было ей малейшего желания — я хотел есть.

— Давай погреемся, — сказал Хозяинов. — Пока суд да дело. Маханьков, у тебя была кружка.

Маханьков стащил со спины свой тощий вещевой мешок и вынул из него алюминиевую кружку с двойной ручкой на плоском боку.

— Та-ак! Сейчас мы тово… Только я первый. Мало ли что…

По правде, все это мне мало нравилось, но какая-то уважительная нерешительность перед старшим, более опытным на войне человеком не позволяла настоять на своем. Хозяинов же явно радовался находке. Крупные черты его обветренного, не часто бритого и давно не молодого лица разгладились, глаза оживились и подобрели. Вытерев ладонью края кружки, он бережно зачерпнул ею из термоса, при скупом свете из выбитых окон еще раз вгляделся в жидкость и сделал глоток.

— Наша, наркомовская.

— Напрасно вы, — неуверенно начал я, но тотчас примолк под удивленным, почти негодующим взглядом помкомвзвода.

— Как напрасно? Вы что? Маханьков, давай флягу. Мы ее сейчас…

Маханьков торопливо отвязал от ремня стеклянную, в матерчатом чехле флягу, при виде которой Хозяинов недовольно хмыкнул.

— Лучшей не мог достать? Вояка…

Фляга действительно была не очень надежная, и помкомвзвода, прежде чем наполнить ее, повертел посудину в руках, заглянул внутрь, даже понюхал. Затем стал бережно, тоненькой струйкой переливать водку.

— Слетай-ка к хлопцам. Еще пару фляг надо.

Но только Маханьков вскочил на ноги, как в сумерках зимнего вечера раздался короткий оглушительный треск. От неожиданности мне показалось, что это Маханьков нечаянно дал очередь из автомата. Но в следующее мгновение треск повторился, из окна со звоном вылетело единственное там стекло, где-то вблизи грохнул разрыв, и тотчас мелкой и частой дробью затрещали окрест автоматные очереди.

Сначала мы упали на солому, потом Хозяинов, выругавшись, метнулся к окну, я бросился к другому, но запнулся о термос и снова упал, выронив автомат. Когда я ухватил оружие, Хозяинов у окна вдруг неестественно выпрямился и с какой-то странной медлительностью стал поворачиваться в мою сторону. Вскакивая с пола, я взглянул в лицо помкомвзвода и не узнал его: нижняя челюсть сержанта мелко задергалась, глаза расширились, зрачки ушли вниз. Медленно распрямившись у окна и не сказав ни слова, он вдруг всем телом рухнул к моим ногам на солому.

В совершенной растерянности я не понимал, что происходит.

Где-то в подсознании мелькнула мысль, что помкомвзвода шутит, но, кажется, было не до шуток. Упав рядом, я схватил его за плечи и повернул на спину. Белый воротник полушубка был залит кровью. Кровь и пузыристая розовая пена били из двух пулевых ран на шее, как раз по обе стороны глотки. Я вырвал из кармана брюк перевязочный пакет и трясущимися руками начат обматывать бинтом его шею. Снаружи вовсю гремел бой, было отчетливо слышно, как пули с глухими шлепками вонзались в стены, кто-то пробежал рядом, кто-то кричал. Сумрачное небо за окном прорезал огненный сверк близких трасс. Всем своим существом почувствовав, что случилась беда, я, не завязав концы бинта, бросился к двери.

В это время кто-то вскочил на крыльцо.

В сенях было темно, и он, наверно, не сразу увидел меня. Это был немец в каске и длиннополой неподпоясанной шинели, с полуоторванным погоном на плече. Мои руки сами вскинули автомат и выпустили в упор длинную — слишком длинную — очередь. Немец подломился и осел на крыльцо, но за ним сразу же появились другие. Не зная, как спасаться, я вдоль стены отпрянул назад, в горницу, и там затаился в углу напротив печи. Тотчас из двери пахнуло дрожащее беловатое пламя, длинная очередь прошлась по соломе, по Хозяинову, осыпала пулями два угла. Не целясь, наугад, я такой же очередью ударил из-за косяка по белой вспышке, в сенях кто-то сдавленно замычал и затих. Я понимал, что остались последние мои секунды, и в короткую паузу между очередями боком подался к окну. Тут меня легко можно было расстрелять, но они не стреляли — через дверь они метнули гранату. Ударившись о голую стену, она отлетела к порогу, а я вскочил на ящик под окном и двумя ударами сапога высадил раму.