Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

На будущей недели пойдет “Вакула”. До свиданья, дорогая моя. Сейчас отправляюсь узнать, приехал ли Н[иколай] Гр[игорьевич]. Передайте мое нежное приветствие Милочке.

Ваш безгранично любящий

П. Чайковский.

207. Чайковский - Мекк

С.-Петербург,

21 октября 1878 г.

Дорогой Друг!

Я говорил Вам в последнем письме, что сестра очень уговаривает меня приехать погостить в Каменку. После того я получил еще письмо оттуда, где все милые каменские обитатели самым красноречивым образом доказывают необходимость моей поездки к ним. Они предлагают мне вновь отстроенный флигелечек, в котором хотят устроить для меня удобное и покойное помещение, снабженное даже инструментом. Я соблазнился этими предложениями и сегодня написал туда, что приеду погостить на месяц, а может быть, и до рождества. Тотчас после рождества сестра, зять и старшие племянницы едут в Петербург месяца на два, и тогда, совершенно успокоенный и оправившийся, я поеду за границу, прямо в Италию, где и останусь до лета. Братья мои в восторге от этого изменения в моих планах. Признаюсь Вам, что и мне чрезвычайно приятно будет пожить среди милых, близких людей.

Таким образом, я начал свою новую, свободную жизнь тем, что выказал значительную изменчивость и непоследовательность. Мне кажется, что Вы одобрите мое намерение освежиться и нравственно оправиться в деревне. Что я не буду скучать в Каменке и что там я найду успокоение и новое рвение к работе, в этом нельзя сомневаться. Быть может, переход от моих московских и петербургских треволнений к заграничной изолированности был бы слишком резок, но, как у всех нерешительных и слабохарактерных людей, теперь, когда решение уже окончательно принято, я все-таки нахожу повод к некоторым сомнениям. Как бы то ни было, но в Каменку я еду и именно около 1 ноября. Прошу Вас, милый друг мой, писать мне, следовательно, в Каменку.

Я еще не совсем понял из Ваших писем, куда Вы намерены отправиться после Вены. Вероятно, опять в виллу Oppenheim? Мне чрезвычайно приятно будет быть во Флоренции в одно время с Вами.

До свиданья, моя дорогая.

Ваш П. Чайковский.

Вчера я виделся с Н.Г. Рубинштейном. Встреча была дружеская.

208. Мекк - Чайковскому

Флоренция,

22 октября 1878 г.

Милый мой, дорогой! Пишу Вам только несколько слов, потому что не уверена, чтобы мое письмо застало Вас в Петербурге, а раньше никак не могла написать, потому что переезжала на дачу и устраивалась, а Вы понимаете, каково это устраиваться с большим хозяйством, да еще в чужой стране, где все не так, как у нас, начиная с самого расположения комнат. В Италии все дома строят на английский лад, т. е. в первом этаже, в rez-de-chaussee [первом этаже], находятся только парадные залы, столовая, биллиардная и т. п, а все спальни во втором этаже. Комнаты же-нижнего этажа до того высоки, что во второй этаж надо взойти сорок восемь ступеней лестницы, что для меня убийственно. Высоких лестниц я не выношу, но делать было нечего, пришлось поместиться во втором. К тому же холодно, а я страдаю от холода невообразимо; для меня ничто не может быть хорошо, если мне холодно. Для хозяйства хотя я и имею отличную исполнительницу в моей Юле, потому что она очень хорошо знает хозяйство, так как и в Москве им занимается, и говорит по-итальянски, но я мучилась, глядя на то, как ей много хлопот. Теперь, наконец, понемножку устраивается все.

Как бы мне хотелось, мой милый, хороший, чтобы Вы немножко изменили Ваш маршрут, а именно приехали бы сперва во Флоренцию месяца на полтора, а потом в С1аrens, потому что я пробуду до начала декабря, а потом в Вену, как я Вам уже писала, а мне было бы ужасно приятно пожить с Вами в одном городе за границею. Если бы Вы решились приехать во Флоренцию сейчас, я бы вам приготовила в городе квартиру, так что Вам не надо было бы в эти полтора месяца ни о чем заботиться и только заниматься тем, что дорого и Вам и мне, - музыкою. Приезжайте, дорогой мой. На Женевском озере теперь, наверно, погода хуже, чем здесь, потому что в Швейцарии всегда много дождей, а теперь, конечно, еще больше, а здесь хотя их много, но все же через день ясная погода, светит и греет солнце, и тогда очень хорошо. Для вдохновения есть прелестные места в том районе, где мы живем. Природа еще совсем зеленая, трава как бархат, деревья почти все покрыты листьями, цветов много. Как бы я хотела Вас соблазнить Флоренциею!

Вчера я получила из Москвы печатный экземпляр фортепианного переложения Вашего “Евгения Онегина” и вчера же немножко проигрывала его. Что за восхитительное сочинение. В особенности из того, что я успела проиграть, сцена поединка и письмо Татьяны это верх прелести! Боже мой, какое благо на земле для человека музыка. Сколько горького, печального врачует она, сколько отрады, наслаждения доставляет тем, которые ни в чем другом уже этого найти не могут. Нет слов для выражения того, что ощутится, послушавши такую музыку, как Ваша. Забьется сердце, мысли устремятся куда-то, во всем существе разольется ощущение чего-то высокого, ощущение своего собственного человечества, и хотя хочется плакать, но чувствуется так легко. Благословенны Вы, который доставляет такие минуты страждущим, больным душою; велико Ваше назначение на земле! Я получила также из Москвы Ваш вальс для скрипки, но еще не играла его, а концерт и браиловские пьесы играю постоянно, и постоянно они меня восхищают. Кстати о скрипке. Хотелось бы мне ужасно дать на Ваш суд моего protege Пахульского, хотелось бы мне узнать Ваше мнение, может ли из него когда-нибудь выйти композитор и как ему надо поступать со своими музыкальными способностями, чтобы направить их к композиторству. По моему мнению, он непременно должен быть композитором, потому что у него чрезвычайно богатая фантазия.

Он целый день может играть на фортепиано, как я их определяю, симфонии, оратории, оперы, и можно слушать с большим интересом. Но надо же сказать, что у него совсем нет фортепианной техники и достаточных, вернее сказать, законченных теоретических познаний, хотя он понимает музыку очень глубоко и отличается весьма верными критическими способностями. Между тем, Рубинштейн при каждом удобном случае твердит ему, что из него композитор не выйдет, и это, конечно, обескураживает, опечаливает его, а мне было бы весьма жаль, если бы пропал его творческий талант и столько богатых фантазий. Если Рубинштейн судит по его классным задачам, то, мне кажется, это слишком поверхностное суждение. Они, конечно ничего не стоят, но, я думаю, никто из тех, кто писал впоследствии симфонии, не отличался классными задачами, потому что для них рамки слишком тесны. Для серьезного и добросовестного композитора, мне кажется, прежде всего нужен такой материал, как фантазия, - без нее будет техничесская работа, а не творчество. Одним словом, всему этому консерваторскому ареопагу я не верю ни в одном слове, потому что они понимают немногое и у всех действуют мелкие страстишки, зависть и т. п. милые свойства. Рубинштейн, например, терпеть не может Пахульского. [Конец письма не сохранился.]

209. Чайковский - Мекк

С.-Петербусг,

24 октября 1878 г.

Вторник.

Представьте себе мою досаду, мой милый друг! Вчера вечером, вынимая из своего кармана разные бумаги, я нашел и два написанных и запечатанных три дня тому назад письма моих, из коих одно к Вам. Я забыл их бросить в ящик тогда же!!! Вообще я начинаю делаться очень рассеян и забывчив и ежедневно теряю то палку, то зонтик, то калоши, то портсигар. Таким образом, Вы тремя днями позже узнаете об изменении моих планов и о предполагаемой поездке в Каменку до заграничного путешествия. 1 ноября я еду в Каменку через Москву. В последней я намерен провести сутки incognito. Мне нужно будет распорядиться насчет моей квартиры, которая осталась по контракту за мной до будущего августа и которую мне непременно нужно будет сдать. Рубинштейн говорил мне, что одна дама непрочь занять мою квартиру вместе с моей мебелью. Кроме того, мне нужно будет сделать корректуру сонаты, двенадцати фортепианных пьес и литургии. Скрипичные пьесы, посвященные Браилову, тоже печатаются.