Менделеев - Михаил Беленький

Осенью 1889 года Дмитрий Иванович переживал волнующее семейное событие — свадьбу дочери Ольги, которая по любви и по зрелому размышлению вышла замуж за мичмана Алексея Трирогова. Они познакомились еще в детстве, когда тринадцатилетний кадет Алеша Трирогов впервые пришел в гости к своему другу по Морскому училищу Володе Менделееву. Вскоре он стал здесь своим человеком. Мальчик очень нравился Менделееву, к тому же был сыном хорошо знакомого ему чуть ли не со студенческих лет Владимира Григорьевича Трирогова, действительного статского советника, саратовского мирового посредника, а впоследствии члена Статистического совета Министерства внутренних дел. Воспитанного, умного и веселого Алешу в доме Менделеевых любили все, а десятилетняя Оля, как сама позже признавалась в своих записках, была им навсегда обворожена. Они были лучшей парой на детских праздниках, которые любил устраивать Дмитрий Иванович: «Как с хозяйкой вечера, Трирогов открыл со мной танцы первым вальсом. Я была одета «Красной шапочкой», а он неаполитанским рыбаком. Мое детское сердце замерло, когда мы вдвоем начали скользить по зеркально натертому полу, но через мгновение и другие пары закружились возле нас. Отец был весел и любезен с гостями, и мать, как всегда, была приветливой и ласковой хозяйкой…» Трироговы жили в саратовском имении, поэтому каждое воскресенье Алеша спешил к Менделеевым, где всегда были ему рады. Теперь Алексею было 25 лет (отец не разрешал ему жениться до достижения этого возраста, необходимого, по его мнению, для главы семьи), Ольге — 21 год, и они по-прежнему были верны друг другу. Готовясь к свадьбе дочери, Менделеев лично хлопотал по поводу обстановки их будущей квартиры, сам купил для нее мебель и всё необходимое, вплоть до столового серебра, которое заказал у известного ювелира Грачева.

Устроенная по всем правилам свадебная церемония удалась на славу. Жених, по обычаю, забирал невесту из отцовского дома, в связи с чем возле университета скопилось множество нарядных карет, а порядок среди любопытствующей публики поддерживал наряд конной полиции. Феозва Никитична в квартиру не вошла, а присоединилась к свадьбе уже в университетской церкви, где венчание происходило в присутствии огромного количества приглашенных — одних только офицеров Гвардейского корпуса было не менее шестидесяти человек. Пели два хора. После официальной процедуры и долгих поздравлений все поехали на обед к Трироговым. Потом праздничная кавалькада отправилась в дом матери невесты и оттуда — на вокзал, проводить молодоженов в свадебное путешествие. Они решили провести медовый месяц в трироговском имении в Саратовской губернии, где могли чувствовать себя хозяевами, поскольку Владимир Григорьевич получил назначение в Петербурге и жил теперь с женой в столице. (Родители Алексея, несмотря на переезд, продолжат обустраивать свое родовое гнездо в селе Аряш, станут часто в него приезжать и успеют сделать много толкового и полезного. Владимир Григорьевич заложил здесь плодово-ягодный питомник с деревьями и кустарниками, которые выписывал из Никитского ботанического сада и даже из Северной Америки. Его заботами на саратовской земле приживутся кедр, пихта, сосна Веймуха, ели, разные сорта акации, ивы, лоха, шелковицы, черемухи… Особенно охотно крестьяне брали у Трироговых саженцы красной смородины и яблони. Помещики Трироговы сдавали крестьянам в льготную аренду участки своей земли с условием использования ее под садоводство, причем посадочный материал в этом случае отпускался бесплатно. А еще они завели у себя производство отличных замков, которые показывали на выставках и ярмарках.)

Ольга Дмитриевна также оставила свой добрый след в Аряше. Она прожила с Алексеем Трироговым 15 счастливых лет и после его смерти оказалась единственной хозяйкой старого поместья, его строгой, но справедливой управительницей. Она без всяких процентов ссужала крестьянам зерно на посев, строила многодетным беднякам жилье. Дочь Менделеева окажется талантливым кинологом, будет разводить на продажу породистых охотничьих собак. Но придет время, и местные жители отплатят ей по-своему. Сразу после революции поместье будет разграблено, мужики разобьют стеклянный дендрарий, повыдергают, смеха ради, гортензии, жасмин и магнолию, превратят поливочный бассейн в нужник. Разнесут фамильный склеп, где рядом с Трироговыми была похоронена и Феозва Никитична Менделеева, скончавшаяся на руках у дочери в 1905 году. Кирпич пустят на перекладку печей, а из цинковых гробов понаделают ведер да корыт.

Но тогда, на Николаевском вокзале, этого никто не предполагал. Дмитрий Иванович во фраке с лентой и орденами, в распахнутом пальто, с развевающимися волосами, не замечая глазеющих на него пассажиров, пробивал сквозь толпу дорогу для молодых и размахивал корзинкой, в которую своими руками уложил всё необходимое для еды и чаепития в дороге, включая посуду, приборы и салфетки. В вагоне он сразу же начнет распоряжаться, чтобы Ольге с мужем немедленно подали горячий чай: «Ничто так не успокаивает нервы, как чай. Вы сейчас же пейте, как поезд тронется». Звучит второй звонок, через пару минут третий, поезд трогается… Все провожающие потихоньку отстают, и только Дмитрий Иванович, обнимая окно, продолжает всматриваться плачущими глазами в наполненное цветами, тортами, конфетами и подарками купе. Он идет всё быстрее и быстрее, потом бежит и вдруг резко останавливается. Конец платформы.

Глава девятая

ТАРИФ

Несмотря на то, что Менделеев никогда не скрывал своих монархических и «постепеновских» взглядов, радикальная молодежь продолжала видеть в нем не только посредника и выразителя своих интересов в столкновениях с начальством, но более того — почти единомьшшенника, нуждающегося в их защите от начальства. Даже в Москве студенты пытались навязать приезжему питерскому профессору несвойственную ему бунтарскую позицию. Характерное описание одного из таких фактов находим в мемуарах известного адвоката и деятеля кадетской партии В. А. Маклакова, в ту пору студента Московского университета: «Этой зимой был юбилей Ньютона, который праздновался в соединенном заседании нескольких ученых обществ, под председательством профессора В. Я. Цингера. Как естественник, я пошел на заседание. Было много студентов. Мы увидали за столом Д. И. Менделеева. Он был в это время особенно популярен не как великий ученый, а как «протестант». Тогда рассказывали, будто во время беспорядков в Петербургском университете Менделеев заступился за студентов и, вызванный к министру народного просвещения, на вопрос последнего, знает ли он, Менделеев, что его ожидает, гордо ответил: «Знаю: лучшая кафедра в Европе». Не знаю, правда ли это, но нам это очень понравилось, и Менделеев стал нашим героем. Неожиданно увидев его на заседании, мы решили, что этого так оставить нельзя. Во время антракта мы заявили председателю Цингеру, что если Менделееву не будет предложено почетное председательство, то мы сорвем заседание. В. Я. Цингер с сумасшедшими спорить не стал. И хотя Менделеев был специально приглашен на это собрание, хотя его присутствие сюрпризом не было ни для кого, кроме нас, после возобновления заседания Цингер заявил торжественным тоном, что, узнав, что среди нас присутствует знаменитый ученый (кто-то из нас закричал «и общественный деятель») Д. И. Менделеев, он просит его принять на себя почетное председательствование на остальную часть заседания. Мы неистово аплодировали и вопили. Публика недоумевала, но не возражала. Мы были довольны. Но на утро, вспоминая происшедшее, я нашел, что надо еще что-то сделать…» Того же мнения придерживались и коллеги Маклакова по революционной работе. Все считали, что приезд Менделеева надо «использовать». К обсуждению немедленно подключились не только искренние дураки, каким, в частности, откровенно описывает себя Маклаков, но и мутные личности с ореолом мыслителей, откровенные подстрекатели из числа вечных студентов, а также лгуны, выдающие себя за «давних знакомых» и «соратников Дмитрия Ивановича по движению».