Последний солдат Третьего рейха - Ги Сайер

Все мирное население Пруссии бросилось к побережью. Перед нами стоял выбор. Мы могли повернуть на север и пробиться через передовые позиции советских войск. Или же пробиваться к фронту, созданному под Мемелем. Командование дивизии вскоре осознало, что путь к Кенигсбергу или даже Эльбингу закрыт. Оба города находились под угрозой, причем ближайший из них на расстоянии более ста пятидесяти километров. Нам бы пришлось сражаться за каждый километр без надежды на успех. К тому же наверняка возникли бы затруднения с продовольственным обеспечением войск: все забрали беженцы.

Вот почему командование выбрало Мемель, который с осени оказался в окружении. Нам предстояло пробить путь себе и толпам беженцев. Они замедляли наше продвижение, а часто вообще и парализовали его.

Мы проходили города и деревни, обитатели которых еще несколько дней назад жили мирной жизнью. Правда, и тогда они уже понимали, что опасность грозит им в любую минуту. Последние два дня все немцы, старики, женщины, дети из последних сил рыли окопы, сооружали блиндажи для артиллерии и противотанковых орудий, чтобы остановить продвижение танковых войск противника. Они предпринимали все возможные усилия, действуя с храбростью, достойной восхищения. И тут перед ними появились солдаты — изможденные, оголодавшие войска, которые устали и сражаться и жить, для которых человеческие страдания значили теперь не больше, чем проигрыш в шахматах.

При любой возможности делалось все для обороны. Преследовавший нас по пятам враг угрожал мирному населению. Его следовало остановить.

Занятые этим полки пытались затушить вовсю горевший пожар. Все понимали, в каком отчаянном положении они оказались. Они предпочли бы умереть. Но война продолжалась, горела, как огонь, требовала их участия. Те, кому удастся прорваться до Мемеля, возможно, погибнут там. Но умереть под Мемелем казалось и легко и почетно. Погибнуть же здесь, в месте, в котором даже не ведутся настоящие боевые действия, казалось позором.

В конце концов нашей дивизии, вернее третьей ее части, удалось прорваться в Мемель. Местное командование усилило полками «Великой Германии» оборону города. Героические подвиги обошлись нам в пятнадцать тысяч убитых. Немало было и пропавших без вести, которых вычеркивали из ротных списков, среди них — Зименлейс и Винке.

Возможно, мы сами загнали себя в западню. Нам приходило в голову, что русские нарочно пропустили нас. Мы привели с собой беженцев, но за нами оставалось еще множество тех, для кого игра подошла к концу. Понятно, что матерям с детьми, цепляющимися за юбку, не справиться с танками, гаубицами, пулеметами и штыками русских.

Когда мы прибыли в Мемель, грузовики толкали люди, а танки без горючего застряли в длинной колонне. Наши возможности оказались на пределе. Те, в ком оставалась хоть капля жизни, пусть даже не вполне сознательной, пытались сделать все, чтобы избежать смерти. Раненые продолжали сопротивляться, пробивая себе путь среди тех, кто уже пал смертью храбрых.

Мемель продолжал жить, несмотря на разрушения и пожары, дым и бесконечные налеты русских самолетов, грохот артиллерии и порывы метели.

Мне снова не хватает слов, чтобы описать увиденное. Теперь я понимаю: словами можно описать только нечто малозначительное. Но рассказать, как закончилась война в Пруссии, невозможно. Я был во Франции. Видел там и перевернутые машины, и взорванные дома. Как-то по нашей части даже открыли огонь из пулемета. Но мои воспоминания об этих событиях лишены чувства ужаса. Я скорее вспоминаю о происшедшем как о путешествии, предпринятом в чьем-то обществе. Во Франции к тому же стояла отличная погода. В Пруссии же валил снег. Все и вся погибало. Беженцы умирали тысячами, и все мы были не в силах им помочь. Даже те, у кого есть воображение, и то не сумеют представить, что пережил я.

Мы достигли Мемельского тупика, полукруга длиною километров тридцать, выходящего в Балтийское море. За густым туманом слышно было, как плещутся волны. В течение всей зимы нам удавалось каким-то чудом удерживать этот участок, несмотря на бомбардировки и атаки русских, сил у которых прибывало. Здесь же находились многие тысячи беженцев. То, что пришлось испытать им, описать невозможно. Они ожидали, что их эвакуируют по морю до того, как будут вывезены войска.

В развалинах Мемеля не могли укрыться все прусские беженцы. Мы немногим могли помочь им. Но они сковывали наши движения и систему обороны, которая и без того оставляла желать лучшего. От грохота разрывов не слышны были ни крики, ни стоны. Плечо к плечу с нами оборонялись бывшие элитные части, отряды «фольксштурма», солдаты с ампутированными конечностями, которых снова взяли на службу организаторы обороны, женщины, дети, подростки и инвалиды — все мы оказались распятыми под туманом, освещаемым лишь вспышками разрядов и снегом. Так заканчивалась война. Паек резко уменьшился. Порций, выдававшихся на пятерых, не хватило бы и школьнику. Постоянно звучали приказы сохранять спокойствие и порядок. Днем и ночью выходили из порта разные суда, нагруженные до предела. К причалам стекались беженцы, становившиеся удобной мишенью для русских пилотов. Бомбы разрывались в толпе, люди кричали, но оставались ждать прихода следующего корабля. Чиновники пытались повлиять на толпу, но любые слова потеряли здесь всякий смысл.

Многие кончали жизнь самоубийством, и их даже не пытались остановить. Если бы мы капитулировали, этот кошмар бы прекратился. Но одно слово «Россия» вызывало в нашем сознании панический ужас. О капитуляции не могло быть и речи. Мы должны выстоять, выстоять любой ценой. Когда-нибудь нас эвакуируют по морю. Возможно, у немецкого командования были другие планы. Вероятно, генералы собирались превратить Мемель в плацдарм для контратаки против советских войск. У тех, кто находился в городе, эта мысль вызывала лишь смех. Но в Мемеле продолжали высаживаться солдаты, а гражданские тем временем покидали город. Мы могли предполагать лишь, что солдаты прибыли к нам на подмогу. Всякая мысль о контратаке казалась безумием.

Наше упорное сопротивление вызвано было убеждением: эвакуируют последнего мирного жителя, заберут и нас. Мы должны выстоять, даже если у нас не останется никаких других чувств, кроме отчаяния.

В Мемеле все участвовали в обороне. Дети помогали раненым, разносили еду, несмотря на голод, подавляя страх, который в данных обстоятельствах был бы вполне оправдан. Они делали все, что указывали старшие, не возражая и не жалуясь. Те, кому удалось выжить, уже не смогут, как обычные люди, воспринимать простую жизнь с ее трудностями. Немцы испытали горе до конца. Я не могу не восхищаться их благородством.