Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Завертелся, как вьюн на сковородке, — бросил Дембовецкий.
— ...Кроме, конечно, таких поляков, как наш Дембовецкий. Что поделаешь, бывают грустные исключения, — продолжал Алесь.
Корвид подвинулся ближе.
— Да, — как бы вспомнил Алесь, — я не понимаю, какое отношение к Польше имеет немец Фан дер Флит, русский Воронов, литовец Корвид, белорусы Цялковские и вы, граф Лизогуб? Мне кажется, это дело пана Циприана Дембовецкого. Я готов поразговаривать с ним на эту тему. С ним одним.
— Я поляк, — вскрикнул Лизогуб.
— За сколько? — спросил Алесь. — И с какой поры?
— С той поры, когда мои родители поняли, что от дворянина, называющего себя белорусом, воняет конюшней и дерьмом.
— Не предательством, по крайней мере, — парировал Алесь. — Не собачьим хвостом.
— Навозом, — нервничал Лизогуб. — И вы, кня-азь, еще осмеливаетесь ругать порядок, заведенный славными дедами? Кричать что-то о «крепостничестве».
Алесь засмеялся.
— Вот оно что, — произнес он. — Я так и думал, что не в нации тут дело, что я ударил вас не по национальному достоинству, а по карману.
Теперь ему все было ясно. И он, с непередаваемым презрением, бросил:
— Крепостник.
— Слышите? — спросил Лизогуб.
— Слышим, угрюмо ответил Гальяш Цялковский. — Я думал — ты лгал.
— Я тоже думал о преувеличении, — признался Фан дер Флит. — Простите, граф.
— Ясно, — мрачно процедил Корвид.
Воцарилось молчание. Потом Лизогуб прошипел, весь дрожа от ярости:
— И ты еще хочешь, чтобы я назвал себя твоим скотским именем, хам с титулом?
— Нет. Для тебя это слишком большая честь.
— Вялые телятки, холуйская кровь, людишки, которыми вечно помыкают, — шипел Лизогуб.
— Я это знал, — спокойно, хотя в сердце накипал гнев, говорил Алесь. — Я знаю, что мы всю жизнь пропадаем из-за собственной доброты. Терпим тех, кто едет на нашей спине. Терпим таких, как ты... Ничего... Недолго...
— Кто вас принимает всерьез? — склонял голову Лизогуб. — Кто вас уважает, безразличные к себе люди? Правильно сказал Ходька: мы вас терпим как форпост против варваров. Все вам делают одолжение, опекая да присоединяя. Просто жаль, что пропадете. И напрасно, потому что только лишние заботы с вами. Руководи, по-отечески опекай, корми...
— Сволочь! — Губы Алеся побелели. — Грабили, жрали, да еще...
— Что у вас грабить? — насмехался Лизогуб. — Какое государство пострадает, не получив трех мешков картошки с этой земли.
Лицо Алеся было страшным. Приступ ужасного дедовского бешенства подступал откуда-то изнутри.
— Брось, — испугался Фан дер Флит. — Они опасны.
Но Игнатий не обращал внимания.
— Одолжение! Одолжение вам все делают. Что бы вы были без нас?
Ощущая, что теперь он не сдержится от гнева, Алесь размахнулся и, вложив всю свою силу, хлестнул по этой щеке, левой рукой ударив под челюсть, снизу.
Лизогуб визгнул, отлетая.
Глаза, губы, весь вид Алеся были такими страшными, что компания медлила броситься на него. Лишь один Корвид мелькнул где-то в стороне, нанося, видимо, один из своих страшных, незаметных ударов.
Бил в голову.
Но у Загорского реакция против шпаги, против кулака была мгновенной. И он недаром стал головою к вьюшке.
Алесь дернул головою — и кулак Альгерда с маху налетел на медный острый зацеп вьюшки.
Корвид отскочил, согнувшись. Он сипел от боли. С ладони струйкой лилась на пол кровь.
Откинув ногою Язэпа Цялковского, Алесь стал в угол и подготовился. Налетел Фан дер Флит — по морде, по морде сушеной треске. Ногою в пах Гальяшу Цялковскому... Приближается Лизогуб... Опять в челюсть.
Вce-таки его вырвали из угла, окружили. Кто-то — может быть, Фан дер Флит — ударил сзади по голове. Лизогуб двинул в грудь...
И внезапно все утихло. Дверь уборной отворилась, и оттуда вышел учитель гимнастики, отставной офицер из молодых, подтянутый и широкогрудый человек со странной фамилией Крест. Креста большинство гимназистов любило, так как он не задавался, не строил из себя учителя, а поскольку спорт едва-едва начинал входить в моду и никто не считал его серьезной дисциплиной, а преподавателя — полноценным, Крест держался в гимназии просто и ровно, скорее как не с учениками, а как с младшими друзьями. Это проявлялось во многом. Между прочим, и в том, что он никогда не пользовался уборной для учителей.
Все отскочили. Крест стоял, вытирая влажные руки платочком, и белозубая улыбка лежала на его розовом лице.
— Курите в уборной, верзилы? — обратился он к Цялковским. — Все курят, халдеи вы... Будете иметь куриные груди... Вот что.
Все нападавшие опустили головы. Лишь Алесь смотрел прямо в глаза Кресту. Видел, как плавала на важном лице учителя добродушная улыбка.
— Извините, джентльмены, — произнес Крест, — я случайно слышал все. Я не хотел бы мешать вам. Иначе мне пришлось бы просидеть в уборной до конца рекреации. Не обращайте внимания.
Пошел прочь. Потом благосклонно остановился возле Лизогуба. Доброжелательно посоветовал:
— Разве так бьют? Если бьешь — бей в живот.
Крест завернул за угол, и вокруг Алеся вновь забурлило. Он разбрасывал цеплявшихся за него, как мог, получая за каждый удар — четыре. В груди свистело. И вдруг мелькнул перед глазами Лизогуб, а потом в глазах вспыхнула острая тьма...
Игнатий воспользовался советом.
Держась за солнечное сплетение, Алесь качался на ногах и не мог дыхнуть. Все вокруг то темнело, то светлело.
Лизогуб стоял перед ним и цедил сквозь зубы слова, которые тоже то исчезали, то долетали откуда-то издалека, то вдруг жужжали словно в самом ухе:
— Слушай, ты, дерьмо... Ты, мужицкая кукушка... Ты, грязная белорусская скотина... Мы тебя для твоей же пользы немного потопчем ногами, поучим... А перед этим ты запомни мои слова... Брось... Лижи руку того пана, который будет лучшим.
Загорского наконец отпустило. Еще мгновение — и он задохнулся бы. Невероятно сладкий воздух ворвался в грудь. Начало светлеть перед глазами.
— Иуда! — с всхлипами хватал воздух Алесь. — Мразь!
В глазах стало совсем светло. И тут Алесь увидел за спиною у Лизогуба, в двери уборной, светлоглазого Сашку Волгина. Волгин стоял, поправляя ремень, и смотрел на то, что
