Конец «Гончих псов» - Анатолий Иванкин

«Давно ли я был голодный, поджарый и резвый как гепард? — продолжал размышлять Геринг у зеркала. — Сколько километров приходилось мне пробегать из кабака в кабак, доставляя кокаин своим клиентам? Таксист Мильх не был столь покладист, как теперь, когда пребывает в высоких генеральских чинах. Не так уж часто он возил меня с Удетом в загородный ресторанчик, который содержал его бывший механик. В те трудные времена он здорово выручал бесплатными обедами».

Геринг не любил вспоминать о том времени. Более приятны были мысли о событиях конца двадцатых годов:

«Как хорошо обернулась судьба! Кто бы мог подумать, что я, жестоко страдавший от раны, полученной во время шествия к Фельдхернхалле,[17] бежавший от ареста за границу, через четыре года вернусь в Германию на белом коне? Вернусь не как блудный сын из библейской притчи, а как видный функционер партии, как человек, необходимый Гитлеру для связей с рурскими магнатами…»

Геринг отошел от зеркала и взглянул на перспективу берлинских улиц, завуалированную дождем. По ним брели маленькие фигурки людей, прячущихся под зонтиками. Герман-Вильгельм любил в такую погоду сидеть у окна в помещении. Так хорошо думалось под шум дождевых капель, барабанящих в стекло. Ему было наплевать на мокрых пешеходов с посиневшими лицами, которых он заставил покупать вместо сливочного масла крупповские пушки. Германа-Вильгельма занимали мысли, касающиеся только его персоны.

Сейчас его тщеславие во многом было удовлетворено. Он получил столько всяких должностей и чинов, что исполнять их мог, только имея многочисленных помощников.[18] Но должность военного министра еще больше усилила бы концентрацию государственной власти в его руках. И это понимал не только он…

Геринг отошел от окна и сел в кожаное кресло, на спинке которого был шелком вышит прусский орел.

«Ну, а если фюрер не даст мне портфель министра обороны, — продолжал обдумывать Геринг «дело Бломберга», — то отчаиваться не буду. Тогда я люфтваффе превращу в самый мощный, самый современный вид вооруженных сил, не подчиненный сухопутным силам».

На совещании у рейхсканцлера он как-то сказал: «Все, что летает, — все мое». Гитлер не возражал против этого. Тогда он подчинил себе всю зенитную артиллерию, обосновав это тем, что под рукой у него должны быть все средства ПВО, коль на люфтваффе возложена задача по противовоздушной обороне Германии.

Имперский министр авиации придвинул к себе перекидной календарь. На сегодня он собирался встретиться со своими заместителями, чтобы обсудить вопросы формирования авиационных частей и частей зенитной артиллерии.

Геринг нажал кнопку звонка, и тотчас в дверях выросла подтянутая фигура адъютанта.

— Слушаю, экселенц.

— Пригласите, Бернд, ко мне Мильха и Удета.

Заявление о создании люфтваффе, сделанное им, произвело сильное впечатление на правительства европейских стран. Но на самом деле все выглядело не так гладко, как это изложил он: летных кадров не хватало, матчасть, поступающая на вооружение, была далека от требований, предъявляемых к ней, да и численный состав боевых самолетов он завысил чуть ли не в два раза.

Однако сообщение Геринга о том, что в составе люфтваффе в настоящее время имеется тысяча боевых самолетов и двадцать тысяч военнослужащих, было для правительств стран Антанты неприятным известием. Германия вновь приобрела воздушную мощь, с которой было необходимо считаться.

Просмотрев документы, в которых содержались отчеты о темпах выпуска авиапродукции, Геринг почувствовал, что его охватывает тот необъяснимый административный зуд, который обычно предшествовал бешеной вспышке энергии, воспламенявшей и других. Эти вспышки были кратковременны: сутки или двое, во время которых он даже не спал. Затем на смену им приходили длительные периоды лени и апатии, когда рейхсминистр гораздо больше времени проводил на охоте, чем при исполнении своих многочисленных обязанностей. Поэтому многие считали, что с Герингом работать легко. Взорвавшись, как протуберанец, он давал толчок в ту сторону, в которую должна быть направлена их деятельность, и тут же угасал, не вмешиваясь ни во что и не мешая работать подчиненным.

Закончив просмотр документов, Геринг взглянул на часы. До начала совещания оставалось четверть часа. «Нужно подумать, какой мундир мне надеть». Рейхсминистр старался всегда чем-то выделиться из толпы, хотя бы покроем и раскраской мундира, за что и получил кличку «павлин третьего рейха». Кличка была не в бровь, а в глаз, но произнести ее вслух решились бы немногие.

Глава четвертая

В число двадцати тысяч военнослужащих люфтваффе, о которых заявил миру Геринг, входил и Карл фон Риттен, ставший лейтенантом ВВС. Окончание им и его сослуживцами программы летной подготовки на самолете «Хейнкель-51» и получение дипломов летчиков-истребителей было решено достойно отметить на Виттенберг-плац.

В большом зале установили столы, сервированные на шестьдесят персон. Шуршали накрахмаленные скатерти, сверкал хрусталь, мягко сияло старое фамильное серебро баронов фон Риттенов, и искрилось вино, разливаемое в бокалы.

В числе почетных гостей были приглашены полковник люфтваффе Эрнст Удет с супругой и летчик-инструктор капитан Тео Рейнгард. Карл с волнением пожал небольшую, но сильную руку Удета. Этот человек был его кумиром. Несколько лет назад, когда Удет еще не был столь знаменит, ему приходилось зарабатывать на жизнь, выписывая в небе рекламу цветными дымами или организовывая выступления перед публикой. На одно такое выступление Карл случайно попал, возвращаясь с купания на Мюггельзее. Сначала Удет выполнил несколько фигур высшего пилотажа на спортивном биплане у самой земли, а затем показал свой коронный номер. Разогнавшись до предельной скорости, он подлетел к трибунам на высоте одного-полутора метров, затем, чуть-чуть набрав высоту, вошел в крутой вираж в ста метрах от публики — там, где на траве лежал носовой платок. Крюком, укрепленным на левой плоскости, он зацепил этот клочок ткани и улетел с ним с ипподрома, вызвав дикий восторг зрителей.

За супружеской четой Удетов ухаживал Гуго фон Эккарт с Евой-Марией. Гуго ценил расположение Удета почти так же высоко, как и благосклонность Германа Геринга. Упорно поговаривали, что полковник, получив назначение на должность директора технического управления Министерства авиации, должен вот-вот стать генералом ВВС.

Карл и молодые летчики окружили вниманием своего бывшего инструктора Тео Рейнгарда.

Рядом с Карлом сидел Эрвин Штиммерман, который приехал из Дессау. Эрвин больше года работал там летчиком-испытателем в фирме Гуго Юнкерса и был в числе тех немногих за столом, кто не носил мундира. Может быть, поэтому остальные летчики, почти не знавшие Эрвина, поглядывали на него снисходительно. Еще бы — ведь на них сверкала только что введенная форма ВВС. Погоны и петлицы, орлы и летные значки — все излучало сияние, отражаясь в бокалах и кубках.

Старый холостяк Тео Рейнгард после нескольких рюмок начал проявлять повышенное внимание к одиноким дамам, сидящим за столом.

Несмотря на разницу в чинах, Удет держался с фронтовым товарищем Тео на дружеской ноге. Полковник уважал и ценил его за храбрость, независимый характер, великолепную технику пилотирования и собачью преданность авиации.

— Вам повезло, парни, — сказал в своем тосте Удет, — что вы учились летать у такого аса, как Тео. Я предлагаю поднять бокалы за здоровье и счастье моего друга — Рейнгарда.

— Хох! — в один голос рявкнули ученики Тео и дружно осушили бокалы.

Их инструктор слегка смутился от похвал Удета, покраснев половиной лица.

Затем, когда гости начали хмелеть, Тео и Карл выпили на брудершафт под аплодисменты присутствующих. Молодые истребители завидовали Карлу. Им было еще далеко до производства в офицеры. Пока они не смели и мечтать о панибратстве со строгим капитаном.

— Карл, кто эта особа, что сидит левее баронессы Магды? — Тео глазами показал на молодящуюся даму, которая после нескольких бокалов рейнвейна и тоста Удета начала поглядывать в его сторону.

— А-а, эта? — ответил с легким пренебрежением Карл. — Это фрау Эльза Отт, полковница в отставке.

— Не говори загадками, — остановил его Тео. — Фрау Эльза, судя по ее улыбкам, охотно примет твои ухаживанья. Она очень одинока, ибо беспутный муж предпочитает ей любую более молодую девку.

— Сколько лет фрау Эльзе? — Тео был заинтригован.

— Старуха. Ей за тридцать.

— О, Карл, ты судишь о дамском возрасте с безжалостностью двадцатилетнего юноши. Поживешь с мое, тогда поймешь, что тридцать пять еще не старость.

— Фи, тридцать пять! Это же почти столько, сколько моей матери.