Подружка №44 - Марк Барроклифф

Автоответчик я всегда стараюсь прослушать ближе к концу рабочего дня, потому что стоит мне его включить, как выясняется, что кому-нибудь что-нибудь от меня нужно, и от желания поработать я начинаю обливаться холодным потом.

Не знаю, кто сказал, что лучший способ убить время – уйти с головой в работу, но он был не так уж не прав. «Время летит» – написано на часах, висящих у меня в кабинете. Однако если оно и летит в представлении Гарри Чешира, то не как сверхзвуковой лайнер в безбрежной синеве, а как жирная, синяя навозная муха, что бьется о стекло, тупо стремясь к видимой, но недостижимой свободе.

Короче, работу свою я не люблю и подозреваю, что любую другую тоже. Интервью вгоняют меня в тоску. Когда мне их поручают, я сижу над заданием, как ребенок над тарелкой каши, которую надо съесть до последней крошки, не то не выпустят из-за стола. Я злюсь на шефа за то, что за мою зарплату он ждет от меня честного труда, и не представляю, чем бы мне было интересно заниматься более двух дней подряд. Разве что визажистом в «Пентхаусе» или «Плейбое»? Хотя и это надоест. Супермодели, они все на одно лицо (и не только лицо). Видел одну – считай, что видел всех.

Наверное, неудобно ненавидеть свою работу, когда столько народу бьется изо всех сил, чтобы найти хоть какую-то, но что поделаешь.

Сейчас я занимаюсь опросами для одной телевизионной компании. Мы, исследователи общественного мнения, – разнорабочие в огромном мире телевидения, мы по крупицам собираем необходимую для разных программ информацию. Я работаю в шоу «Ваши права и их обязанности». Это передача о защите прав потребителей. Мне приходится иметь дело с бедолагами, которых обманули или обхамили, и пытаться превратить их в жертв собственной популярности, в резервуары, куда общество может сбросить излишки своего сочувствия. В результате страдает мое мнение о себе самом, ибо жалеть этих людей я не способен. Хотел бы, искренне хотел бы, но не могу.

Итак, как я уже сказал, я упоенно рылся в куче видеосвидетельств халатности строителей, продавцов, производителей пучеглазых, устрашающего вида плюшевых медведей и получал чуточку удовольствия всякий раз, когда видел, что кто-то делает свою работу еще хуже, чем я. Тут в кабинет вошел мой начальник и указал мне на горящий огонек автоответчика: пора было прослушивать сообщения. Но сначала несколько слов о моем рабочем месте.

Те, кто работает в относительно прибыльных отраслях промышленности, таких, как машиностроение или фармакология, наверняка уже представили себе ярко освещенный, прохладный зал, полный красивых молодых мужчин и женщин, настроенных взять от жизни все. Так думал и я, когда решил делать карьеру на телевидении, – долгие обеденные перерывы, шикарная работа, широкий выбор женщин, большое предприятие. Увы, все не так. Я бодро вошел в мир независимых телекомпаний, от передачи до передачи живущих в страхе, не зная, где взять средства на следующий выпуск.

Говоря «начальник вошел в кабинет», я имею в виду «начальник вошел в собственную приемную», или, точнее, «кинорежиссер-неудачник с трудом пробрался сквозь залежи рухнувших надежд, горы сценариев и отснятых пробных выпусков, которые он до сих пор не в силах выбросить, к двери в свою конуру». Подобно многим, чье формирование личности пришлось на 60-е годы, мой шеф Адриан видел мало толку в уборке и благоустройстве служебного помещения. Фарли как-то заметил, что внутреннее убранство студии «Литтл Лемон Филмз», названной так в честь первой собаки-космонавта, больше напоминало наркопритон, только у нас тоскливее, чем там.

Не могу предположить, что довело моего шефа Адриана до телепередач о правах потребителей. Похоже, он думал, что, помогая людям получать обратно деньги за неисправные стиральные машины и разоблачая мошенников, делает мир немного лучше. Так оно, в общем, и есть, но мне кажется, что те, кто делает мир лучше, просто чего-то в нем не понимают, как Джерард в «Звездном пути». К тому же особого удовольствия это ему не доставляет. Возможно, свою способность бессовестно много работать – временами по шестнадцать часов в день – он воспринимает как доказательство мужской силы или духовной глубины, но кому и зачем это доказывать? При шестнадцатичасовом рабочем дне, кроме сослуживцев, вступать в интимную близость не с кем, а я вступать в интимную близость с Адрианом не собираюсь.

Вот о чем я думал, когда включил автоответчик. Там оказалось два-три сообщения от тех, кто хотел узнать, прочел ли я их письма, одно от парня, который решил, что я бюро жалоб в магазине, где он приобрел неисправный пылесос, и еще одно, которое заставило меня встрепенуться и прислушаться. Сначала я решил, что человек был пьян и набрал мой рабочий номер по ошибке, пытаясь дозвониться домой. Затем его слова поразили меня так, как только может поразить неожиданное озарение, – то есть значительно хуже постепенного осознания, но чуть легче, чем неожиданно возникшая угроза для жизни. Говорил он медленно и тяжко, будто сквозь сон.

– Чешир, Чешир, это Фарли. Я в Корнуолле. Накачался снотворным и к тому же пьян в стельку. Хочу ссствориться (в тот момент я так и не понял, что он хочет – раствориться или притвориться, да, честно говоря, и не мог представить Фарли за подобным занятием). Отправляюсь в дальнее плаванье. Ей меня не заполучить, с меня довольно. Сделаю все сам. Остановлюсь.

Тут у него кончились деньги, и поплыли короткие гудки. Затем он позвонил опять.

– Ключ посылаю по почте. Конверт без марки, так что будь дома. Старик, я тебя люблю. Завещание оформлено на тебя, на вас с Джерардом. Скажи Джерарду, что мне очень жаль. Вы моя семья, старик, семья.

Связь прервалась, а с нею, видимо, и жизнь Фарли.

Трудно быть человеком: далеко не всегда удается реагировать так, как хотелось бы. Удивительно, но даже в тот момент глубокого шока у меня хватило бездушия взбеситься, почему это Фарли говорит, как паршивый хиппи. В последнее время он вообще говорил как-то не так, но обращение «старик» меня просто достало. Интересно, подумал я, кто эта девушка, сумевшая довести его до «мечтательности», «старика» и самоубийства. За какую девушку вы лишили бы себя жизни? Ради какой девушки можно сказать «старик»? Меня слабо утешает то, что он умер, не успев опуститься до «братишки». Неужели девушка была способна завести его столь далеко? Отец моего друга покончил с собой из-за жены, но та имела обыкновение зимой разрезать в клочки его свитера и по утрам, когда он уходил на работу, обливала его ледяной водой. Для Фарли было тяжким испытанием убить на одну женщину целый вечер. Убить себя, как нам казалось, до смешного на него не похоже.

Трудно понять, что делать в подобных ситуациях, а еще труднее понять, что чувствовать. Такому нигде не учат, и, хотя я уже умел, понаблюдав за мастерами, играть по их нотам на скрипке эмоций, сочинять собственные пьесы был явно не готов. Делиться новостью с шефом мне не хотелось. Он из тех, кто сдвинут на работе, и, вероятно, ответил бы: «Не обращай внимания, дружище, наше дело – телевидение», и пошел дальше защищать справедливость и интересы несчастного, нашедшего в коробке с печеньем два сломанных.