Подружка №44 - Марк Барроклифф

– Что так мало? – спросил Фарли с сарказмом.

– Из дешевого толкового словаря больше не наберешь, – пояснил Джерард.

Лидия отложила письмо, сняла очки, сделала самое доброе лицо из разряда «давай побеседуем об этом», от одного вида которого кровь свертывается в жилах.

– Нельзя рассчитывать, что найдешь нужные чувства в словаре, – сказала она, и мне тут же стало любопытно, где еще их искать, если родители нас так ничем и не наделили.

– Письмо порви. Сосредоточься на том, что чувствует сейчас она, а не ты сам, – распорядилась Лидия.

– У нее-то все в ажуре, верно? – огрызнулся Джерард, как будто Пола наслаждалась жизнью исключительно назло ему. – У нее есть горячо любимый человек, уютная квартирка, интересная работа. Все у нее, у дряни, хорошо.

– Как же ты тогда собираешься вернуть ее? Она уже год встречается с человеком, который ей нравится, ты обращался с ней хуже некуда, так зачем ей к тебе возвращаться? – недоуменно спросила Лидия.

– Она должна вернуться, потому что виновата передо мной. Она давала обещания, говорила, что любит. Я никому ничего не обещал и ничьих сердец не разбивал.

Надо же, поразился я, значит, отсутствие обязательств перед женщиной, которую клятвенно признавал своей единственной любовью, Джерард выставляет как достоинство?

Лидия вытряхнула пепельницу в мусорное ведро (точнее, осторожно ссыпала окурки и пепел на вершину торчащего из ведра мусорного Эвереста). Разумеется, выносить мусор я не собирался, очередь была не моя, но и Джерард не собирался, ибо тоже был уверен, что очередь не его. Конечно, он был не прав.

Лидия сняла с подошвы что-то липкое.

– Ты так и не сказал ей, что любишь ее. Как, по-твоему, это на нее подействовало?

– Тогда я этого не понимал.

– Мало ли что не понимал. Надо было сказать, – не отрываясь от газеты, заметил Фарли. – Не подумайте, что я несерьезно отношусь к словам, но по прошествии определенного времени этого требует простая вежливость. Все равно что поблагодарить за внимание.

И перевернул страницу.

– Для тебя – может быть. Дело в том – я много об этом думал, – что сердце отдаешь лишь однажды. Я понял, хоть и слишком поздно: она мой идеал, женщина моей мечты. Я пытался забыть, целый год честно пытался – и не могу. Она создана для меня. Если такое уже с тобой случилось, заводить новые романы бессмысленно. Все они будут отравлены сознанием того, что когда-то ты был совершенно счастлив. Я хотел бы вернуть это, но знаю, нельзя.

Джерард с грустью почесал затылок и обвел взглядом комнату, не встретившись ни с кем глазами.

– Джерард, у тебя больной вид, – сказала Лидия. Действительно, вид у него был неважный: бледное лицо, казавшееся еще бледнее по контрасту с черными волосами, приобрело восковой оттенок, какого я не видел с того дня, когда мы перекатались на аттракционах в луна-парке.

– Эмоциональная дурнота, – пояснил Фарли. – Вызвана возней в закоулках смятенных чувств. Особенно губительна для тех, кто не привык к дальним путешествиям в эти края.

– Я в порядке. Она, гм… ну, она просто понимала меня, – откликнулся Джерард, отвечая на никем не заданный вопрос.

– А потом бросила. – Мне показалось полезным освежить в его памяти факты.

– Хуже супруги, которая тебя не понимает, только одно: супруга понимающая, – изрек Фарли, дошедший тем временем до спортивной страницы.

Лидия, несмотря на грозившие захлестнуть ее с головой волны нашего ребячества, не отставала:

– Она понимала тебя – что именно? Твои страхи? Твои надежды?

Джерард заметно позеленел. Распинаться на столь щекотливую тему так долго было ему явно не по нутру.

– Да, она понимала мои страхи. Пожалуй, что так.

Фарли поднял глаза от футбольного обозрения.

– А какие у тебя страхи?

– Ну, наверное, как у всех.

– Например?

– Страх одиночества.

– Отлично сказано: «Я хочу, чтобы ты вернулась, потому что мне одиноко». Освободить ей полку в кухонном шкафу? – спросил я самым серьезным тоном.

– Если она понимала, что тебе одиноко, то, наверное, должна была понимать, что не может дать тебе то, чего ты от нее ждешь, – забеспокоилась Лидия.

Лицо у Джерарда сделалось как у солдата после кросса с полной выкладкой, получившего приказ еще раз обежать вокруг блокгауза.

– Ну, потом еще она понимала, что работа не доставляет мне удовольствия. Что я надеюсь на нечто более интересное.

– А еще она понимала, что ты собираешься послать все это к черту, – радостно подсказал я.

– Еще она понимала, что я ее люблю. Вот это у меня в голове не укладывается. Не знаю, как можно взять мою любовь и просто наплевать на нее ради того безмозглого патлатого хлыща.

– Кто хочет тост? – с тоскующим видом спросил Фарли.

– Я хочу, – отозвался Джерард.

– Я пошутил, – сказал Фарли. – Впрочем, если ты сам сделаешь…

Джерард поплелся к хлебнице – единственному понятному предмету в море неразрешимых вопросов.

– Дело, – продолжала Лидия, – в письме. Нельзя ждать от девушки, чтобы, прочтя весь этот бред, она подумала: «Да он же любит меня». Ты излил душу, а теперь порви бумагу и выбрось. Напиши что-нибудь попроще и думай о хорошем.

Джерард отошел от хлебницы, взял у Лидии письмо и с трагическим видом сложил его пополам. Затем аккуратно убрал в конверт, а конверт заклеил.

– Эта маленькая ракета, – сказал он, – ударит точно в цель.

– А цель, по-видимому, находится прямо над твоей задницей, – улыбнулась Лидия.

– Если это любовь, то за нее стоит бороться, и надо только выбрать оружие, которое тебе по плечу, – скучным голосом, будто объясняя, как вешать полку на кухне, проговорил Фарли.

– Польские кавалеристы тоже так думали, когда во время Второй мировой войны выходили против гитлеровских танков, – поддакнул я.

Фарли продолжал развивать тему:

– Если он перед ней извинится, есть вероятность, что выйдет фальшиво, а если не станет, ничего не теряет: все равно она его уже бросила.

– Мне извиняться не за что, – возразил Джерард.

– Тогда ничего не пиши, – хлопнув ладошкой по столу, сказала Лидия.

– Прекрасная мысль, – поддакнул Фарли. Чего это он, интересно знать, так беспокоится за других?

– Тогда у меня останется чувство, что все это сошло ей с рук. Я целый год боролся с собой, я год ничего не писал. Тебе-то хорошо, Фарли, ты никого не любишь. И никогда не любил. А вот если бы встретил девушку своей мечты, а потом потерял ее, посмотрел бы я на тебя.

– Я и встретил. И вообще, если уж на то пошло, я влюблен.

Пес, все это время честно игравший в нашей кухне роль барометра настроения, перестал грызть поддельную вегетарианскую кость (подарок Джерарда) и вопросительно посмотрел на Фарли. Я ожидал достойного завершения фразы, например: «Да, я влюблен без памяти – в себя самого» или какой-нибудь еще неоригинальной шутки. Мне и в голову не могло прийти, что он говорит серьезно. Фарли в нашей кухне в субботу утром само по себе потрясение, но влюбленный Фарли?..