Мастерская чудес - Валери Тонг Куонг

Тягостное молчание длилось долго. Наконец маска гнева стала обычным лицом, кулаки разжались, Жан расслабился, успокоился, заговорил с прежней мягкой доброжелательностью:

— Зато у вас есть характер, а это уже кое-что! Все, ни слова больше. Я позвоню своему другу, и он возьмет вас на испытательный срок.

Он встал в знак того, что разговор окончен. Внезапно дверной проем заслонил здоровенный детина и уставился на меня с презрительным безразличием.

— Вы как раз вовремя, мистер Майк! — радостно приветствовал его Жан.

Он обошел письменный стол и дружески похлопал вошедшего по плечу.

— Мистер Майк — новый начальник охраны у нас в «Мастерской». Вы, Зельда, еще не раз с ним встретитесь, тем более что он живет теперь рядом с вами, в соседней комнате. Если что, обращайтесь к нему, не стесняйтесь. Вот увидите, он станет вашим ангелом-хранителем.

Я вежливо поздоровалась, тот кивнул.

— Ах да, Зельда, — сказал Жан на прощание. — Вам непременно понадобится мобильный. Обратитесь к Сильви, она же обеспечит вас банковской карточкой и сообщит, когда именно состоятся ваши переговоры с Робертсоном. Все, бегите.

Я почувствовала, что меня сейчас вырвет. Столько неприятностей: гневная отповедь Жана, тяжелый взгляд «нового начальника охраны», проклятые туфли на каблуках, из-за которых ноги пронзает невыносимая боль…

«Быстрее, Милли, быстрей! — твердила я себе на бегу. — Подальше от чужих глаз. Тебя душат сомнения, страх перед жизнью, отчаяние, тревога. Так выплюни их в унитаз, тебе станет легче…»

Не помню, как одолела лестницу, как влетела в свою комнату и захлопнула дверь. Меня вывернуло наизнанку. Я с трудом перевела дух.

Мистер Майк

Я себя ущипнул.

Больно, до синяка. Обычно народ прикалывается: «Ущипни себя, может, померещилось, во сне приснилось». Но я-то вправду решил, что сплю. Еще мальцом по ночам видел всякую небывальщину: то бабулю катаю на крутой тачке, то ползу по Долине Смерти в одних трусах, то лазаю по развалинам Теотиуакана, древнего города в Мексике, то курю гашиш на Амазонке, то ношусь по бурному морю с красоткой в Гвиане. Вот и добрый самаритянин с пивасиком, жильем и работой в охране мне просто привиделся, не иначе.

Нет, не сон, все так и есть. Вон тот парень в зеркале — в черном пиджаке, в белоснежной рубашке — это я, сука, чтоб мне сдохнуть!

Вот бы выскочить вон, сесть на поезд, примчаться к поганой мадам Майк, точнее, бывшей моей, глаза ей спрыснуть бесстыжие, пофорсить, покуражиться: «Любуйся, падла, гляди, змея, ты в канаву меня столкнула, а я выбрался, жив-здоров! Чистый стал, ответственный. Начальник охраны! Как тебе это, а? Съела? И костюм у меня, и зарплата, и авторитет. То ли еще будет! Раз уж так фишка легла, я на этом не остановлюсь. В люди выбьюсь, тебя не спрошу. Хочешь не хочешь, принимай, мистер Майк вернулся!»

Только вспомнил я, что мадам свалила и адреса не оставила. Была, да вся вышла. Опять-таки взаправду, не по приколу. Выгнала она меня, выставила. Я две недели с горя бухал, а потом явился вещички свои прибрать — но не тут-то было! Облом. Все вывезла, все вынесла и растворилась. Успела гнида. Привет семье!

Позвонил к соседке. Та отперла ни жива ни мертва. Дрожит, блажит: «Ничего не знаю». Ну я убеждать умею, добился-таки правды. Оказалось, за мадамой явился жираф в темных очках, брюнет на авто с тонированными стеклами и кожаными сиденьями беж. «Приятный такой господин, обходительный». В Эльзас они срыгнули. В Эльзас! За тысячи километров! По Интернету снюхались, чтоб их! И ведь сам я, дурак, виноват, сам эту сучью идею ей подал… Кто меня за язык тянул? Достала как-то раз меня стерва. И жизнь-то я ей испортил, паразит, нахлебник, раздолбай, алкаш… И лучше б она утопилась, ногу сломала, повесилась, чем со мной познакомилась… Я и не выдержал:

— А ты на сайте мозгов-точка-нет себе хахаля поищи! — брякнул, чтоб поддеть.

— И найду, спасибо, что подсказал, по-любому лучше тебя будет! — отрезала мадам.

Она работала продавщицей в магазине одежды больших размеров. Я хоть и здоровенный, однако познакомились мы с ней не в примерочной кабинке.

Был тогда в увольнительной, зашел в бар на ночь глядя, а там эта телка с подружками тусит. Крашеные блондинистые кудряшки, светлые глазюки густо черным подведены — вампирский взгляд. Тонкая, опасная, точно лезвие. Пошла она, пошатываясь, к стойке — набралась изрядно, — ножки-соломинки подломились, и плюхнулась красотка прямо ко мне на колени.

А дальше, ну как бы сказать попроще? Все нутро во мне перевернулось. Сидит она, легонькая, будто кузнечик, лодыжки узкие, на вид девчонка совсем. Одной рукой кудряшку крутит, другой за шею меня обняла. Я и сомлел. «Вот она, — думаю, — Девушка моей мечты». Козлина я последний!

— Прости, боец, — лепечет. — Я не хотела. А ты такой интересный!

Глянула прямо в глаза, так и прожгла. Зрачки — черные дыры. Ей двадцать шесть сровнялось, но я б ей не дал и шестнадцати, ладно, двадцати куда ни шло, личико у ней было помятое, бухая ведь. Гладит меня по груди, а я думаю: «Откуда девка знает, что я военный? Плечи широкие? Гимнастерка?» Мне б сообразить, что сучка на войне повернута.

— Охотно прощаю, красавица, — говорю. — Сиди на здоровье.

До Наттали — принцесса в своем имени так на «т» налегала, будто буквы две, а не одна, — у меня было много баб. Всех цветов, всех видов и мастей. Пока в армию не попал, больше недели ни с кем не встречался. А в армии мне и часа хватало. Наверное, сотню трахнул, не меньше, но ни разу не ползли у меня мурашки по всему телу, как при первом ее касании.

Пивасик отставил, поднял ее бережно на руки и понес. Боялся, что разобью, будто она стеклянная. Подружки за мной семенили, хихикали: «Прям жених невесту тащит». Тушь у ней потекла, помада размазалась. Натали поцеловала меня прямо в губы. Ну и пошло-поехало. На ночь остался, да так и не расставался с ней до конца увольнительной. Она мне сама прошептала: «Любимый, перебирайся ко мне насовсем».

Я ей честно сказал: «Зачем тебе с таким связываться? Меня ж угонят далеко, нескоро вернусь. Придется тебе одной сидеть, ждать да терпеть. Хорошего мало». А она мне: «Знаю, но мне плевать!» Такая храбрая! Ресницами захлопала, целует-милует. «Мне все равно. Слышишь, как сердце бьется? Я буду с тобой везде и всегда». Я и поверил, рассиропился, увяз по самые уши. В сети попал.

На самом-то деле на моем месте мог быть любой другой, кто угодно, лишь бы военный. Она в вояках души не чаяла, только о них и мечтала, ими одними жила. Ее прямо в дрожь бросало при виде формы. То есть ей, конечно, нравились мои мускулы, татуировки. Она смеялась, когда я поднимал ее как пушинку. Но больше всего Натали заводил запах крови, она обожала игру со смертью, грохот артиллерии, взрывы, крики. Когда я возвращался из очередной командировки, она долго-долго с упоением обнюхивала меня, руки, ворот, все швы камуфляжа. Наслаждалась, представляя жестокую бойню. Даже песок пустыни с моих ботинок был ей дорог. Она с гордостью говорила подругам: «Мой парень — настоящий мужчина, сильный, выносливый. Он служит родине, спасает нас от врагов».

Признаюсь без стыда: мне было приятно, что Натали меня ценит. Всякий раз приходила встречать меня на вокзал при полном параде. Завивка только из парикмахерской, глазки подведены, губки-бровки нарисованы. Обнимет меня, поцелует, а сама оглядывается: «Видишь? Все нам завидуют. Мы тут самая красивая пара».

Я верил, что она меня любит. Похоже, и она верила. Пару месяцев. Может, год. Разминала мне плечи, ласково стирала пот со лба, называла своим суженым, женихом. Я пытался ей втолковать, что война — дело грязное, подлое. Мне в ту пору уже многое не нравилось. Ненавижу штабных крыс, что хлопочут только о чинах и висюльках. Готов порвать уродов, которые запросто пошлют тебя на противопехотные мины, потому что кто-то координаты перепутал или просто ступил. Однако Натали слышать ничего не хотела, затыкала меня, не успевал я и рта открыть. «Что с тобой? Перестань, такие мысли до добра не доведут!»

У нее все просто: добрые и злые, наши и чужие, сильные и слабые. Либо черное, либо белое. Других цветов нет. Никакого, сука, компромисса. Никаких сомнений.

После очередного рейда я не выдержал. Передать нельзя, что мы там творили. Такого наворотили… Как последние подонки. Эти сволочи сперва приказывают никого не щадить, а потом говорят: «Забудьте!» Будто человека можно переключить как робота.

Никакой долг, никакой патриотизм, никакой антитерроризм не может оправдать подобной херни. Я на это не подписывался! Само собой, мой рапорт никому не понравился. Ни верхним, ни нижним, ни дальним, ни ближним. Рыльца у всех в пушку, правда глаза режет. Начали под меня копать. Сплошные замечания, взыскания, придирки, наряды и «губа». Мол, заткни свою пасть. Я только и делал, что сортиры драил. Понял: мне не жить. Либо загнобят в казарме, либо под пулю подставят… Ну и слинял по-тихому. Подавитесь своей присягой. Засуньте дисциплину, субординацию и национальную гордость себе в задницу.