Вор черной масти - Екатерина Русак

Была в этом и другая, крайне важная сторона. В суровых условиях севера, многие зэка имели застуженные почки и мочевой пузырь, часто мочась кровью. От этого они еще страдали ночным недержанием мочи. В силу этих причин им отводился первый, нижний ярус шконок.

Я направился к хозяйственнику за иглой и нитками. Худой, хромой дядька из лагерной обслуги встретил меня неласково:

- Чего надово, морда твоя куриная? Шляются тут. Сплошные неудобства с вами...

- Иглу, номер пришить, - ответил я.

- Тады ладно! - смягчился лагерный завхоз, или как его называли в лагере придурок[7]. - Получи.

Он вручил мне ржавую иглу и нитки и приказал:

- Тебе два часа времени! Потом будешь пальцем пришивать, понял?

Я заверил его, что все понял. Но спросил:

- А иглы получше нет?

Придурок возмутился:

- С тобой безобразие одно! Хорошая игла, немного старая только. Шей давай, чего зенки[8] вытаращил? Иглу мне целую вернешь! Вот тут садись и пришивай.

- Темновато тут у вас...

- Так что такоича? Лампочка особо мутная, радости с нее мало. Но тебе не узоры писать! И глаза от такого света не ослабевают. Давай, поднатужься.

Под его бесконечный бубнёж я начал работать иглой как умел. Получалось плохо, но я кое-как успел уложиться в предоставленный норматив. Номера оказались пришиты прочно, но косо. Но я уже успел заметить, что за их равнением никто не следил. Главное - крепко нашиты.

Я вернулся в палатку.

Вооружившись еловым веником, я начал мести заплеванный пол. Это продолжалось недолго. Я услышал за своей спиной голос:

- Эй, Абрам!

Звали точно меня. Не по имени, а по нации. Абрамами вообще часто называли евреев, попавших в лагеря. В чехарде пересылок многим людям, отупевшим от этапов и разных лагерей, часто было все равно как твое настоящее имя. Я обернулся. Ко мне подходил один из зэка. Я сразу определил, что он из уголовников-блатных и не ошибся.

- Как откликаешься?

Воровского имени у меня не было, поэтому я предпочел назвать свое имя не задираясь:

- Михаилом назвали.

- Понятненько, - процедил сквозь зубы зэка с нашитым на бушлат крохотным номерком и придирчиво осмотрел меня: - Статья пять-восемь?

- Она самая.

- Значит, контрик. А дальше? Литерок какой?

- Болтушка.

- О, как! - восхитился блатной. - И чего ты наболтать успел?

- Мусора белогвардейцем назвал, - хмуро отозвался я, - белоказаком. Он и взбесился!

- Серьезное дело! - ухмыльнулся мой собеседник. - Ты, парень, на мусоров, значит, кидаешься! Уважаю!

И он довольный своей шуткой заржал. Он выглядел совсем ухоженным и даже форсисто. В новенькой телогрейке, без жирных пятен и грязи. Лицо гладко выбрито. Со свежим благоуханием одеколона. И откуда он его в лагере берет?

- Откуда ты? - продолжал он расспрашивать меня.

- Из Бобруйска, - ответил я, надеясь, что тут нет моих "земляков".

- Значит, под немцами был, - сделал вывод зэка. - А Фрицев как называл?

- А никак! - врал я. - В подполе у одной старухи всю оккупацию просидел.

- Молодец, - похвалил блатной. - Заранее к кондею[9] готовился?

- Так получилось.

- Ну а взяли тебя где?

- В Чите.

- А там что делал?

- Ехал к родственникам, а тут меня в дороге повязали.

Не рассказывать же мне свои настоящие приключения. Эту версию я придумал заранее. Не каждого человека можно проверить на оккупированной немцами территории. Многие паспортные архивы вывезены немцами, другие сгорели, население некоторых сел полностью истреблено. Попробуй теперь докажи, что я там не жил до войны.

- Ты где-то засыпался, контрик, если мусора тебя просекли, - выдал блатной. - Надо было раньше когти рвать[10], а не варежкой щелкать!

Я только пожал плечами, словно говоря: "Что было, то прошло. Назад уже не вернуть". Блатной потеряв ко мне всякий интерес, вернулся в свое крыло палатки.

Как-то получилось, что в этом специальном лагере было очень мало блатных. Не более тридцати человек. И вели они себя тихо. Наверное, это произошло вследствие того, что контингент сюда прибывал после определенного отбора. Основная масса зэка были политические, как и я. В числе обычных политиков было несколько пленных немцев. Несколько японских солдат, попавших в плен после разгрома Квантунской армии. Два десятка прибалтов, которые всегда молчали, потому, что почти не понимали по-русски. Два ингуша, которые были сосланы в Сибирь на поселение, но осмелились нарушить постановление Верховного Совета СССР. Оба получили по двадцать лет за побег, но не верили в то, что им придется сидеть такой срок, наивно считая, что их обманывают. И еще было много солдат РОА, власовцев, которые попали сюда, по-моему, вполне заслужено. Встречались и бендеровцы, или как они себя называли сами "лесные братья". Эти старались поначалу держаться отдельно, но лагерь смешал всех заключенных в единую безликую массу.

Я встретил в лагере двух евреев - Моисея и Нисона, которые хотя и были рады мне, но как-то с легкой горечью восприняли встречу со мной. Когда я спросил, почему они так печальны, услышал ответ Моисея:

- Гитлер через печи Дахау и Аушвица отправил к праотцам столько евреев, что все наши предки не смогли сдержать слез. И снова повторяется та же история, только теперь за дело взялся Сталин. Встретив здесь тебя, мы скорбим, потому что наш народ еще потеряет не двух, а трех своих сыновей.

- Но мы живы! - возразил я.

- Какое там живы, - ответил Моисей. - Это все временно. Мы уже мертвы. Никто из нас не вернется домой.

- Почему? - я сбавил голос до шепота.

- Где ты раньше видел, что бы добыча свинца проходила в таких условиях, Михаил? - спросил Моисей. - Я был до ареста преподавателем в Московском институте цветных металлов и золота. И кое в чем понимаю... Свинцовая порода, она совсем другая. Тут в шахтах нет даже признаков свинца, хотя нас все пытаются убедить в этом. Нет, мы тут добываем не свинец, а кое-что пострашнее.

- И что? - спросил я внутренне напрягаясь.

Нисон горестно покачал головой, жалея меня, хотя он сам больше заслуживал жалости своим здоровьем. Было слишком заметно, что еще немного и Нисон сломается, не выдержит этой каторги.

- Радиоактивные элементы, Михаил, это очевидно.

Моисей сделал паузу:

- Я не знаю точно, что тут добывают, но посуди сам: машины, которые везут добытую руду в железных бочках в Чару, всегда сопровождают два охранника. Каждую машину, Михаил. Трасса эта всего тридцать километров. А вокруг на сотни километров край, не обжитый человеком. Почему, через месяц вся охрана трассы Мраморный-Чара меняется до последнего человека. От кого охраняют эту свинцовую руду? Зачем столько предосторожностей из за несколько десятков бочек необогащенной породы? Кто ее тут может украсть эту руду? Понимаешь теперь? Если тебе, Михаил, представится возможность бежать отсюда, беги, не раздумывай. Хуже не будет! Другого выхода отсюда просто нет...