Уроборос - Этери Чаландзия

Тем временем Варвара Давыдова замедляла разгон, приближаясь к концу коды. Все помещение было залито коньяком и валерьянкой, разбит стакан, сломан стул, испорчена прическа и порвано платье — в принципе, довольно средненький масштаб. Эта сучка знала, когда надо остановиться, чтобы не испортить, а украсить свою насквозь фальшивую биографию. Тварь расчетливая. Все произошедшее будет вписано в графу «самоотверженный профессионал, проявила нетерпимость к дилетантизму и профнепригодности группы». Егор догадывался, что скорее всего ей чай не того цвета принесли на площадку, но директор, ассистентка и особенно хозяин павильонов были прокляты.

Он понимал, что наживает себе еще одного врага, просто потому, что молчит, смотрит, слушает, думает о своем и пальцем не собирается пошевелить в ее пользу. Она не могла быть отвергнутой. Не привыкла, чтобы ей не угождали, не прислуживали, не прославляли. Такого она не прощала. Дверь громыхнула ей вслед пушечным выстрелом. Теперь она сама найдет его. Егор с удовольствием осмотрел свой слегка потрепанный кабинет. Все-таки вывел из себя. Так бы и выпил сейчас победную рюмку. Мелочный мститель. А что, ему нравилось.

Мужчины чувствуют, когда женщины тонут. Как стая падальщиков они на расстоянии преследуют жертву. Один осмелился, подошел на улице «с приветом, рассказать, что солнце встало». Но Нина посмотрела на него с таким ужасом, что он немедленно испарился.

Она взяла с собой компьютер и отправилась в кафе. Ей не хотелось оставаться дома одной. Текст был несложный, и сдавать его было не к спеху, но Нине нужно было чем-то себя занять. До встречи с Егором она работала много и в жестком режиме, но потом поняла, что выбора не избежать, и решила в пользу мужа. Ей удалось договориться с коллегами, она перешла в штат вольнонаемников и теперь получала меньше, но располагала временем и собой. Егора это вполне устраивало.

Был один момент, связанный с работой, который Нина не любила вспоминать. Оценив ее внешний вид и хорошо подвешенный язык, продюсеры, знакомые знакомых, предложили ей вести обзор книжных новинок на телевидении. Неплохие деньги, нормальная загруженность — Нина не скрывала радости. Не то чтобы она мечтала о славе, еженедельная программа о книгах ее бы и не дала, но все равно, это было что-то новое. Казалось, если правильно раскрутить это колесико, можно добиться интересных результатов.

Она и не поняла, почему машина запнулась, едва тронувшись с места. Егор даже не сказал «нет». Это было бы неблагородно и слишком просто. Всю неделю, пока шла работа над пилотом, он высмеивал Нину. Иногда «звезда эфира» звучало почти зло, иногда почти ласково, но всего нескольких дней подколок и издевок хватило, чтобы Нина сама пришла к продюсерам и, сославшись на мифические «семейные обстоятельства», отказалась. Один из мужчин с таким сожалением посмотрел ей в след, что Нина поняла: что-то гораздо большее, чем телепрограмма, прошло мимо нее. Но тогда бунт был ей не по зубам.

Жизнь вернулась к привычному ритму, и Егор больше никогда, ни словом, ни намеком не напоминал о случившемся. Все словно отрезало. Нина только один раз включила телевизор, чтобы посмотреть на миловидную бойкую девицу, которая сидела на ее месте в студии. Она переключила канал. Все занимали чьи-то места. Иногда брали их с боем, иногда подбирали за другими. Что двигало Егором — страх ее возможной успешности, ревность, опасение, что ослабнет контроль, что Нина окрепнет, изменится и ускользнет? Нина старалась не думать об этом. Но с того момента понимание, что король, возведенный на трон ее собственными руками, голый, не оставляло.

Она уселась в глубине кафе и открыла лэптоп. Правки было мало, она вычитывала текст за хорошим переводчиком. На этот раз им достался труд известного ученого-антрополога о биологической изнанке любви. Нину заинтересовала глава о депрессии. Автор считала, что существо, впавшее в сомнамбулическое состояние после расставания с партнером, в конечном счете выигрывало. Депрессия была не только потерей времени, сил и воли, это был последний способ, отчаянная попытка вернуться к нормальной жизни. Когда красноречивая брошенка расписывала соплеменникам, как страдает, как ей холодно, страшно, обидно, больно и одиноко, ее, конечно, слушали, но так, вполуха. Однако стоило члену коллектива выпасть из общественного процесса, перестать ловить, солить, скоблить, сушить, валять и веять, а вместо этого ссыпаться безвольной кучей в стороне и целыми днями мусолить прядь волос, сосать палец или смотреть в одну точку, как племя настораживалось. Теперь было понятно, что дело не чисто. На пустое сопливое место необходимо было срочно обратить внимание, растрясти, вернуть к жизни и в строй. Жертва получала внимание и поддержку, а племя — здорового и полезного участника, вновь способного приносить пользу. Прошли столетия, механизмы закрепились. Люди жили, не понимая причин и следствий своих поступков.

— Девушка, вы не против, если я к вам присяду? — елейный голос прямо-таки втекал в уши.

— Против, — не поднимая глаз от экрана, отозвалась Нина.

— А почему, позвольте узнать, — патока оказалась еще и назойливой.

— Потому что в помещении полно свободных мест.

Тон Нины не оставлял никаких сомнений в ее намерении отстоять свое одиночество. Неизвестный тихо и зло выматерился, но удалился. Она так и не посмотрела в его сторону.

У Нины затекла спина, она закрыла компьютер, допила остывший кофе и потянулась. Захотелось пройтись, продышаться. Нина оделась и вышла из кафе. Пока она сидела в помещении, погода изменилась. Ветром куда-то унесло серый саван облаков, и из-под него выкатилось сильное синее небо. Стекла, сосульки, купола, лужи на асфальте налились солнцем. Нина встряхнулась и почти побежала вперед, без всякой цели, по освещенной стороне проспекта. Как-то вдруг, в один момент сработал сезонный переключатель, и наступила весна. Скорее всего, это был временный сбой, но от ее напора не выдержали и полетели зимние пробки, и полыхнуло скорой оттепелью. Все застывшее потекло, застучало, зажурчало, мир ожил, и вместе с ним и Нина ожила. Впервые за долгое время ее отпустило, она почувствовала прилив сил, и жизнь показалась вполне переносимой.

На Английской набережной сутулый мужчина в униформе толкал перед собой тележку. В ее центре, растопырив для устойчивости лапы и вывалив на плечо черный язык, стоял огромный чау-чау. Богатая рыжая шерсть горела в солнечных лучах. Не было человека на улице, который не обернулся бы на это диво. Выражение на морде не оставляло никаких сомнений — это был песий звездный час. Нине даже показалось, что периодически легким поклоном он приветствует восхищенную публику, но, скорее всего, тележка просто подскакивала на кочках, и пес старался сохранить равновесие.

— Какой красавец! — раздался мужской голос рядом.

Нина обернулась. Высок, хорош, одет небрежно. Она невольно улыбнулась. Знакомый шарф. Нина купила такой же Егору по случаю. Веселый коварный взгляд, у Егора бывал такой. Крупный хорошо очерченный рот. Щетина, не покорявшаяся бритве. У Егора она часто проступала уже к полудню. Он снял перчатку и протянул ей руку:

— Здравствуйте, меня зовут Егор.

И зашло солнце. И Нина побежала. Не разбирая дороги, она неслась прочь. Прохожие, машины, собаки, снег, свет, фонари, автобусы — все смешалось в бесконечную серую ленту. Казалось, прошли годы, прежде чем резкий сигнал автомобиля заставил ее остановиться. Она выскочила на проезжую часть, водитель резко затормозил и не поленился открыть окно, чтобы хорошенько ее выматерить. Нина рассеянно улыбнулась. Отступила на тротуар. Она была на Невском. В Петербурге. Она ничего не знала про свое будущее, а теперь еще и мало что понимала про прошлое. Но в настоящем Егор мерещился ей в каждом прохожем.

Она втянула голову в плечи и, стараясь не смотреть по сторонам, словно Егор и правда размножился сотнями копий по улицам и площадям, засеменила в сторону дома.

Егор медленно дрейфовал по ночной Москве. Он ехал по знакомому адресу, дороги были свободны, но он не спешил.

Он вспомнил недавний вечер. Там, на вокзале, когда он провожал ее в Питер, Нина вдруг расплакалась. Но эти ее слезы, они были другими, не теми, к которым он привык. В них не было злости. Егор понимал, что она ничего не добивается. На этот раз Нина не шантажировала, не ворожила и не приносила жертв, она оплакивала. Словно предчувствовала конец. В ее скорби было свое величие, и это пугало и раздражало его.

Он невольно прибавил газу и на скорости вошел в поворот. Нина преследовала его. Пусть ее не было сейчас рядом, и на ближайшие дни он был свободен от ее присутствия, она оказалась там, откуда ее никаким фимиамом было не выкурить. Пока северный ветер продувал ее собственные мозги, Нина плотно прописалась в его голове. И к дуэту раздражения и тревоги присоединилась совесть-предательница.