Страна «гирин герен» - Юрий Долетов

— О мой друг! Есть очень подходящая вещь! Специально для тебя придержал, — сказал он развязно, снизойдя на полушепот.

Я решил посмотреть на товар, не столько надеясь приобрести какую-либо экзотичную вещицу, сколько таким образом отвязаться от назойливого «купца». В полутемной лавчонке, сделанной из кузова старого автофургона, разумеется, ничего «подходящего» не проглядывалось. На стенах в хаотичном беспорядке были развешаны косынки, стеклянные бусы, зонты, галстуки, на полу свалены в кучки сандалеты, ботинки, сумки.

Все же я обманулся. Торговец вытянул из-под прилавка красную сафьяновую обложку для книги средних размеров, подал мне. Мягкая кожа лоснилась, была бархатистой на ощупь, скользила меж пальцев, как шелк.

— Марокэн! — пояснил «купец» и принялся на все лады Расхваливать свой товар.

Такую же обложку, правда потускневшую от времени, мне довелось видеть в одном из этнографических музеев. Пояснительная табличка гласила: изделие из Марокко, выполнено неизвестным ремесленником в XVI веке. Кстати, по названию этой африканской страны стал именоваться сафьян самого лучшего качества — по-французски «марокэн», по-английски «мэрокоу».

В Нигерии я не встречал «мэрокоу» или, может, просто изделия из него не попадались на глаза. Возвратившись в Лагос, я не без гордости показал своим нигерийским коллегам-журналистам покупку. К моему удивлению, никто из них не проявил особого интереса к обложке, вернее, к материалу, из которого она была сделана.

— А ты уверен, что «мэрокоу» поступает именно из Марокко? — охладил мой восторг Реми Илори, круглолицый крепыш, пользующийся в местных журналистских кругах репутацией эрудита.

Что я только не говорил, что не доказывал! Марокканский сафьян уже кои века считается первостатейным в мире. Подтверждение тому я находил и у известного русского писателя Мельникова-Печерского, признанного знатока народных ремесел. Я был готов биться об заклад.

— Считай, что проспорил, — усмехнулся Реми Илори. — Выделкой «марокканской кожи» занимаются не в Марокко, а у нас в Нигерии. Я бы мог рассказать об этом подробнее, но раз ты упорствуешь… Ищи сам! Хотя… для начала наведайся при случае в наш северный штат Сокото.

…В поездку не отпускали разные неотложные дела. Все же однажды, прервав каждодневные хлопоты, я отправился в путь. Да и как было не поехать, если Эджиофор тоже говорил о «марокканской коже»?

Скот в Нигерии разводят преимущественно в северной ее части, где огромные пространства занимает саванна. В это пастбищное царство и вывела меня многокилометровая дорога.

Именно здесь следовало искать людей, имеющих прямое отношение к выделке кожи и продаже изделий из нее: пастухов, кожевников и торговцев. Я заранее рассчитал, что быстро пройду по этой цепочке. Но с первых же шагов встретил, чего никак не ожидал, непредвиденное препятствие: упорное нежелание пастухов встретиться со мной.

После нескольких таких неудачных подходов, увидев на склонах одного из холмов в полукилометре от дороги еще одно стадо, я стал пробираться к нему, путаясь в высокой саванной траве. Где-то в глубине души теплилась надежда, что, может, на этот раз попытка будет удачной.

Саванна пьянила медовым запахом трав, была наполнена треском цикад, щебетаньем птиц, но мой слух настроился лишь на мелодию алгайты. Пастушок играл упоенно, на него, видать, нашла лирическая минута. Чем меньше шагов оставалось до подростка, тем осторожнее я подбирался. Он прекращал играть, и я замирал — иногда на одной ноге — в том положении, в каком застала меня пауза. Еще с десяток метров, и можно его окликнуть. Пастушок, несомненно, на какой-то миг замешкается, и этого будет вполне достаточно, чтобы как-то успокоить его и не дать улизнуть.

Неожиданно подросток резко развернулся в мою сторону. Не иначе шестое чувство подсказало ему присутствие постороннего человека. Плавная мелодия прервалась, и пастушок взял пронзительно-резкую ноту, похожую на разбойничий свист. Тут же зебу и козы с необыкновенной прытью словно их разом хлестнули бичом — бросились в буш так, что сучья затрещали. Сам пастушок шмыгнул по другую сторону валуна, будто это был не наждачно шершавый камень, а ледяная горка. В мгновение исчезли и человек и стадо. Если бы не длинный посох, в спешке оставленный подростком у валуна, могло показаться, что тут никого не было и в помине.

Пространство вокруг камня хорошо просматривалось, и беглец, как бы того ни хотел, не мог скрыться незамеченным. Я подошел поближе, так оно и есть: пастушок, присев на корточки, уставился на меня карими глазами, безмолвно вопрошая: «Друг ты или враг? Какими ветрами занесло тебя, батуре (белый человек), в наши края?» Пристальный взгляд скользнул по моему лицу, одежде. Чувствовалось, что при одном неосторожном движении, неточном слове пастушок, как ящерица, юркнет в буш.

Обычаи предписывают нигерийским скотоводам гостеприимство, предоставление крова, помощи тому, кто об этом попросит. Отправляясь в поездку, я вызубрил, сколько мог, слов на местном диалекте, и теперь эти познания пригодились.

Санну да рана! (Добрый день!) — приветствовал я пастушка.

— Санну да рана!

— Кауво ми ни рауво? (Вода у тебя есть?) — я улыбнулся, облизнул сухие губы. Меня впрямь мучила жажда: термос, наполенный утром в придорожной ночлежке, был уже давно пуст.

Подросток привстал, но все еще молчал, насторожившись.

На первый взгляд я бы дал ему лет пятнадцать, хотя мужественность и суровость во всем облике делали его взрослее года на три-четыре. Подросток был строен, тонкие нос и губы придавали мягкость, я бы даже сказал, некоторую античность его чертам, его вытянутому, опаленному солнцем и отполированному ветрами красноватому лицу, впитавшему, казалось, цвет местной бурой земли. У глаз — сетка не по годам ранних морщин от постоянного пастушеского прищура, из-под плоской вязаной шапочки курчавились волосы, не знавшие гребешка. Гибкое, жилистое тело прикрывала до колен коричневая рига — свободная одежда, представляющая симбиоз рубашки и халата. Босые ноги, привыкшие к длинным переходам, были в ссадинах, запекшихся порезах. Передо мной, несомненно, был фульбе — представитель одной из больших народностей, обитающей в северной части Нигерии и за ее пределами. Я повторил просьбу.

Пастушок кивнул в знак согласия и, не выпуская из правой руки алгайту, зашагал к островку жирно-густой травы у подножия холма, где, видимо, бил родник…

Непохожесть фульбе на другие негроидные народы вызывала в свое время немало споров об их происхождении. Некоторые антропологи считали фульбе весьма таинственной расой, чуть ли не космическими пришельцами. Другие исследователи принимали этих людей за изгнанных Тамерланом потомков цыган, осевших в Африке предков римских легионеров, басков и даже выходцев с Малайского полуострова. Теперь уже доказано типично африканское происхождение «таинственной расы». Эта народность относится к особой этнической группе, родственной эфиопской расе. На территорию, которую занимает нынешняя Нигерия, фульбе проникли в XIII веке, перемешались с живущими здесь хаусанцами, переняв их язык, ремесла, культуру. Правда, ассимилировались в основном фульбе, осевшие в городах. А боророджи — кочевники-скотоводы — во многом сохранили патриархальный уклад и все еще придерживаются обычаев и традиций, унаследованных от предков.