На край света (трилогия) - Уильям Голдинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А потом?
– Он так вспылил! Сэр Генри, я имею в виду. И меня отругал. Можете себе представить?
– Вполне. Хотя сам я не в состоянии на вас обижаться.
– На меня обиделся даже мистер Бене, хотя и ненадолго: я пригрозила ему, что расскажу леди Сомерсет, как мучительно он стыдится своего имени. Потому он и перестал…
– Ничего не понимаю.
– Да, там все очень запутанно. Видите ли, его отец чуть ли не начал французскую революцию, а потом ему пришлось бежать, чтоб не попасть на гильотину, и он бросил все свои поместья, вообще все оставил, и взял новую фамилию, в насмешку над собой – по-моему, это очень по-французски.
– Так вот в чем дело! Вот почему он так вскипел… Вот почему мистер Преттимен… И миссис Преттимен…
– Думаю, как только война кончится, он вернет себе прежнее имя.
– Мисс Чамли, а сколько вам лет? – вырвалось у меня.
Мисс Оутс возмущенно пискнула, а мисс Чамли вздрогнула от неожиданности.
– Мне? Мне семнадцать, мистер Тальбот. Почти восемнадцать. Вы ведь не думаете, что я…
– Что вы – что?
Мы обменялись взглядами. Мисс Чамли залилась нежным румянцем.
– Что я слишком молода?
– Нет-нет! Время…
– Клянусь, я никогда не заставлю вас страдать!
– Я…
– Не переживайте, сэр! Мистер Бене рано или поздно придет в себя. А сэр Генри вообще уже давно все забыл. Я успокоила вас, сэр?
– Да, конечно. Вы даже не представляете как.
Неужели мы все это говорили? Неужели она и впрямь была такой юной, невинной, непорочной, а я был тронут ее милой болтовней? Чувства, которые всколыхнулись во мне тогда, питали все мое последующее существование. Где же он, тот юный безумец, которому нечего было терять, которому многому предстояло научиться и перед которым расстилалась целая жизнь? Да, что-то в этом роде мы и несли – и не притворялись.
– Это происшествие, мистер Тальбот, надо благополучно забыть. Поступим с ним так, как велел когда-то нам мистер Джесперсон, преподаватель Ветхого Завета, говоря: «Стихи с двадцатого по двадцать пятый не следует изучать слишком уж пристально, а главу седьмую вообще до́лжно пропустить!»
– Иногда в этом есть смысл.
– А вы знаете, Индия – совсем не библейская страна. Я точно знаю, потому что, когда мы были в Калькутте, я сверилась у кузена с круденовым «Полным толкователем библейских изречений»[133]. Так вот, на букву «И» нет никакой Индии.
– Как это грустно!
– Нет-нет, я совсем не хотела вас огорчать!
– Дорогая мисс Чамли, с вами моя жизнь состоит только из цветов и солнца! И что за беда, если завтра на небе появятся тучи?
– Джентльменов солнце не страшит, потому что они не боятся загара. Но для юной особы – сами видите: перчатки на пуговицах до самых локтей, и без зонтика – никуда. В Индии местные жители – они такие милые, совсем-совсем коричневые, – так вот, местные жители при виде английской леди просто лишаются дара речи, как ангел в «Комусе»[134]. Так что нам никак нельзя загорать, иначе мы не сможем нести благо, как делаем сейчас. Кузен говорит, что к концу века весь полуостров Индостан станет христианским.
– И все благодаря цвету лица наших английских дам!
– Вы надо мной смеетесь!
– И не думал!
– Дженет, не слушайте, пожалуйста. Мистер Тальбот, а вы нашли мою записку – ту, что я сунула в письмо леди Сомерсет?
– А как же!
– Поверьте, в тот миг, как письмо передали к вам на корабль, я готова была отдать все на свете, лишь бы вернуть мое послание назад, потому что оно было слишком прямым, слишком откровенным – вы наверняка нашли его чересчур… Чересчур…
– О, мисс Чамли, да ваша записка буквально вернула меня к жизни! Я ужасно дорожу этим клочком бумаги и могу пересказать вам ее слово в слово.
– Нет-нет, не стоит. И все-таки вам не почудилось, что слова могли бы быть и…
– Для меня они священны.
– Дженет, можете открыть уши. Дженет!
Я обернулся. Мисс Оутс просунула руки под шляпку и плотно зажала уши. Вытаращенными глазами она смотрела назад, туда, откуда мы ехали. За нами бежал совершенно голый абориген с довольно-таки устрашающим копьем в руках. Пришлось несколько раз на него прикрикнуть. Он повернулся и исчез в зарослях кустарника – пожалуй, не из-за моих криков, а оттого, что потерял к нам интерес, как среди них водится.
– Думаю, пора поворачивать.
Наш злосчастный конь навострил уши и трусцой отправился назад. Он знал, куда бежит, и устремился к родному стойлу вопреки всем моим стараниям. Видимо, тормозить было не в привычке у его владельца. И в самом деле – к чему останавливаться у миленького деревца или около хорошеньких домиков, у колодца, у лодочной мастерской? Запястья мои горели от безуспешных попыток сдержать резвый бег скакуна. Мы выехали на мыс, с которого открывалась панорама залива. Сердце мое возрадовалось: на берегу стояла деревянная скамья для уставших путников, хотя рядом с ней и отирался абориген, озирая пристань с хозяйским видом! Лошадь встала у скамьи. Дикарь удалился, даже не обернувшись.
– Прошу прощения за это невоспитанное животное. Мисс Оутс, я, пожалуй, привяжу коня здесь и оставлю на ваше попечение.
Мисс Оутс, как я и ожидал, только пискнула. Я подал руку мисс Чамли и повел ее вдоль берега, к самой воде. Мы остановились, и я посмотрел ей в глаза.
– Мисс Чамли! Я уже говорил, что мы, подобно Улиссу, всецело находимся во власти Нептуна. Обычные правила поведения к нам неприменимы. Я написал целую гору писем…
– Я бесконечно дорожу теми, что дошли до меня!
Беседа наша текла прерывисто и смущенно, будто слова вырывались помимо нашего желания.
– Мисс Чамли… Вы знаете – я сразу понял, что это судьба! Для меня нет и не будет никого, кроме вас. Скажите мне, что вы избрали другого – во что я не желаю верить! – и мое сердце будет разбито. Но – о, мадам! – если чувства ваши свободны, и вы не отвергнете мои притязания, то есть если вы готовы увидеть во мне не просто друга…
Мисс Чамли улыбнулась, глаза ее просияли.
– Мистер Тальбот, молодая особа с благосклонностью примет ваши признания!
– Я готов объявить о них всему миру!
– Обещаю, что на нашем корабле обо всем узнают раньше, чем он отойдет от пристани… Боже, а это что такое?
Наступило время отлива. Примерно в миле от нас чернели остатки нашей несчастной посудины, ясно видимые в кристально чистом воздухе. На вопрос мисс Чамли ответить было совершенно невозможно. Мы молча стояли на берегу. Подробности нашего путешествия проносились у меня перед глазами. Я утер слезы, притворившись, будто отгоняю надоедливую муху. Мисс Чамли пребывала в неведении о судьбе моих товарищей по кораблю, ей были неизвестны ни те страх и ужас, ни та жестокость и стойкость, ни та тоска и предчувствие смерти, которые все еще сочились с почерневших шпангоутов.
– Мисс Чамли, а что случилось с лейтенантом Деверелем?
– Он оставил корабль и поступил на службу к магарадже. Стал полковником, хотя у них там это называется как-то по-другому. Носит тюрбан и ездит на слоне.
И тут…
– Мистер Тальбот, глядите – флаг!
Я обернулся и поглядел направо. Не более чем в миле отсюда стояла «Алкиона».
– Боюсь, мадам, это сигнал отплытия.
Мы посмотрели друг на друга.
Пропустим взаимные объяснения, прощания и клятвы. Вы найдете их в любом романе – к чему повторяться? В конце концов, пришлось отвезти дам на пристань. Подозреваю, что я хлестнул несчастного коня сильней, чем ему когда-либо доставалось – от неожиданности он едва не сбросил нас с утеса. На пристань мы прибыли быстрее, чем уезжали оттуда. Мисс Оутс бросилась бежать по сходням так, словно за ней кто-то гнался. Я помог мисс Чамли спуститься. Сомнений не оставалось – экипаж готовился к отплытию. Слышались окрики: «Всем на корабль!», удары линька. Но что нам до них? Мисс Чамли с улыбкой повернулась ко мне.
– Даю вам слово сэр, что буду ждать, сколько понадобится – хоть всю жизнь!
– А я обещаю вам руку и сердце – на всю жизнь!
Повинуясь порыву, я и впрямь протянул ей руку. Она со смехом вложила в нее ладонь.
– Дорогой мой мистер Тальбот! Вы совершенно заморочили мне голову!
Ее цветущее личико очутилось совсем близко. Я сорвал шляпу и, забыв о приличиях и не обращая внимания на взгляды моряков, заключил мисс Чамли в объятия. Мы поцеловались. Никогда я не вел себя столь откровенно на публике – разве что в тех редких случаях, когда позволял себе лишнего. В тот же момент до меня дошло, что мы обнародовали свои чувства на глазах у всего судна. Не зря мисс Чамли обещала, что на корабле обо всем узнают раньше, чем он отойдет от пристани.
И он отошел, унося с собой мое сердце.
Тут мои дорогие читатели – ибо я намерен оставить многочисленных потомков – вообразят, что наша сказка подходит к концу. Что я сделал в колонии неспешную, но уверенную карьеру и… – но нет! Сказка только начинается!
На следующий день Дэниелс обмолвился, что «Алкиона» доставила необычайно объемную вализу, и попросил меня самому забрать адресованные мне письма среди почты, в беспорядке сваленной у него на столе. В тогдашнем смятении чувств моих почта меня мало интересовала. Горько было признаваться, что в последнее время письма из Англии приносили больше грусти, чем радости. Я распечатал их только через два дня после отплытия «Алкионы». Первым мне в руки попалось письмо от матери. Тон послания оказался на редкость приподнятым – без всякой видимой на то причины. Чему это она «несказанно рада»? Почему называет покойного крестного «дорогим другом»? Подобные эпитеты и при жизни-то доставались ему нечасто! Я перешел к письму от отца. Выяснилось, что наконец-то огласили завещание крестного. Мне он не оставил ничего, однако выкупил все наши закладные и передал их матери! Конечно, ни богатыми, ни даже состоятельными нас это не делало, но мы могли, по выражению отца, «вернуться к приличной жизни»!
