Только самые близкие - Вера Колочкова

— Ты почему на себя такую юбку напялила, Насть?! Это же ужас! Шелковая, широченная, да еще и длина невразумительная… Это что, такое покушение на элегантность? Где ты ее только откопала…

— Да ладно, — облегченно вздохнув, махнула рукой Настя, – под пальто все равно не видно! Да и вообще, какая мне разница…

— Тебе надо юбки носить до середины икры, четкого геометрического покроя и обязательно из плотного материала! Из твида, например…

— Да где я тебе эти самые твиды возьму? Я и слов–то таких не знаю… Они ведь и денег стоят немалых, наверное! Прости уж, сестрица. Что есть, то и ношу.

— Не обижайся, чего ты… Если хочешь, я тебе куплю…

— Да ладно! Ничего мне не надо. Интересу нет. Замуж мне выходить, что ли? Я вообще–то, Нин, о другом поговорить пришла…

— Понятно. Сейчас поговорим. А как же? Конечно, поговорим, давно пора. Ты пьянствовать–то будешь? – спросила Нина, направляясь к красивому бару в глубине комнаты.

— А давай! За рюмкой и разговор шибче пойдет. Только ты мне сладенького налей, винца вкусненького какого–нибудь.

— Ну, винца, так винца… — задумчиво проговорила Нина, внимательно разглядывая содержимое бара. – А может, ликерчику, раз так сладенького хочется? Вот тут у меня «Бейлиз» есть…

— Ну, давай этот свой… Как там бишь его? Ликер, вино – все равно одна хрень!

— Одна, конечно, одна! – подходя к столу с бутылкой ликера и двумя стаканами, согласно закивала головой Нина. – Садись, Настенька, выпьем с тобой за встречу…

Они чинно чокнулись высокими стаканами, выпили молча. Настя долго прислушивалась к себе, закатив глаза и положа руку на мощную грудь, потом чмокнула смачно:

— Эх, хороша, зараза! Живет же буржуазия… А мы все по водочке дешевенькой ударяем, и то по большим праздникам… Хорошо живешь, Нинка! Богато все у тебя, красиво да вкусно. Непонятно только, зачем на чужое добро заришься…

— На какое – чужое? – подняла на нее удивленные глаза Нина. – Ты что имеешь ввиду, Насть?

— А то и имею! Зачем тебе вдруг тети Машина квартира понадобилась? Приехала к ней, разжалобила старуху… Зачем тебе ее метры квадратные сдались, у тебя и своих вон – девать некуда!

— Да каких своих, Настя! Тут моего и нет ничего…

— Как это?

— А вот так! Все принадлежит Веронике Павловне, моей обожаемой свекровушке. А я тут только прописана, и все…

— А как так получилось–то?

— А так. Проворонила я все, идиотка доверчивая… Ну, машина у меня еще есть, драгоценности кое–какие, шубы, денег притыренных втихаря немного, а больше – ничего. Так что давай с тобой акценты правильно расставим: я не зарюсь, я претендую…

— И все равно – зачем тебе, Нин? Пусть это все свекровкино, живешь–то тут ты, а не она! И еще сто лет проживешь, какая разница?

— Насть, ты не понимаешь… У нас ведь с Гошкой детей нет…

— И что?

— А то! У него все разговоры в последнее время только к этому сводятся. Тоска у него, видишь ли, по наследнику вдруг образовалась. Так что стоит только какой–нибудь молодухе, которая посмышленее, ситуацией проникнуться – и все! Этот поезд уже не остановишь и даже в последний вагон не впрыгнешь… А самое обидное знаешь, Насть, что?

— Что?

— А то, что не нужен ему никакой ребенок вовсе. Уж я–то знаю… Он же эгоист до мозга костей, страстный себялюбец и сволочь, каких свет не видывал. У него в погоне за деньгами крыша уже поехала, а ему все больше и больше надо! И остановиться уже не сможет. Так бывает, когда люди, кроме бесконечной алчности, уже и не ощущают ничего…

— Не понимаю, Нин… А ребенок–то тут при чем?

— Ты знаешь, Насть, алчность – это ведь не совсем красивое чувство… Вернее, совсем некрасивое. А нам надо, чтобы вокруг нас все пушисто и белоснежно было! Вот ему наследник и стал нужен – алчность свою прикрыть. Не для себя, мол, стараюсь, а токмо ради потомства своего драгоценного, потому и любые пакости мои пусть оправданы будут…

— Понятно…

— Так что, Настенька, вот–вот я отсюда и вылечу, как пробка из шампанского.

— Да ну, Нинк! Мне кажется, ты преувеличиваешь трагедию. Все равно Гошка от тебя откупится! Квартирку какую–никакую купит небось…

— Насть, давай с тобой будем здраво рассуждать. Нет, не так! Давай по совести, вот как… Согласись, я ведь тебе хорошо помогала все эти годы. А из некоторых ситуаций ты без меня и вообще бы не выкрутилась. Помнишь, как я Костика твоего из мокрого дела, практически из дерьма, вытаскивала? Он ведь тогда вообще в главных подозреваемых ходил… Ты не хочешь спросить, сколько зелененьких бумажек из меня тогда адвокат вытянул? Нет? А девчонок твоих кто в престижные институты пристраивал, куда и на платной основе поступить трудно? А кто все эти годы одевает их, как моделей? А если мы посчитаем все взятые у меня «в долг» деньги? Отступись, Настя! Не ссорься со мной! Будь умнее – не плюй в колодец… А я как помогала, так и буду помогать. И отступное тебе хорошее дам…

Нина замолчала и вся подалась вперед, просительно, будто снизу вверх, заглядывая в Настино лицо и сведя красиво нарисованные брови жалким домиком. Настя протянула руку к бутылке, налила себе приличную порцию ликера и медленно выпила одним большим шумным глотком. Со стуком поставив на стол стакан, сложила большие пальцы рук между указательным и средним и, резко выкинув вперед две получившиеся смачные фиги, не без удовольствия произнесла:

— А вот это ты видела? Ты что меня, совсем за дуру держишь? Я ведь узнавала, сколько теткина квартира по нынешним ценам стоит! Можно сто адвокатов на эти деньги нанять! Так что извини, Ниночка. Это ты отступись. Пожила в хоромах, и будет с тебя! Я тоже хочу! Это я буду там со своей семьей жить! Хватит нам по головам ходить, мы тоже люди… Ничего себе, захотела всю квартиру прихамить!

— Насть, тетя Маша меня ведь все равно пропишет, она мне обещала уже…

— Так и мне обещала! Она и моих всех туда без звука пропишет, так что тебе одной особо и не светит ничего…

— Настька, ты не понимаешь… Мне очень, очень нужна эта квартира! Я ж не виновата, что у меня детей нет, что с Гошкой так все по–свински складывается… Да и вообще, влюбилась я, Настька! В молодого парня совсем, представляешь? Прямо сама себя потеряла…

— Иди ты!

Вытаращив от удивления глаза, Настя отвалилась грузным телом на спинку дивана и громко расхохоталась, тряся враз побагровевшими от выпитого ликера некрасиво отвисшими щеками.

— Ну, Нинка, ну, ты даешь… Вот уж не ожидала от тебя такого! Говорят, у мужиков седина в бороду да бес в ребро, а у баб, видно, совсем в другое место… Ой, не могу!

Она снова захихикала хрипло и непристойно, колыхнулась рыхлым телом, замахала в изнеможении руками.

— Насть, прекрати! Чего ты ржешь, как лошадь? Посочувствуй лучше, ты ж сестра мне. И вроде как тоже женщина… У меня, можно сказать, горе, а ты…

— Ой, сочувствую, Нинка, сочувствую! И правда – горе тебе… Сколько хоть лет–то ему?

— Двадцать восемь.

— И что ты с ним делаешь, с дитей с этим?

— Ну, не такое уж он и дитя… Насть, прекрати… Я же серьезно с тобой разговариваю!

— Ой, не могу… Ладно, Нинка, не обижайся. Я ж понимаю – всякое в жизни случается… А Гошку твоего я давно уже подозревала — не мужик он! Больно телом тяжелый, рыхлый да злой – такие в корень не идут… А ты–то, ты–то как могла на такое пойти, я удивляюсь? Вроде вся из себя интеллигентная фря такая…

— Да! Вот так! Взяла да и променяла на пошлую сексуальность всю свою фрю–интеллигентность! Собрала ее в кучку и выбросила к чертовой матери туда, за борт, в набежавшую волну, как в той песне поется… И не жалею. Мне скоро полтинник по седой голове стукнет, а я в настоящей любви и минутки не прожила… Правильно это? Мне ж тоже простого человеческого счастья хочется…

— А Гошку что, не любила разве?

— Сама же говоришь – не мужик он. Всего–навсего доллар ходячий. Я не спорю, любовь к деньгам – это песня особенная, и где–то талантливая даже, но по большому счету не то, совсем не то…

— А твой молодой, он что, тоже тебя любит?

— А сама ты как думаешь?

— Не знаю… Сомнительно мне. Это что ж получается – будто бы я взяла да и закрутила любовь с парнишонкой, к примеру, как мой Костька… Да ну! Какая такая любовь со старой теткой?

— Ну, вот и не спрашивай, раз сама все знаешь! Конечно, не любит, это и так ясно. Я и не претендую, что ж… Я просто для себя хотела… Купить его хотела себе теткиной квартирой, понимаешь? Пожить немного мечтала в человеческой радости…

Нина, поморщившись, болезненно сглотнула застрявший в горле тяжелый ком, замахала ладонями перед широко открытыми, вовсю приготовившимися пустить первую слезу глазами. Схватив свой стакан с остатками ликера, быстро поднесла к дрожащим губам, некрасиво и громко лязгнув об его край зубами. Настя смотрела на нее по–бабьи жалостливо, молчала. Потом, хлопнув ладонями по жирным ляжкам, рельефно обтянутым тонким шелком немодной юбки, решительно произнесла: