Только самые близкие - Вера Колочкова

Ладно, Нинка, не реви! Чего я тебе, чужая, что ли… Раз так – поделимся по справедливости.

— Это как? – уставилась на нее вмиг высохшими глазами Нина.

— А пополам! Пропишемся в теткиной квартире вдвоем, потом приватизируем ее да и продадим, а деньги – поровну… Я свою долю сыночку отдам, а ты своего мальчонку себе прикупишь…

— Ну что ж, тоже вариант… — согласилась Нина, задумчиво покачивая головой. – Только мы с тобой, Настька, одно щекотливое обстоятельство не учли…

— Это какое?

— А такое! Сидим тут, делим шкуру… А тетка–то наша пока что жива и здорова, вот в чем дело!

— Да, ты права, лет пять она еще точно протянет…

— И еще одно обстоятельство меня сильно пугает, Насть.

— Ну?

— Костик–то твой, смотрю, самостоятельно в это мероприятие вклиниться хочет, и без нас. А от него всего можно ожидать! Если задумал чего – на полпути не остановится, рука не дрогнет…

— И не говори, Нин! Ты знаешь, я иногда и сама его боюсь. Вроде посмотришь – ласковый, как теленок, да обходительный — сплошное золото, а не сын! А бывает, задумается, и лицо у него такое страшное делается – прямо мороз по коже идет… Да и то – я ведь ничегошеньки про его жизнь не знаю! Может, он бандит какой… И все равно — лучше моего сыночка нет никого на свете. Я ж ему мать… А твой–то паренек из каких? Из порядочных, надеюсь?

— Да он из бедных, Насть, Олежка мой. Его одна мать всю жизнь растила, у них даже и квартиры своей никогда не было. Жила с ним в вечных прислугах по очень богатым домам, он и насмотрелся, как люди живут… Теперь и в бедности жить не может и в богатство его шибко никто не пускает – характер не тот… Да и воспитание, знаешь… Барский вкусный кусок для изгоя – он ведь пользы не приносит, только во вред идет. На красоту я его запала, Насть! А еще больше — на возможность купить себе эту красоту… Потому и нужна мне теткина квартира. Уж на квартиру–то он обязательно клюнет…

— А Костька мой знает про твоего Олежку?

— Нет. По крайней мере, не должен.

— Ну и слава богу! И ты своему про Костьку тоже ничего не говори. Вот когда мы с тобой вдвоем пропишемся, тогда уж и сообразим, что нам дальше делать. Сначала приватизируем, а потом нам Костька с твоим Олежкой и пригодятся…

Они переглянулись понимающе и вздохнули одновременно. Разлив остатки ликера по стаканам, выпили, не чокаясь, будто помянули кого мысленно. И, не сговариваясь, разом перешли на другие темы – о погоде, о здоровье, о магнитных бурях, о сумасшедших ценах, о трудностях перехода женских своих организмов к самому тяжелому периоду жизни — старости, когда просто панически хочется счастья, еще и сильнее даже, чем в зеленой и глупой юности…

Какой странный, бесснежный выдался нынче декабрь – на удивление просто. И все равно хорошо – звонко, стыло, весело… Небо, обычно по–зимнему хмурое, ни с того ни с сего распогодилось вдруг, открылось радостной синевой навстречу холодному и яркому солнцу – с ума сошла природа, будто перед зимними вьюгами решила еще немного побаловаться да сгульнуть напоследок – эх, была не была, однова живем…

Саша, подняв воротник коротенькой курточки и спрятав руки в карманы, медленно шла к знакомой уже скамейке в конце бульвара, постоянному месту их тайных с Костиком «шпионских» встреч. Очень медленно шла. Как на голгофу. Потому как на душе было совсем, ну просто категорически паршиво. И даже хмельная музыка разгулявшегося декабря не спасала, не вызывало обычных радостных эмоций и яркое солнце, бьющее игриво в глаза, не освежал тяжелую голову прозрачно–холодный и по–зимнему вкусный воздух. А жаль, день–то какой чудесный… Таких дней в году – по пальцам пересчитать…

Когда–то раньше, в той еще жизни, она прекрасно умела настраивать себя, как хорошую скрипку, на любую погоду, умела радостно окунуться с головой в любое природное явление, пусть даже самое малокомфортное, с удовольствием впускала его внутрь и шла рука об руку с ветром, с проливным дождем, с колючим вьюжным снегом… Потому как только снаружи и жизнь, и погода – дерьмо, а там, внутри у себя, она сама себе хозяйка, там у нее свои праздники. Это снаружи она может скакать в короткой клетчатой юбочке да белых бантах перед осоловевшими похотливыми мужиками, это снаружи она, как ей казалось, может сколько угодно обманывать доверчивых старушек, а там, внутри – нет. Вот поэтому и споткнулась. Заплюхалась в себе самой так, что все актерские способности пропали куда–то напрочь, и не получается уже ничего, даже самого дурного спектакля не получается. Потому как лицедействовать перед жестокими развратными козлами – это одно, а перед простодушной, так искренне полюбившей ее старушкой — совсем, совсем другое… Вот незадача, черт бы ее побрал… И главное, Костику этого никак не объяснить. Он и без того на злобу весь изошел – почти месяц она там живет, а дело с мертвой точки так и не сдвинулось.

Она медленно подошла к скамейке и, усевшись на холодное сиденье, растерянно повертела вихрастой головой, выглядывая Костика. Опаздывает, однако, ее «жених» драгоценный. Что–то на него не похоже…

— Девушка, а вас не Сашей зовут? – услышала она над головой насмешливо–вкрадчивый голос и вздрогнула от прикосновения холодных и твердых его пальцев, обхвативших шею в жесткое кольцо. – Это не вы сейчас так до боли задумчиво шли по шоссе и сосали сушку, а?

— Нет, шпион Иванов живет этажом выше… — прохрипела Саша, изо всех сил пытаясь разжать его плотно лежащие на своей шее руки. – Пусти, больно же…

— Ах ты, моя остроумница, – встряхнул ее за хрупкие плечики Костик. Обойдя скамейку, уселся рядом, подвинулся плотно и, деловито потерев руки, произнес: — Ладно, воробышек, шутки в сторону… Давай, отчитывайся о проделанной работе. Что там наша старушенция, разродилась на что–нибудь, наконец?

Саша поморщилась страдальчески, отодвинулась слегка и, еще глубже втянув голову в плечи, уперлась взглядом в большую кучу из собранных сухих грязных листьев.

— Ну? Чего молчишь? – подтолкнул ее плечом Костик. – Давай, слушаю…

— Мать твоя приезжала еще два раза… — вяло произнесла Саша, продолжая внимательно разглядывать скрученные, будто покореженные листья. – Ты, кстати, почему ее не предупредил, что там твоя невеста живет? Я в первый раз растерялась, как дура…

— Да ладно! Мать — это ерунда. Мать меня вообще не волнует. А мадам Нина? Приезжала еще?

— Да. Она часто ездит. Продукты всякие дорогущие привозит. И на меня все время волком смотрит, будто я зверь какой…

— Черт! Суетится, значит, наша мадам. Надо же… Молодец, кто бы мог подумать… А ничего новенького она старушке не втюхивала кроме своего злыдня Гошки? Не помнишь?

— Да нет, ничего такого… Ой, а ты знаешь, кто ее туда привозит? Я первый раз увидела – глазам своим не поверила. Думала, случайно его машина тут оказалась. А потом смотрю – точно, он…

— Кто? – насторожился вдруг Костик.

— Да один наш клиент, из постоянных! Ну, не наш с Танькой, конечно, у нас с ней другой контингент… Он к кругим Серегиным девчонкам ходит. Так вот, девчонки рассказывали, что будто бы он профессиональный жиголо, старушек богатых обслуживает, а к ним просто так забегает — отдохнуть от вредных трудов да пожаловаться–поплакаться по–приятельски – коллеги же все–таки… Ему все девчонки нравятся. И он жалеет всех… И никогда ни одну из них не унизил…

— Хм… А что значит, не унизил? Как это можно, интересно, проститутку унизить? Все равно что мертвого минералкой лечить…

— А по–твоему, проститутка – и не человек уже?

— А ты что, по–другому считаешь? – издевательски — весело хохотнул Костик, игриво подтолкнув ее плечом. – Ну, расскажи давай, как тебя, к примеру, унизить можно? А?

— Да что ты вообще обо мне знаешь–то? – подняла на него грустные глаза Саша. – Ты и не представляешь даже, как в это дерьмо попасть легко…

— Почему не представляю? Вполне представляю. Вы сами в него летите со всех концов на запах денег, только и всего. Это ведь издали деньги красиво и одуряющее пахнут, а вблизи – кому как… Для тех, кто поумнее, они вообще запах теряют как таковой, а для таких, как вы, дерьмом и пахнут! Что хотели, то и получили… И барахтайтесь теперь в этом. Унижают их, видите ли…

— Так я ж не о физическом, я душевном унижении говорю…

— О! Сколько я новенького сегодня узнаю, боже мой! У проститутки, оказывается, и душа еще есть? Как интересно! И у тебя есть?

— Есть. У меня — есть. А у тебя — нет. И можешь сидеть тут и изгаляться надо мной, сколько угодно. Только особо не старайся, ладно? Душу – ее все равно унизить нельзя, если только она сама этого не захочет…

— Ладно, хватит. Лирическое отступление началось и на этом закончилось, – вдруг грубо оборвал ее на полуслове Костик. — Так что, говоришь, за парень мадам Нину возит? Опиши–ка мне его поподробнее!

— Молодой совсем, красивый такой, ухоженный с головы до ног, сладкий и блестящий, как леденец на палочке. И лицо почти детское, наивно–грустное и доброе, будто немного обиженное. Лицо бедного Пьеро… Да Серега его знает – он частенько к девчонкам приходит, что–то вроде праздника им устраивает. А зато я один раз видела, как он Нину в машину усаживал – совсем другое у него было лицо! Такое прянично–счастливое, как у мальчика–колокольчика, щелкни по лбу – и зазвенит от радости. Удачно притворяется, наверное…