Безгрешность - Джонатан Франзен

– Ну что, похожа я на дочь? Неужели похожа?

Он закрыл руками лицо.

– Прекрати.

– Посмотри на меня.

– Не хочу на тебя смотреть. Это ты не в своем уме.

– Говнюк! Говнюк! Говнюк, говнюк, говнюк! Ты такой херовый слабак, что даже глянуть на меня боишься?

Откуда взялись эти слова? Из какого тайного вылезли места? Уже прибывало, точно вода во время прилива, раскаяние, завихряясь вокруг ее колен, и уже Пип знала, что это раскаяние будет хуже всех прежних вместе взятых, но поделать ничего не могла, уж начала, так идти до конца, делать то, чего требовало тело, а телу нужен был Стивен. Она терлась голой грудью о ситцевую рубашку, она оторвала его ладони от щек и занавесила ему лицо своими волосами; и она увидела, что наконец-таки добилась результата. Что он пришел в ужас.

– Ты совсем уверен, совсем? – спросила она. – Уверен, что я для тебя только дочь?

– Поверить не могу, что ты это делаешь. Четыре часа всего с тех пор, как она ушла.

– А если бы четыре дня – было бы по-другому? Или четыре месяца? Четыре года? – Она опустила лицо прямо к его лицу. – Потрогай меня!

Она попыталась управлять его руками, но Стивен был очень сильный и без труда оттолкнул ее. Слез с кровати и отступил к двери.

– Знаешь что, – сказал он, тяжело дыша. – Я не очень-то верю в психотерапию, но тебе, по-моему, она бы не помешала.

– Как будто у меня есть на нее деньги.

– Серьезно, Пип. Ты полную херню тут устроила. Ты о моих чувствах хоть на секунду задумалась?

– Я пришла, ты читал… – Она взяла книгу и посмотрела. – Грамши[7].

– Если ты и с другими так себя ведешь, с людьми, у которых за тебя душа не болит, ничего хорошего из этого не выйдет. Мне не нравится, что ты совершенно не умеешь себя контролировать.

– Ну еще бы. Я же ненормальная. Только это всю жизнь и слышу.

– Нет, ты замечательная. Чудесная. Правда. Но… серьезно, Пип!

– Ты влюблен в нее? – спросила Пип.

Он уставился на нее от двери.

– В кого?

– В Аннагрет. В этом все дело? Ты в нее влюблен?

– Ох, Пип.

Его взгляд, полный жалости и заботы, был так чист и безгрешен, что почти победил ее недоверие; она почти поверила, что у нее не было причин ревновать.

– Она в Дюссельдорфе, – сказал он. – И мы едва знакомы.

– П-понятно… Но вы на связи.

– Пип, послушай себя. И попробуй посмотреть на себя со стороны.

– Я не слышу четкого “нет”.

– Господи боже!

– Пожалуйста, скажи мне, что я ошибаюсь. Просто скажи это.

– Мне нужна только Мари. Как ты не понимаешь?

Пип сощурилась, пытаясь понять и в то же время отказываясь.

– Но у Мари теперь другой мужчина, – сказала она. – А ты поддерживаешь связь с Аннагрет. Ты еще не понял, что любишь ее, но думаю, так оно и есть. Или скоро будет. Она же по возрасту тебе подходит, правда?

– Мне надо глотнуть свежего воздуха. А ты иди, пожалуйста, к себе.

– Докажи мне, – сказала она. – Докажи мне, что я неправа. Просто подержи меня за руку одну секунду. Пожалуйста. Без этого я тебе не поверю.

– Ну что ж, значит, не поверишь.

Она съежилась на его кровати.

– Так я и знала, – прошептала она. Мука ревности была наслаждением по сравнению с мыслью, что она просто чокнутая. Но эта мысль набирала силу.

– Я пошел, – сказал Стивен.

И он оставил ее лежать на кровати.

Вторник

Она написала на работу, что нездорова, проблемы с желудком, – в какой-то мере это даже была правда. Около десяти утра к ней постучалась Мари, попросила выйти попрощаться с Рамоном, но малейшее телесное движение заставляло Пип вспомнить, что она натворила вчера. Когда Мари, подойдя к ее двери во второй раз, решилась войти в комнату и посмотреть, что в ней делается, Пип едва хватило голоса прошептать: уйди.

– Ты не заболела? – спросила Мари.

– Пожалуйста, уйди. И закрой за собой дверь.

Она слышала, как Мари подходит ближе, как опускается на колени.

– Я пришла попрощаться, – сказала Мари.

Пип не открыла глаз и ничего не ответила, а слова, которые затем излила на нее Мари, были лишены смысла, просто били ее одно за другим по мозгам, и ей ничего не оставалось, как ждать конца этой пытки. Но за пыткой словами последовала другая, еще худшая: Мари стала гладить ее по плечу.

– Ты так и не поговоришь со мной? – спросила Мари.

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, уйди, – только и смогла произнести Пип.

Мари нехотя ушла, и это была новая почти невыносимая пытка, которой звук закрывающейся двери не прекратил. Ничто не могло ее прекратить. Пип не могла подняться с постели, тем более покинуть комнату, тем более выйти на улицу, под сильный солнечный свет очередного дня, прекрасного, но не для нее, прекрасного до отвращения – она бы там просто умерла от стыда. У нее было полплитки темного шоколада, им она и питалась весь день, откусывала дольку, а потом лежала в полной неподвижности, оправляясь от этого напоминания о ее физическом я с его видимостью, которая так тяготила мать. Даже слезы были бы напоминанием, поэтому Пип не плакала. Ждала, что с приходом темноты станет полегче, но ошиблась. Изменилось только одно: теперь она могла рыдать об утрате Стивена, приступами, много часов подряд.

Среда

На рассвете она проснулась от жажды и голода. Желание сделать все по-тихому обострило ее чувства; она быстро оделась, собрала рюкзачок и пробралась на кухню. Задача была одна: не встречаться со Стивеном, в идеале – до конца своих дней, и хотя Стивен так рано не вставал, Пип не стала задерживаться, чтобы позавтракать, просто схватила что-то съестное наугад и сунула в рюкзачок. Затем выпила три стакана воды и зашла в туалет. Когда вышла, в коридоре ее поджидал Дрейфус в своей теплой ночной пижаме.

– Вижу, лучше тебе, – констатировал он.

– Да, вчера весь день с животом было нехорошо.

– Я думал, в среду у тебя поздняя смена. А ты вдруг поднялась в шесть пятнадцать.

– Надо отработать за вчерашний день.

Дрейфуса не могла смутить даже самая откровенная ложь. Она лишь замедляла слегка работу его мозга, пока он обрабатывал информацию.

– Верно или ошибочно мое предположение, что ты тоже съезжаешь?

– Вероятно, съеду.

– А почему?

– Ты явно сам знаешь почему, раз предположил, так зачем спрашиваешь? Ты же обо всем знаешь, что в доме происходит.

Он невозмутимо проанализировал ее слова.

– Возможно, тебя заинтересует: я прочел переписку Стивена с немкой по электронной почте и в социальной сети. Все абсолютно невинно, полная идеологизированность переписки нагоняет скуку. Мне неприятно думать, что такой незначительный повод может лишить меня твоего интеллектуального общества.

– Ух ты, – сказала Пип. – Только я хотела признаться, что мне будет тебя слегка не хватать, как выясняется, что ты не только подслушиваешь, но и читаешь нашу почту.

– Только Стивена, – уточнил Дрейфус. – У нас один компьютер, а он всегда забывает выйти из системы. Полагаю, в юридическом плане это то же самое, что оставить предмет, могущий послужить уликой, на видном месте.

– Аннагрет, к твоему сведению, меня меньше всего сейчас беспокоит.

– Многие ее письма Стивену, что интересно, касаются тебя. Она явно весьма огорчена тем, что ты не пожелала с ней подружиться. Лично я считаю твою позицию вполне объяснимой, скажу даже – в высшей степени благоразумной. Повторяю: благоразумной. Так или иначе, тебе, может быть, нелишне будет знать, что для немки интерес в этом доме представляешь именно ты. Не наш друг Стивен. Не Рамон и не Мари, разумеется. И, если проанализировать факты по правилам строгой логики, даже не я.

Пип уже надевала велосипедный шлем.

– Поняла, здорово, – сказала она. – Полезно знать.

– С этими немцами что-то было не так.

За латте со сконом в безликой забегаловке на Пьемонт-авеню она написала текст, над которым затем сидела в мучительных раздумьях, но который в конце концов все-таки отважилась послать: имейл Стивену, не получавшему эсэмэс, потому что для этого надо было оплачивать телефонный тариф. Да, почту Стивена читает Дрейфус, но это ее мало волновало: это было равнозначно тому, что о ней что-то “знает” компьютер или пес.

Прошу прощения за то, как я себя вела. Сообщи, пожалуйста, когда тебя не будет дома на этой неделе, чтобы я могла забрать свои вещи.

Отправив письмо, она явственнее ощутила утрату и попыталась представить себе, как могли бы развиваться события в комнате Стивена, если бы он не сумел ей воспротивиться, но воображение рисовало лишь то, что произошло на самом деле; а плакать в общественном месте – не лучшее занятие.

Через два столика от Пип сидел седобородый любитель чая со специями, сидел и поглядывал на нее. Когда она быстрым взглядом застала его врасплох, он тут же виновато опустил глаза в свой планшет. Почему Стивен не смотрел на нее так? Что, она прямо уж страшно многого хотела?