Катары - Роже Каратини

Это послание было предупреждением в форме ультиматума; еретики на него даже не ответили, если не считать ответом то, что они осыпали стрелами крестоносцев, на чьей стороне был и Пьер де Во-де-Серне (в своей «Альбигойской истории» он неизменно называет их «нашими»): осажденные предпочитали умереть еретиками, не изменив своей катарской вере, а не христианами, рассказывает наш автор, и принялись осыпать стрелами осаждающих, «не дожидаясь, пока те двинутся на штурм».

Автор первой части «Песни о крестовом походе», Гильем из Туделы, более красноречив и высказывается более ясно и определенно. Если верить ему — а вполне возможно, что он прав, — католики в Безье жили в добром согласии со своими земляками-катарами, и они видели в крестовом походе нападение на окситанский народ под религиозным предлогом, за которым скрывалась попытка подчинить Окситанию французской монархии. Стало быть, его преосвященство епископ Монпейру не строил иллюзий насчет того, как откликнутся католики Безье, ревниво оберегающие национальное самосознание и стремящиеся к независимости, но не обольщался и насчет могущества, каким обладал чуждый Окситании монарх — французский король. Как бы то ни было, насчет своих способностей вести переговоры епископ заблуждался: катары, к которым он обратился с угрозами, заявили, что никогда не отрекутся от чистой религии и предпочтут умереть в своей вере. Что же касается жителей Безье вообще, то они, независимо от того, были или не были катарами, хорошо относились к своему епископу, однако больше всего дорожили собственным спокойствием.

Так вот, они отказались открыть ворота города крестоносцам и ответили епископу такими словами:

Впустить этих наемников? Отдать им наш город?

Лучше сдохнуть. Богом клянемся, крестоносцы ничего не получат,

даже обрезка сала, чтобы начистить свои башмаки.

Они думают, мы их испугались? И двух недель не пройдет,

они отсюда уберутся. Смотрите, как их много:

и целого лье дороги мало, чтобы всех их вместить.

Им никогда не прокормить столько людей [...].

Прелат принял эти слова к сведению, снова сел верхом на мула и, «скача иноходью», как пишет поэт, желая тем самым подчеркнуть царственное спокойствие священнослужителя, пересек подъемный мост, выехал из города и в сопровождении нескольких жителей Безье в тревожных раздумьях направился к лагерю крестоносцев. Там, среди шатров и знамен, епископ обратился с серьезной речью к предводителям крестового похода и завершил свое истолкование положения в таком духе. «Глупее этих несчастных людей я еще не видывал, — сказал он. — На что они могут рассчитывать, если не на страшные мучения и смерть?»

Вскоре стемнело, ночь, казалось, таила в себе угрозу. В лагере крестоносцев руководство действиями взял на себя непреклонный брат Арнаут Амори из Сито, о котором мы уже говорили. «Поскольку жители Безье отказываются открыть нам ворота города, — решил он, — мы войдем в него силой!»

После этого настоятель Сито приказал выкатить и расставить по местам боевые машины и готовиться взять город приступом по всем правилам военного искусства: он намеревался начать штурм на следующее же утро. Но — к несчастью для Безье — брата Амори опередят «бродяги», армейский сброд, и штурм города-крепости обернется чудовищной резней, о которой Пьер де Во-де-Серне (его «Альбигойская история», как мы уже не раз говорили, благосклонна к крестоносцам) стыдливо умалчивает.

Утром 22 июля 1209 года, в день святой Магдалины, летнее солнце сияло вовсю, заливая светом городские стены и вспыхивая бликами на воде Орба, лениво катившей свои волны у их подножия. С высоты дозорного пути осажденные не без некоторой опаски поглядывали на бесчисленные шатры крестоносцев, суетившихся среди окружавших город холмов, с тревогой присматривались к оживлению в рядах оборванных наемников, тех, кого рыцари того времени презрительно называли «бродягами»: они вопили и дрались, производя адский шум. Тем временем осаждающие, укрывшись в шатрах от палящего июльского солнца, совещались и решали, каким образом лучше начать штурм крепости, а гарнизон Безье готовился защищаться. В первой части «Песни о крестовом походе» Гильем из Туделы описывает возбуждение, охватившее город, когда крестоносцы, которых повел на штурм настоятель Сито, приблизились к стенам Безье:

Под праздник, что дарует нам святая Магдалина,

Войсками, что привел аббат, была полна долина

У стен Безье и вдоль реки с ее песчаным лоном.

Зашлись сердца у горожан, к тому досель не склонных,

Ведь в годы древних битв и свар, чему виной — Елена,

Такого войска Менелай не собирал в Микенах,

Столь пышной знати не могла иметь ничья корона

Кроме французской, не нашлось ни одного барона,

Кто б здесь не пробыл сорок дней (лишь кроме графа Брена).

Удар судьбы для горожан был словно в сердце рана,

Лишились разума они, столь поступая странно.

Кто им советовал? Кому вручили жизнь мужланы[59]?

Бедняги были, видит Бог, глупы определенно

И не разумнее Кита, в чьем чреве плыл Иона,

Пошли на вылазку они, держась такого плана:

На пики вздернув белый холст, как белый флаг, смутьяны,

Горланя, мчались на войска. Так от межи овсяной

Гоняют птиц, пугая их маханьем тряпки рваной

При свете утренней зари.

Конечно, учитывая, насколько значительна была численность осаждающей город армии, в которой насчитывалось несколько тысяч воинов (пусть даже названное в «Песни о крестовом походе» число в пятнадцать тысяч кажется нам преувеличенным), подобная вылазка горожан Безье, которые на самом деле просто-напросто отправились на разведку, представляла собой величайшую неосторожность и привела к поражению. Автор «Песни о крестовом походе», бесспорно, пристрастный («бунтарями» жителей Безье называет «антикатар»), рисует нам волнующую картину:

Встав поутру, вожак всех слуг[60] себе сказал: «Смотри!»

Как раз напали на войска, горланя, бунтари,

И в ров барона одного, обсев, как детвора,

Всем скопом сбросили с моста, отважны несдобра.

Вожак собрал своих людей, босых по той поре.

«Пойдем на штурм!» — вскричали те, собравшись на бугре.

Потом готовиться пошли подраться мастера.

Я полагаю, не имел никто и топора:

Босыми шли они сюда от своего двора,

Пятнадцать тысяч было их — и вор был на воре!

Пошла на город рать в штанах с дырою на дыре,

С собою лишь дубинки взяв и палки поострей,

Одни устроили подкоп, другие — голь храбра! —

Ворота начали ломать, затеяв бой с утра.

Всех горожан прошиб озноб, хоть и была жара.

Кричала чернь: «Идем на штурм! Оружие бери!»

Была такая кутерьма часа два или три.

Ушли защитники в собор и спрятались внутри,

Детей и женщин увели, укрыв за алтари,

И стали бить в колокола, как будто им пора

Звонить за упокой.

Безьерцы видели со стен весь лагерь боевой

И чернь, к воротам городским валившую толпой,

Бесстрашно прыгавшую в рвы, потом под ор и вой

Долбившую дыру в стене, рискуя головой.

Когда же зазвучал сигнал к атаке войсковой,

Заговорило сердце в них, что час настал лихой.

Пьер де Во-де-Серне не менее определенно высказывается о роли пресловутых «бродяг», вспомогательного состава армии крестоносцев. Драма разыгралась всего-навсего за несколько часов:

«[...] без предупреждения и даже не подумав спросить мнения дворян, состоявших в войске, бродяги начали штурм и — как это ни удивительно — мгновенно овладели городом. Едва войдя в него, они вырезали все население от мала до велика и подожгли город. Безье был взят в день святой Марии Магдалины».

Наш автор видит в этой быстрой победе знак Провидения: разве катары не говорили, будто Мария Магдалина была сожительницей Иисуса Христа, да к тому же разве не в храме, посвященном святой Марии Магдалине, жители Безье за сорок два года до того убили своего виконта и выбили зубы своему епископу, который попытался его защитить? И Пьер де Во-де-Серне заключает:

«Стало быть, вполне справедливо, что семь тысяч этих мерзких псов [еретиков-катаров] были схвачены и убиты в праздник святой Марии Магдалины, которую они оскорбили и чью церковь они запятнали кровью своего виконта и своего епископа».

Итак, Безье, захваченный «пятнадцатью тысячами бродяг» (число явно невероятное, взятое с потолка: в те времена такой город, как Безье, едва насчитывал десять тысяч жителей, в нем не было ни широких проспектов, ни бульваров, по которым могли бы пройти крупные войска, и мы плохо представляем себе пятнадцать тысяч солдат, один за одним разоряющих его дома), — Безье был объят страхом. Солдатня рассыпалась по городу, ландскнехты громили лавки, вышибали двери домов, убивали хозяев, грабили, напивались, насиловали, разрушали. Рыцари-крестоносцы, хотя и тщетно, пытались вмешаться, преследовали грабителей и даже убивали их, чтобы отнять награбленное. Прошло всего несколько часов после начала штурма, и улицы красивого и богатого города были завалены мертвыми телами; автор «Песни о крестовом походе» описывает нам этот грабеж и эти убийства (лессы 20—22), которые не были, как ложно утверждают, делом рук солдатни, поддавшейся своим дурным инстинктам, но, заверяет нас он, плодом зрелого, обдуманного решения баронов, организаторов крестового похода: