Все то, чем могли бы стать ты и я, если бы мы не были ты и я - Альберт Эспиноса

Неожиданно на пятом месте я обнаружил воспоминание, в котором нуждался шеф. Нечто такое, что ему приходилось скрывать. И как всегда, это воспоминание не было ни лучшим, ни худшим. Крайности ничего не определяют, главное всегда находится посередине, где-то на пятом-шестом месте.

Я ушел. Прежде чем я повернулся к нему спиной, оставив его наедине с его сигаретами, прошло всего несколько секунд. Но за эти секунды передо мной промчалась вся его жизнь.

Я сел в лифт. Спустился в гараж и посмотрел на часы. Заказывать такси было поздно, и я попросил своего друга-перуанца подбросить меня к Испанскому театру. Он охотно согласился.

Как только я сел в машину, зазвучали «Кренберрис». Зубы перуанца сверкнули, и я подумал, что в этом здании произошло много разных вещей и что я ухожу отсюда не таким, каким сюда вошел.

Удивительно, но жизнь может совершить крутой поворот, когда ты этого совсем не ждешь. Моя мать говорила, что иногда жизнь человека в корне менялась всего лишь после просмотра спектакля.

— Это инопланетянин? — спросил перуанец, как только мы выехали за пределы комплекса.

— Да, — ответил я.

Я впервые подтвердил этот факт, и, по правде говоря, был в этом совершенно уверен. К тому же я обратил внимание на то, что впервые следую совету человека с другой планеты.

Моя мать часто говорила мне, что в любви и сексе любой совет может оказаться полезным, хотя в ее устах это звучало по-другому.

— Любовь и секс настолько необыкновенные вещи, что ключ к ним имеют только необыкновенные люди.

13

СНЫ БЕЗ ХОЛСТОВ И КАРТИНЫ БЕЗ КРАСОК

На обратном пути к Санта-Ане я волновался больше, чем по дороге к комплексу. Я то и дело поглядывал на часы, боясь опоздать.

Я в общих чертах объяснил перуанцу, зачем я еду на площадь, когда я там должен оказаться и уговаривал ехать побыстрее. Но он отвечал, что превышение скорости может привести к серьезной катастрофе. Я ездил с ним только в пределах комплекса со скоростью тридцать километров в час.

Меня удивила его сознательность, но я отнесся к ней с уважением.

Я попросил его включить радио. Мне хотелось узнать, что говорили в новостях о пришельце.

Я опустил окно. Ночь была очень жаркой, и мне вспомнился фильм Лоуренса Каздана «Жар тела». Действие там происходит невыносимо душным летом, и даже полицейский говорит: «Стояла такая жара, что люди решили, что законов больше нет, что их отменили и можно их не исполнять».

Перуанец выключил «Кренберрис», и все пространство заполнили новости. Я тут же заметил, что ситуация в корне изменилась. Официальные опровержения, преувеличение, обман. Все, что говорилось прежде, отрицалось. Лицо перуанца представляло собой захватывающее зрелище. Они хорошо делали свою работу. Новость умирала от недостатка кислорода. При жизни моей матери ходило множество слухов о ее любовниках, ее профессиональном деспотизме (это не было ложью) и смерти.

Насколько я помню, ее хоронили при жизни четыре раза. Она всегда мне говорила, что это ее молодит и служит поводом для подведения итогов.

Она воспринимала это как вскрытие при жизни. И свято верила в эту разновидность аутопсии.

Когда мне было шестнадцать, она заговорила со мной о сексуальной аутопсии.

Она сказала, что было бы неплохо проходить такое «вскрытие» каждые пять лет.

Мы лежали бы совершенно неподвижно, и врач говорил бы нам, какой части нашего тела не хватило ласки, сколько раз нас целовали и в какое место — в щеку, в брови, в ухо или в губы.

Настоящее вскрытие нашей сексуальной жизни, проведенное на живых, хотя и неподвижных людях.

Моя мать представляла себе эту процедуру во всех подробностях, ей нравилось думать, что кто-то, лишь бросив взгляд на наши пальцы, знал, касались ли они кого-то со страстью или просто по привычке. Смотрел ли кто-то в наши глаза с любовью, встречался ли наш язык с другими языками.

Вдобавок мы могли бы получить информацию о том, какие из наших половых актов были лучшими — по аналогии со спиленными стволами деревьев, по которым можно судить о том, сколько проливных дождей или засух они пережили. Возможно, их было семнадцать или тридцать, или сорок шесть. Возможно, они случались только весной или только у моря.

Сколько покусываний, сколько слов, произнесенных шепотом, сколько сигаретных затяжек у нас было? Тщательный подсчет всех наших сексуальных переживаний, нашего сладострастия, нашего уединенного удовольствия.

По мнению моей матери, лучшим завершением этой аутопсии было бы осознание того, что мы живы, что мы можем, совершенствуясь, получать все больше ласк, чтобы в нас пробуждалось желание, чтобы мы любили и любили нас.

Я никогда не подвергал себя такому вскрытию. Меня страшил результат.

Надо иметь большое мужество, чтобы выслушать такой диагноз из чужих уст, к тому же неизвестно, существует ли на свете человек с подобными способностями.

Но моя мать была отважной женщиной. Я снова вспомнил о картине, посвященной сексу. Я по-прежнему оставался должником — моей матери и незаконченной трилогии.

Когда я упорно занимался живописью, то часто посещал один магазинчик на углу Вальверде и Гран-Виа. Его держал пожилой канадец лет за девяносто, который давал мне скидки.

Уже два года я не писал картин. Мне захотелось заглянуть к старику. Времени было в обрез, но я не знал, смогу ли навестить его потом. Если шефу с Дани удастся освободить пришельца, ситуация может осложниться.

— Можешь сначала подкинуть меня на угол Вальверде и Гран-Виа? — спросил я перуанца. — Всего на одну минуту.

Перуанец охотно согласился. Я даже не заметил, как он поменял направление.

Я думал о девушке из Испанского театра: что ей сказать, как объяснить эту странную встречу, чтобы она не приняла меня за сумасшедшего или за бабника.

Телефонный звонок вернул меня к действительности. Это был шеф.

— Что у тебя на него есть? — спросил он напрямик.

Я надеялся, что мне удастся избежать рассказов о начальнике охраны, не хотелось даже говорить об этом вслух. Я попросил водителя поднять матовое стекло, хотя прекрасно понимал, что он услышит каждое мое слово.

— Тебе действительно нужно это знать? — спросил я.

— Наш первоначальный план провалился, его хотят перевести в другой комплекс. Мне нужно, чтобы начальник охраны нам помог. Что у тебя есть?

Мне не хотелось об этом говорить, и несколько секунд я медлил с ответом.

— Маркос, мы его потеряем, — настаивал шеф. — Если ты будешь молчать, его отсюда увезут. Журналисты пойдут на все, чтобы его найти, так что его уничтожат еще до этого.

Мне не хотелось рассказывать, но другого выхода не было.

— У него хранятся фотографии обнаженных детей, от двух до пяти лет, — сказал я. — Он довольно часто их разглядывает и прячет в папку «Приложение 2», а ее прячет в папку «Приложения», лежащую на письменном столе.

Я чувствовал себя отвратительно. Шеф также ничего не сказал, проглотил все в полном молчании.

Как только я закончил разговор, автомобиль остановился на углу Вальверде и Гран-Виа.

Выйдя из машины, я не увидел знакомой вывески. В магазинчике, где торговали рамами, теперь торговали сновидениями. Я слышал, что этот бизнес в последнее время пошел в гору.

Люди, переставшие спать, тосковали по снам. Один мой друг с площади, с которым я по четвергам играл в покер, сказал мне, что несколько раз пользовался этой услугой. Он говорил, что можно заказать любую тематику и с помощью гипноза тебе покажут нечто весьма похожее на настоящий сон.

Любопытно, что люди начинают тосковать по снам. Нам всегда бывает жаль того, что мы потеряли.

Я вошел в магазин, возможно, потому что мне хотелось увидеть, как его перестроили внутри.

Едва переступив порог, я услыхал звон колокольчика. Такой же, как прежде. Меня порадовало, что хоть что-то сохранилось с прежних времен. Знакомый звук приветствовал меня.

Через несколько секунд появился старый канадец. К моему удивлению, он меня узнал.

— Сколько лет, сколько зим, — произнес он. — Ты потерял вдохновение или мы потеряли тебя?

И тут же заключил меня в объятия. Мне понравилось, что он не ограничился рукопожатием и не повел себя со мной как с посторонним, хотя раньше мы были близки.

— Мы больше не торгуем холстами, — сказал он. — Теперь…

— Теперь вы продаете сны без холстов, — закончил я.

Он громко рассмеялся, его смех остался прежним. Есть вещи, над которыми не властно время.

— Хочешь вернуться к живописи? — спросил он.

— Да, — неожиданно для себя признался я. — Меня посетила старая идея, и мне нужен материал.

— Когда у тебя появляются идеи, нужно иметь материал под рукой. Ты по-прежнему спишь?

Я улыбнулся. Показал ему ампулы, которые нашел не сразу.

— Собираюсь бросить, — уточнил я.