Жизнь переходит в память. Художник о художниках - Борис Асафович Мессерер

непосредственностью отвечал: «А я съем оба!» Этим свидетельством о прелестной наивности Тышлера я завершаю свои заметки о нем, тем более что ничего более прекрасного, чем сам Тышлер, сидящий спокойно солнечным утром в кресле и рисующий свои фантазии, я вспомнить не могу.

Друзья далекие, но близкие

Лев Збарский

Как ни парадоксально, но с отцом Лёвы Збарского Борисом Ильичом я познакомился задолго до того, как встретился с Лёвой. Это произошло в доме близкого друга моей мамы Игоря Владимировича Нежного, заместителя директора МХАТа. Там Борис Ильич рассказывал причудливейшие истории своих двух арестов. Дело в том, что отец Лёвы был крупнейшим ученым, академиком химии, занимавшимся бальзамированием Владимира Ильича Ленина. Эта проблема целиком лежала на его плечах. И тем неожиданней было сообщение о первом аресте Бориса Збарского.

Сейчас, как и тогда, совершенно невозможно разобраться в причинах или хотя бы косвенных поводах для этого. Видимо, они крылись в самой чудовищной практике тотальных преследований художественной и научной интеллигенции, которая была основана и внедрена поколениями вождей КГБ, взращенных товарищем Сталиным. И уже на последнем этапе эта практика осуществлялась под началом Лаврентия Берии.

После заключения Борис Ильич вернулся к своим ставшим постоянными обязанностям.

Неожиданным оказался и повторный арест. После того как ночью за ним пришли и он уже привычно собрал нехитрый баульчик с вещами первой необходимости, последовал приказ взять с собой и медицинские инструменты для бальзамирования вождя. Это удивило и насторожило Бориса Ильича. Далее последовало указание заехать в рабочий кабинет Збарского и взять с собой нужные реактивы. Никто не пытался хоть что-то объяснить Борису Ильичу. В закрытом воронке его привезли на вокзал и неведомыми ему путями провели в вагон, оставили одного в купе и заперли на ключ. Борис Ильич отогнул краешек задернутой шторы и увидел пустынный перрон, на котором через какое-то время появились две фигуры: Анастас Иванович Микоян и Лазарь Моисеевич Каганович. Збарский узнал их, но самим фактом появления был удивлен и взволнован. Вскоре поезд тронулся, а за Борисом Ильичом пришли специальные люди и объяснили, что поезд следует в Болгарию, в Софию, а в нем везут тело товарища Димитрова, только что скончавшегося вождя болгарского народа, и что он, Борис Ильич Збарский, должен немедленно приступить к его бальзамированию.

Рассказ этот очень взволновал меня, юношу. И поскольку в дальнейшем разговоре со Збарским стало часто мелькать имя его сына, то я внутренне был подготовлен к встрече с Лёвой.

Мы не могли не встретиться, потому что ходили одними тропами. Что нас объединяло? В первую очередь — общие интересы, общая работа, общие знакомые. Художественные компании, конечно. Театр «Современник». Рестораны — не простые, а клубные, такие как ВТО, Дом журналиста, Дом кино, Дом художников. Издательства и художественные редакторы. Друзья — актеры и художники. И многое другое. Мы незаметно для себя стали сближаться. Одна из последовавших встреч произошла в Коктебеле, на отдыхе. Не могу не вспомнить еще одного ее участника — художника Марика Клячко, третьего нашего друга, который был несколько старше нас.

В Коктебеле примерно в 1956 году, в самом начале знакомства, обозначились и наши различия. Я таскался по горам и вдоль залива с тяжелым этюдником, натянутым на подрамник холстом и складным металлическим мольбертом. Лёва же фланировал по побережью, как пижон, всем своим видом показывая, что к художественной профессии он совершенно не причастен. Марик хотя и носил с собой альбомчик для набросков, но явно тяготился им и имел специфический настрой отдыхающего. Именно в таких образах я встретил их обоих на прогулке. Они шли навстречу мне по набережной. Все мы были рады неожиданному общению на курорте. И Лёва, и Марик проявили неподдельный интерес к тому, что я рисую, да и к самой возможности работать, отдыхая на море.

Сегодня, вглядываясь в те первые встречи, достаточно случайные, иногда немного странные, вижу в них множество любопытных деталей, дополняющих образ Лёвы.

Вспоминается встреча в букинистическом магазине на улице Горького (теперь Тверская). Он находился совсем рядом с аркой во двор дома № 6 и был весьма популярен в то время. Мы встретились около витрины современных западных изданий. Там лежало несколько книг по искусству по немыслимым ценам. Думаю, в 1958 году стоимость такой книги равнялась средней месячной зарплате инженера. Но Лёва покупает книгу Пикассо с репродукциями в серии издательства Hasan. Мы выходим из магазина, садимся в его припаркованный автомобиль ЗИМ (тогда еще можно было припарковаться по всей улице Горького) — машину представительского класса, стоившую сорок тысяч рублей. Для сравнения: «москвич» стоил девять тысяч. В машине начинаем разглядывать картины Пикассо, воспроизведенные на страницах этого издания, и обсуждать их. Лёва говорит примерно следующее: «Дорого, но мне для работы эта книга необходима». В то время Лёва неплохо зарабатывал в издательствах и достаточно свободно тратил деньги.

Не все встречи запомнились столь отчетливо, но они случались постоянно в театре или ресторане ВТО. В театре они были связаны с обсуждением наружного оформления здания. У нас был организован маленький конкурс на эту тему. Победителя как такового не было, потому что театр справедливо рассудил взять от каждого художника понемногу. Лёва оформил спектакль «Никто» по пьесе Эдуардо де Филиппо. Мне очень нравилось его оформление. Оно было выполнено стильно и выдержано в серых тонах. Причем сменяющиеся городские пейзажи — их трудно назвать задниками из-за небольшого размера — тем не менее были запрещены реперткомом по формальным причинам и закрыты складчатой шторой. Особенно я ценил решение угла дома на первом плане, где была расположена деформированная ниша для иконы или, точнее, маленькой статуи Спасителя. Лёва невероятно заботился о том, чтобы всё получилось хорошо и достойно его участия в этой работе. Вместе с тем он действовал и с напускной небрежностью (тоже характерная черта Лёвы).

Вижу Лёву тех лет (периода работы в «Современнике»), одетого зимой в пальто с меховой шалью, идущей по диагонали по отвороту пальто, и в головном уборе — мужской тирольской шляпе с перышком и крошечными полями — это в мороз! Он бежит за грузовиком по площади Маяковского и поддерживает свисающую до земли декорацию спектакля, увозимую в театральные мастерские по переулку и столь любовно им охраняемую. Сам я только начинал работать в театре и сделал в «Современнике» свой первый спектакль «Третье желание» по В. Блажеку в постановке Евгения Евстигнеева.

В начале 1961 года мы неожиданно совпали на работе по оформлению балета «Клоп». Творческая инициатива исходила от Андрея