Жизнь переходит в память. Художник о художниках - Борис Асафович Мессерер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кроме нас с Лёвой, Леонид Вениаминович пригласил известную тогда молодую художницу Тату Сельвинскую для осуществления его грандиозного замысла — создания современного балета. Так что четыре наших фамилии красовались на афише театра, оповещавшей о премьере.
Работу распределили так: мы с Лёвой делали первые два акта — рисовали эскизы спальни, парикмахерской, витрин магазина, оформляли сцены свадьбы, банкета и еще ряд картин прошлого. А сцены будущего призвана была воплотить Тата. Премьера балета прошла в 1962 году с большим успехом.
Мы вели напряженную творческую жизнь: Лёва работал преимущественно в книжной графике, я — в театре. Но вечерами мы продолжали встречаться и обсуждать наши дальнейшие планы.
В 1963 году в моей жизни произошло довольно крупное событие: в Большом театре у меня состоялась премьера балета «Подпоручик Киже» Сергея Прокофьева. После в театральном ресторанчике при ВТО мы, конечно, отметили это событие компанией друзей: Лёва и Регина, его супруга тех лет, красавица-манекенщица, художники Марик Клячко и Алина Голяховская и я с Ниной Чистовой, балериной Большого театра. Все были в хорошем настроении, и я помню, как Лёва сказал мне комплимент: «Сегодня мы видели на сцене в России первый абстрактный костюм» (имея в виду костюм пера — трико на балерине, заштрихованное по бокам крупными полосками-черточками — намек на рисунок гусиного пера).
В то время начались туристические поездки за границу, и мы тоже стали мечтать поехать куда-нибудь. В конце 1964 года такая возможность нам представилась. Мы подали заявления в ВТО с намерением поехать в Италию в составе группы режиссеров и художников театра — и нас туда включили! Из хороших наших знакомых в ней оказались уже упомянутая Тата Сельвинская и Виталий Яковлевич Виленкин. Он был человек театральный, всю жизнь писал об актерах и театре и много лет заведовал литературной частью МХАТа. Меня с ним связывала уважительная дружба (он был старше меня), которая возникла с легкой руки Игоря Кваши. Мы бывали вместе у Виталия Яковлевича, разговаривали, как правило, о грядущей судьбе театра «Современник» и даже часто выпивали в конце вечера.
В этот раз, пройдя весь обязательный ритуал таможенного досмотра и пограничной проверки документов, мы оказались в самолете и, с облегчением вздохнув, стали философствовать на тему того, что ждет нас в Италии и каков наш багаж знаний об итальянском современном искусстве. Со знаниями об искусстве итальянского Ренессанса дело обстояло совсем неплохо, поскольку, например, у меня за плечами стоял Архитектурный институт с его глубоким интересом к архитектуре Ренессанса и штудированием этой темы на занятиях. А Лёва оформлял книгу Павла Муратова «Образы Италии» и многое черпал оттуда. Но когда мы попытались сосредоточиться на искусстве современной Италии и перечислить художников, работающих сейчас, то выяснилось, что список тех, кого мы помним, исчерпывается именами Карло Карры, Джорджо де Кирико, Альберто Джакометти. Это стало неожиданностью для нас самих. Воцарилось грустное молчание. Но самолет пошел на посадку, и к нам вернулось радостное предвкушение путешествия по Италии.
В аэропорту нашу группу встречал сам Николай Бенуа, главный художник театра Ла Скала, выходец из знаменитой семьи Бенуа. Он хорошо говорил по-русски. Николай отвез нас в гостиницу и вскоре снова заехал, приглашая осмотреть техническое оборудование Ла Скала. Он сообщил, что ждет нас там вечером на спектакле, но предупредил, что мужчины должны быть в черных костюмах, белых рубашках и при галстуках, а дамы — в вечерних платьях. Таких туалетов в нашей группе ни у кого, кроме нас с Лёвой, не оказалось. Николай Бенуа с сожалением развел руками и отправил группу на галерку, а нас посадил в ложу бенуара и пожелал счастливо провести время.
Мы с интересом смотрели одноактные балеты, а в перерыве, пройдя мимо гвардейцев с саблями наголо, спустились в нижний буфет театра. Мы понимали, что цены здесь высокие, но не предполагали, насколько они велики. И тем не менее Лёва заказал кока-колу, а я — пепси-колу. Затем мы, довольные своим смелым поступком, поднялись в ложу. В середине следующего действия я увидел, что Лёва, низко наклонившись за барьером ложи, считает незнакомые нам лиры при свете зажигалки. Он спросил меня: «Тебе сколько дали сдачи?» В итоге выяснилось, что мы истратили в буфете Ла Скала половину тех крошечных денег, которые причитались нам на всю поездку. Мы, конечно, были ошарашены этим известием.
Но спектакль закончился, и сеньор Антонио Гирингелли, директор Ла Скала, пригласил всю туристическую группу в кафе при театре, чтобы отметить наш приезд в Италию. Памятуя наши разговоры в самолете о живых классиках итальянского искусства и зная, что Джорджо де Кирико много работал в Ла Скала, мы с Лёвой спросили у Николая Бенуа, возможно ли устроить с ним встречу. На что Бенуа покачал головой и ответил, что это трудно сделать, поскольку де Кирико много лет, он живет в Риме и редко бывает в Милане.
В тот вечер нас замечательно принимал сеньор Гирингелли. Мы пили вино и общались через переводчика. Неожиданно, нагнувшись ко мне, Николай Бенуа (он уже знал мое имя) сказал: «Борис, такой странный случай: сеньор де Кирико как раз сейчас находится здесь, в этом кафе, сидит вон за тем столиком вместе с супругой». Еще через несколько минут мы в сопровождении сеньора Гирингелли подошли к Джорджо де Кирико и его жене. Гирингелли представил нас. Оказалось, что жена де Кирико хорошо говорит по-русски. Она, русская
