Дюна - Фрэнк Херберт

Связист растерянно мотнул головой.

Пол поднял голову и встретил взгляд Гурни.

— Сообщение искажено, — сказал Хэллек. — Помехи… Ты знаешь, что…

— Мой сын умер, — сказал Пол и, говоря так, знал, что это правда. — Мой сын умер, а Алию взяли заложницей. — Он ощущал внутри себя страшную пустоту, лишенную всяких чувств. Все, к чему он прикасался, несло в себе смерть и скорбь. И это походило на болезнь, заразить которой он мог всю Вселенную.

Он был способен ощущать мудрость старика, бесчисленные жизни влились в него, наполняя знанием и опытом. И кто-то будто посмеивался внутри него, потирая руки.

И Пол подумал: «Как же мало знает Вселенная о природе истинной жестокости!»

И Муаддиб встал перед ними и сказал: «Хотя мы и считаем пленную мертвой, на самом деле она жива. Ибо ее семя есть мое семя, и ее голос есть мой голос. И она видит дальнейшие дали Возвышенного, юдоль неведомую видит она и видит ее благодаря мне.

Барон Владимир Харконнен стоял, опустив глаза, в приемной падишаха-императора. Он исподтишка изучал комнату со стальными стенами, охрану, членов домашнего отряда сардукаров, застывших у стены под запятнанными кровью и порванными в битве знаменами, которые были единственным украшением помещения.

Голоса, доносившиеся справа, эхом отдавались в высоком проходе:

— Дорогу! Дорогу Его императорскому величеству!

Император Шаддам IV в сопровождении свиты вошел в приемную. Он ждал, пока подвезут трон, не обращая внимания ни на барона, ни на кого-либо другого из присутствующих.

Барон обнаружил, что не может отвести взгляда от лица Его величества, ища в нем объяснение столь необычной холодности. Император продолжал стоять в ожидании — стройный, элегантный, одетый в серую форму сардукара с серебряными и золотыми галунами. Его тонкое лицо и холодные глаза напомнили барону давно умершего герцога Лето — тот же вид дикой птицы. Только волосы у императора были не черными, а рыжими.

Наконец трон внесли. Это было массивное кресло, вырезанное из единого куска хагальского кварца, сиявшее голубоватым светом с мелькавшими в нем желтыми искрами. Пажи подняли его на возвышение, где стоял император.

Старая женщина в черном плаще-аба, в надвинутом на лоб капюшоне медленно вышла из коридора и заняла место за троном, положив одну из сморщенных рук на спинку трона. Ее лицо, выступающее из-под черного капюшона, походило на карикатурную ведьму — запавшие щеки и глаза, удивительно тонкий нос.

При виде ее барон едва сдержал дрожь: присутствие Преподобной матери Гайус Хэлен Моахим, Предсказательницы правды, указывало на важность этой аудиенции. Барон отвел от нее глаза и начал изучать свиту, пытаясь по ней определить, в чем же дело. В нее входили два агента Союза — один высокий и толстый, другой низенький и толстый, оба с неживыми серыми глазами. Окруженная слугами стояла одна из дочерей Императора, Ирулэн, о которой говорили, что она обучена приемам Бене Гессерит и предназначена в Преподобные матери. Это была высокая белокурая девушка, с прекрасным, будто точеным лицом и зелеными глазами, глядевшими мимо него и сквозь него.

— Дорогой мой барон!

Император соизволил наконец его заметить. У него был глубокий баритон, всеми оттенками которого он владел в совершенстве — он мог высказать свое недовольство кем-то даже в приветствии.

Барон низко поклонился, приблизился к трону и стал шагах в десяти от него.

— Я явился по вашему вызову, Ваше величество!

— По вызову! — хихикнула ведьма.

— Прошу вас, Преподобная мать, — остановил ее император, однако улыбнулся замешательству барона.

— Прежде всего вы должны мне сказать, куда вы отослали своего любимца Зуфира Хавата.

Барон метнул взгляд налево, потом направо, кляня себя за то, что явился сюда без охраны. Не то, чтобы его люди были полезны в драке с сардукарами, но все же…

— Итак? — спросил император.

— Все эти пять дней он отсутствовал, Ваше величество, — барон бросил взгляд на агентов Союза, потом перевел его на императора. — Он должен был высадиться в стане этого божества Свободных, Муаддиба.

— Невероятно! — сказал император.

Одна из похожих на клешню рук колдуньи легла на плечо императора. Нагнувшись вперед, она что-то шепнула ему на ухо. Император кивнул.

— Так вы говорите, пять дней, барон? И вас не беспокоит его отсутствие?

— Оно меня беспокоит, Ваше величество!

Император продолжал внимательно вглядываться в его лицо. Преподобная мать снова хихикнула.

— Я имел в виду, Ваше величество, — сказал барон, — что Хават должен умереть в течение нескольких ближайших часов. — И он рассказал о смертельном яде и о необходимости противоядия.

— Как это умно с вашей стороны! — одобрил император. — А где же ваши племянники — Раббан и юный Фейд-Раус?

— Надвигается буря, Ваше величество, и я послал их проверить наши укрепления, поскольку Свободные могут пойти на штурм под прикрытием песка.

— Укрепления, — повторил император. Слово получилось таким, как будто он с отвращением выплюнул его. — Буря не придет сюда, в долину. И этот сброд, Свободные, не пойдут на штурм, пока я здесь с пятью легионами сардукаров.

— Конечно нет, Ваше величество, — согласился барон, — но не судите строго ошибки, допущенные из-за излишней осторожности.

— Вот как! — сказал император. — Не судите! Так, значит, я не должен спрашивать, почему все это арракинское безобразие так долго от меня скрывалось? И почему прибыли компании СНОАМ утекают через эту крысиную дыру? И почему я был пешкой в этой дурацкой игре?

Барон опустил глаза, напуганный гневом императора. Деликатность его положения, при котором он становился в полную зависимость от конвенции и от диктата Великих домов, смущала его. «Намерен ли он убить меня? — спросил себя барон. — Невозможно! Только не теперь, когда здесь собрались все Великие дома и ждут лишь предлога, зацепившись за который, они смогут извлечь выгоду из беспорядков на Арраки».

— Вы взяли заложников? — спросил император.

— Это бесполезно, Ваше величество, — сказал барон. — Эти сумасшедшие Свободные служат панихиду по каждому, попавшему в плен, и ведут себя так, как будто его уже нет в живых.

— И что же?

Барон медлил, бросая взгляды по сторонам и думая об окружающих его со всех сторон металлических конструкциях. Все это несло на себе печать такого умопомрачительного богатства, что даже барон испытывал чувство благоговения. «Он привез пажей и несчетное количество слуг, женщин и обслуживающий персонал: парикмахеров, дизайнеров — целый рой дворцовых паразитов. Подлизывающиеся, заискивающие, «терпящие лишения» вместе с императором… все они здесь затем, чтобы наблюдать, как он ведет это дело к концу, иронизируя над дерущимися и делая кумиров из раненых».