Дальняя пристань - Сергей Сиротин

Мороз. В поселке тишина. Чуть тронутый сиреневым горизонт рождает первые сумерки, как будто день проснулся, но еще протирает глаза после длительного сна полярной ночи. Безветренно. В небо длинными кудрявыми столбами уходят дымы топящихся печей. На улицах никого — взрослые, кто на работе, кто занят своими домашними заботами; дети в школе. Лишь изредка взвизгнет мерзлыми петлями дверь, и пар заклубится от вырвавшегося наружу тепла.

Скучновато в такие дни в поселке, и в то же время как-то спокойно, умиротворенно. Буднично и просто делают люди свои дела. На работе двигаются без суеты, разговаривают негромко, много курят. Да и как не покурить — столбик термометра упал и держится у цифры сорок. Вечерами эти люди ходят в кино, степенно, семьями, а после картины все вместе лепят рыбные пельмени к воскресенью. Где-то неторопливо постукивают топоры. Звуки резко и звонко лопаются в холодном воздухе, но тут же тонут в тишине. Тишина такая, словно уши заложены ватой, но это не мешает, а наоборот успокаивает.

Но зашумели голоса, заскрипели по насту полозья. Везем стекловату строителям, неспешно поднимающим несколько двухэтажных восьмиквартирных домов. Мужики подбадривают лошаденок:

— Давай, давай, давай, милая!

— А ну, прибавь шагу, мерин чертов! — Вожжи вентиляторами свистят в руке, не касаясь крупа лошади.

Вот мы и на месте. Кругом щепа, кругляки разрезанных бревен, соштабелеванный брус. Сбросили с саней тюки. Грузчики и плотники перемешались, зашли в бытовку погреться, закурили и стали сообща ругать стекловату и вспоминать добрым словом паклю. Грузчики про то, как легко было разгружать бухты с канатами: «Выкатили и готово там, где надо». Плотники — как приятно было, вытряхнув из мешков паклю, раскладывать ее по брусу легко приминая ладонью и не опасаясь, что потом если куда попадет, будешь чесаться, или натрешь где.

Что бы там ни было, а вкалывали грузчики наши здорово.

По итогам навигации бригада стала первой в соревновании с бригадой дяди Яна. Впервые многие из потенциальных прогульщиков стали людьми, принародно награжденными за свой труд грамотами, подарками, и впервой им было слышать о себе от руководства не слова обидной хулы, а благодарности и величание по имени, отчеству, с пожатием руки и уважительным обращением на «вы». К ледоставу уже было ясно, что в поселке появилась еще одна профессиональная бригада. Работы было навалом, поэтому решили оставить на заводе две штатные бригады.

И все же с осени бригада стала заметно редеть. Вернули на электростанцию электриков, в мехцех слесарей. Возвратился к бурильному станку чудак Геша-братишка, досрочно прощенный начальником экспедиции. Ушел в бригаду к Яну Яновичу Вася Прутов. Но оставшиеся мужики, почувствовав свою необходимость, отдавались работе полностью. Одни, словно очнувшись от тяжкого безвременья, теперь вечерами писали письма женам, если те еще не успели отказаться от своих пропавших мужей. Другие стали настраивать нормальную жизнь здесь, на месте. Уже не раз за зарплатой вместе с еще не совсем «завязавшими» мужчинами приходили смущающиеся, но твердые в своей жалости, решающие за двоих, женщины. Получая деньги, они пока отдавали, как некую дань, десятку-другую своим спутникам. Но было понятно, что скоро и это кончится, и вместо подзаборника в поселке появится новоиспеченный семьянин.

Такие семьи живут по-разному, но несмотря ни на что — это семьи, с вечно занятыми, спешащими домой женами и мужиками, умеющими в праздник крепко выпить, «выступить» и повиниться. Эти мужики не желают вспоминать свое иногда еще такое недавнее прошлое и обижаются на того, кто пытается им его напомнить. Такие любят похвастать своими успехами на трудовом поприще и подолгу рассказывают подвыпившему собеседнику, как его ценит и уважает начальство.

Это естественный ход жизни. Именно здесь, на краю земли, человеку в большой мере приходится оценивать свою пригодность и необходимость, потому что иного выхода нет. Рано или поздно, по-своему, но всегда каждый приходит к истинной оценке прожитого.

Лишь только тот, кто находит в себе силы честно, без оговорок, осознать себя, способен начать сначала. А иначе полный и неминуемый моральный крах.

Прошло больше года с тех пор, как наша странная бригада впервые появилась на пирсах и эстакадах порта. Мы отработали уже три путины: две весенних и одну осеннюю, продержались навигацию и вот приближается следующая.

В этом году лед унесло необыкновенно рано, в одну буревую ночь. Конец июня. Легкий ветер чуть-чуть шевелит вывешенные сушиться сети и невода, приносит с моря холодноватую свежесть. Мелкая рябь бежит по воде. Дышится небывало свободно — такое случается только в первые после ухода льда дни, когда вода еще обжигающе-холодна, а воздух уже достаточно нагрет круглосуточным солнцем, тепло и свежо одновременно. Еще не пришел ни один катер, боятся, что задует «Северный» и опять нагонит в губу мощные льды.

Ну вот и все решено — Игорь Синенко, Юрка Брызгин и я собрались учиться дальше, Витьке не до учебы — мать совсем плоха, отец запивается, и на нем остались сестренки и младший брат. Вчера получили расчет, попрощались с бригадой.

Пока за бригадира остался Елецкий Колька, но ему осенью в армию. Как-то, смеясь, Синенко спросил его: «Ты, «тундровой человек», вообще-то собираешься когда-нибудь учиться?» Елецкий помялся и, как всегда не очень охотно, ответил: «Наверное, буду че-нибудь, связанное с промыслом». Коля у нас самый заядлый охотник и вообще любитель шляться с ружьем по болотинам. Этому он приучен с самых малых лет еще дедом. Никто из нас не знает лучше его проходы в болотистых топях, броды в глубоких илистых речках, названия трав, повадки птиц, и, когда мы бываем в тундре, он для нас самый главный авторитет. Всегда неповоротливый, здесь Коля чувствует под ногой каждую кочку, знает наперед, что надо сделать в любую трудную минуту. Елецкий самый местный из всех нас, его дед родился и вырос в Обдорске, а когда капитаны Убекосибири нашли место для нашего поселка, он оказался одним из самых подходящих людей для организации первых факторий.

…До отъезда оставалось всего несколько дней. Колька и Витька взяли отгулы за те несчитанные выходные и вторые смены, что работали в путину. Мы вместе ходим по поселку, навещаем знакомых ребят, останавливаемся и подолгу стоим в некоторых местах, бывших когда-то любимыми уголками нашего детства. Постояли у детсада, посмотрели на резвящихся ребятишек и поболтали с воспитательницами-девчонками из нашей школы, побеседовали степенно с начальником «бондарки» Гребеневым, уже одолевшим строительный техникум, но по-прежнему рассказывающим мальчишкам новых поколений про службу на границе. Дедов-мастеровых уже нет — сидят на полном пенсионе, по ветхости.

Безделье надоело. Хуже нет ожидать без определенного срока. Никто не знает, когда появится почтовик — связи нормальной нет, сплошные помехи. И тут Елецкий предложил сгонять на Юркиной моторке на дальние гусиные поляны.

Речки, что вырезали поселковский мыс, как ломоть, из всей остальной тундры назывались странно и непонятно — одну называли «Пугорчная речка», другую «Радистская речка». По обе стороны поселка, вдоль по побережью, в губу впадало множество речушек, но те, что были севернее, имен вообще не имели, те же, что текли южнее, за Пугорчной назывались по номерам, в порядке отдаленности от жилья, от Первой до Пятой, а за той уже была «Находкинская речка». По ее берегам было построено около тридцати домиков поселка Находка. Он уже несколько лет пустовал, оставленный людьми. Не так еще давно, подростками, мы находили гусиные поляны сразу за речкой Пугорчной и бегали туда на охоту, собравшись компаниями по пять-шесть человек.

Но теперь гусиные стаи, напуганные ревом тракторов и вездеходов, не селились у Пугорчной, а на месте полянок высились огромные баки для хранения бензина, солярки и всего прочего, что сейчас постоянно плыло по речке радужной пленкой от расположившихся на ее берегах гаражей экспедиции. Мы решили съездить на самые дальние поляны, где была охотничья избушка-полуземлянка, ее мы когда-то подремонтировали и в сезон выставляли тут профиля, стреляя, при перелете, клюнувших на обман гусей. Время охоты прошло, и мы взяли с собой крупноячеистую сеточку, думая заварить на месте шикарную уху. Моторка шла в абсолютной тишине, мерно постукивая движком, километрах в пятнадцати от берега, чтобы не наткнуться на мели, далеко заходящие в море. Самого берега видно не было, и только далеко-далеко впереди маячила черная черточка мыса у Четвертой речки.

Предчувствуя, что вот так, все вместе, уже никогда не соберемся, мы наперебой старались заменить друг друга на руле, негромко перебрасывались словами, и совсем не спорили, что было для нас совершенно неестественно. Мыс все приближался, черточка превратилась поначалу в бревно, плавающее у кромки горизонта, а затем выросло в отвесную зелено-белую стену, надвигающуюся на нас. И вот Юрка, отобрав водило у Витьки, сам ввел лодку в устье.