Избранник - Лев Гунин

На второй день Ефим Ефимыч принес оригиналы двух последних работ Сергея и потребовал создать копии. За выполнение этой работы он обещал снабдить Сергея паспортом - "практически не фальшивая ксива, а настоящий" - на чужое имя, деньгами и даже машиной. Сергей выполнил это требование. Но ни денег, ни паспорта не получил. В ту же ночь он бежал из мастерской через окно на набережную Мойки, запасся продуктами недели на две и спрятался в одном подвале, который присмотрел еще когда учился на третьем курсе Академии. Было предусмотрено несколько вариантов выживания. Но судьба распорядилась по-иному. Уже на вторые сутки пребывания в подвале у Сергея начался жар, отнялись ноги, стало трудно дышать. Это был то ли рецидив, то ли что-то другое (когда он выполнял копии для Ефима Ефимыча, ему казалось, что краски имеют какой-то очень странный запах), но не все ли равно? На пятый день в подвале появился подросток примерно 13-ти лет, еще один (последний ли?) посвященный в тайну этого помещения. Не было иного выхода, как довериться ему. И Сергей отправил подростка в аптеку и на базар, в последней надежде выкарабкаться. На описании встречи с подростком записи в блокнотике и прерываются. Видимо, последнее, что успел Сергей написать нетвердой рукой, была записка, которую Валера до сих пор держал в потной ладони. Сергей умирал.

И только казалось, что за неподвижными мышцами его лица нет больше борьбы, нет больше коллоссального бремени взваленного им на себя долга. В глубине его сознания, за какой-то красноватой пеленой, он все еще ощущал себя присутствующим и даже в какой-то мере слышал голоса двух своих лучших друзей. Но они доносились до него то как звон маленьких колокольчиков, то как комариный писк, лишенные своего нормального объема и смысла, какой отступил и превратился в маленького комарика, несущественно-незначительного, маловажно-крошечного. Голос, опутанный железными лентами, растягивающий свои мышцы на обнаженных костях звуков, голос, как раскаленный свинец, вливающийся в уши и разрывающий всякие реальные представления и ощущения, этот голос даже не словами, а какими-то знаками-вспышками передавал смысл еще атавистически звучащей речи. "Приходят люди, и уходят люди, но земля не переполняется - число людей постоянно растет. То, что они называют жизнью короткая вспышка между двумя вечностями, - превратилась в хорошо отработанный акт, как отрыжка между обедом и ужином. Все меньше живущие стали задумываться над тем, для чего они существуют, что есть их существование, кем или чем оно дано. На время этой короткой вспышки - своей жизни - они становятся примерными исполнителями, потребителями еды, спиртного, развлечений и секса. Даже ненависти больше не существует, только злая зависть. Ненавидеть стали коллективно: ушастые носатых, непокрытоголовые - покрытоголовых, и так далее. Все делается коллективно: богатые коллективно обирают бедных, бедные коллективно либо хулят, либо славословят богатых, те, кто между, коллективно обороняются от тех и других. Творчество иссякает, и рожденные без вдохновения рациональные монстры технологий вот-вот проглотят все человечество. Но никого это больше не заботит: кому-то надо существование человеческого рода - иначе бы не существовал, так вот пусть он и заботится о дальнейшем... В этом мире больше гарантии умереть естественной смертью, с деньгами в кармане и среди богатой обстановки, когда не задумываешься о бедах человечества. И вдруг среди этих нечистот, среди этой насквозь провонявшей помойки появляешься ты, с твоими мечтами, с верой в абсолютную любовь, скрывая эту веру за суровым лицом и железными мышцами... Твои детские переживания, страхи, обиды и печали не умерли в тебе, как в других. Ты так и продолжал остро переживать все, и твоя жизнь, наполненная бесконечными ощущениями, болью, мечтой, растянутая на валиках бесконечного мира эмоций, превратилась в вечность по сравнению с минутным существованием других. Носитель иного хода времени, владелец альтернативного ощущения жизни, ты стал ненавистен всем им, для которых десятилетия мчатся со скоростью выпущенной из лука стрелы. Все твое поведение, все, что ты говорил, все, что ты делал, никак не согласовывалось с их временем, не совпадало по своей сути, по причинности и природе. Для тебя каждая минута растягивалась в бесконечную Вселенную, а они ее даже не замечали. Каждая твоя секунда, наполненная мириадами ощущений-градаций, распадалась на столько бесконечностей, что в них могли утонуть временные ощущения жизни всех людей вместе взятых! И все это в тебе зиждилось на том, что противоположно лжи - иначе оно бы не могло продолжаться. А в мире, окружающем тебя, все зиждется на лжи, на том, что люди живут одним днем, одним часом - а потом хоть потоп... Потому и правила их игры тебя не касались. Даже если бы ты никогда не создал ни одной талантливой по стандартам общества работы, твоя жизнь сама по себе была самым талантливым и самым лучшим из всего, что существовало в твое время".

"Почему была?! - красной сигнальной вспышкой мелькнула в сознании Сергея странная и отчего-то зловеще-прекрасная мысль. Но вместо ответа перед его глазами возник блестящий металлический предмет, напоминавший цилиндр, который стал претерпевать десятки превращений-мутаций, с каждой из них приближаясь к нему и вырастая в размерах. Когда то, что возникло из этого цилиндра, стало размерами с карету, оно уже мало напоминало цилиндр, а было покрыто металлической чешуей, десятками металлических складочек и издавало высокий свистящий звук. Из середины этого объекта выдвинулось что-то подвижное и живое, как розовый гигантский язычок, а потом трансформировалось в подобие живого мясистого цветка. Из этого мясистого цветка выдвинулись щупальца, на концах которых трепетали прозрачные, как ткань, лохмотья. Эти лохмотья стали опутывать, пеленать Сергея, и он превратился в кокон, неспособный двинуть ни рукой, ни ногой. Какой-то блестящий сиреневый свет, исходящий непонятно откуда, вдруг стал срезать- слизывать лепестки-чешую кокона, оставляя на месте частей кокона страшную черную пустоту. С каждым срезом пропадали в эту пустоту имена друзей и великих художников, названия улиц, городов, соотношения пространства и части тела. Последней, прощальной вспышкой мелькнул великий город на Неве, самый необычный и странный из всех существующих, но теперь занимавший не более двух сантиметров в диаметре и похожий на блестящую вязь транзисторной схемы. Потом, когда эта деструктивная процедура на время прекратилась, из непонятных высот ощупью проник ослепительно белый луч, страшный и угрожающий, как остро отточенный для убийства клинок. И тогда с железным грохотом стали падать и разбиваться где-то внизу огромные блоки слов и ощущений - снова имена, лица, память о вкусах и запахах, о матери, о теплоте ощущаемого в руке древка кисти, о радужном сиянии раннего утра, одного из утр, какие сулили надежду и успех, счастье и необыкновенную судьбу... Один из последних блоков содержал его имя, и, когда он падал, что-то заклинило, заискрилось, как при коротком замыкании, и многократным эхом пронесло два слога - "Сер-гей". Самым последним словом, какое падало совершенно отдельным блоком, вместе с какими-то совсем микроскопическими червячками чувств, с двумя шевелящимися и уползающими в темноте глазными яблоками, было слово "ИЗБРАННИК". Оно мигнуло, просто, как дешевая мигающая лампочка на танцах в деревенском клубе, и погасло, оставив за собой полную чернильную пустоту. Но и эта наполненная пустота скоро исчезла, замененная белой шипящей пустотой, совсем примитивной и ненаполненной. Это была пустота без верха и низа, без ориентиров и без звуков. В нее время от времени вклинивался влажный огонь, дрожащий, как пламя свечи, и безнадежный. Из поверхности этого огня иногда выруливали образы, звуки и лица, превращавшиеся во временную реальность, когда то, что было Сергеем, вдруг ощущало свое тело, видело себя в каких-то коридорах, в каком-то реальном пространстве, с другими людьми, в которых вдруг пыталось узнать - кого? - "не знаю". Но эти редкие проблески псевдореальности становились все реже и реже, и все заполняла бестелесная, разряженная и белая пустота...

* * *

Тем же вечером две группы людей в штатском появились в двух разных концах Ленинграда. Первая группа подошла к двери квартиры Сергея и открыла ее самым обыкновенным ключом. Двое сняли в коридоре характерные плащи и повесили на гвоздь. Остальные остались в верхней одежде, только расстегнув пуговицы. Они расположились в квартире, как у себя дома, и принялись методично осматривать все, что попадалось им под руку. Пересматривали и описывали книги, собрали в кучу и сортировали одежду. Один из них "нечаянно" уронил стоящую на подрамнике маленькую картину и "нечаянно" наступил на нее каблуком. Раздался треск ткани и дерева. Никто не повернул на этот звук головы.

Свою работу эти люди делали молча, только изредка обменивались короткими репликами. В квартире стояла тишина, но тишина, наполненная шорохами, шагами, редкими фразами и другими вкрадчиво-затаенными звуками. От этой тишины исходило ощущение зловещей опасности.