Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Да, пожалуй! — согласился я. — Гагарина Альберта?»
Эдуард и Ада были братом и сестрой, а полным, паспортным именем Ады было Альберта. Причудливы иногда желания родителей.
— Почему не Аделаида? — невольно прервал я рассказчика. — И почему тогда не Берта как уменьшительное имя?
— Затруднюсь вам сказать, почему! Знаю только, что в журнал посещений третьего курса она действительно была вписана как Аделаида, но я в качестве куратора имел доступ к их личным делам и однажды, подшивая в них какую-то справку, наткнулся на копию её паспорта.
«Не знаю — разбегаются глаза, — серьёзно ответила наша Альберта-Аделаида. — Но почти все женские персонажи уже взяты, кроме Коллонтайши, а в ней есть что-то, что меня отталкивает».
«Александра Фёдоровна?» — подсказал кто-то.
«Нет уж, пусть кто другой берёт эту мадам!» — живо и даже с какой-то неприязнью отозвалась Ада.
«Тогда Александр Фёдорович, — предложил я с улыбкой, имея в виду Керенского. — У вас и стрижка похожа».
Ада была худой девушкой с чисто мальчишеской стрижкой — я, кажется, сказал об этом раньше, нет? — и на улице в зимней одежде легко могла сойти за мальчика.
«А вы знаете — да! — вдруг согласилась староста. — Да! Он мне интересен». «Более того, это почти идеальное попадание», — мысленно отметил я.
Вслух я продолжил идти по списку:
«Герш Борис? Неужели Пуришкевич? Вы это всерьёз?»
Герш помотал головой. Но при этом улыбнулся, как-то очень лукаво, как только одна его нация и умеет улыбаться.
«Пуришкевич — это всего лишь злобный клоун, — пояснил он. — Но я на самом деле всегда хотел понять антисемитов, влезть в их туфли… Поэтому — Василий Витальевич Шульгин!»
Его выбор был одобрен недоверчивыми восклицаниями вперемешку со сдержанными хлопками.
«Камышова Марта?»
«У меня отняли Елизавету Фёдоровну, — глухо произнесла Марта. — Поэтому пусть будет Матильда Кшесинская».
«Мартуша, да ведь мы можем поменяться!» — тут же отозвалась Лиза, но Марта отрицательно покачала головой.
«Надеюсь, вы не поссоритесь из-за этого… — примирительно пробормотал я. — Кошкина Акулина, извините, Лина?»
«Коллонтай Александра, — отозвалась Лина как-то по-военному. — Я на «Ко», и она на «Ко». Ещё Коллонтай — наш рабочий человек, а не чужая содержанка».
Марта на этом месте посмотрела на Лину внимательно, серьёзно, как бы с упрёком — но ничего не сказала.
«Записал. Кошт Марк?»
«Гучков», — ответил Марк просто и чётко.
«Не могу не одобрить! — похвалил я. — Да и то, как в нашей истории без Гучкова? Орешкин Алексей?»
Алёша потерянно посмотрел на меня своими выразительными глазами с длинными ресницами. (Будь я девочкой, я бы не пропустил этого парнишку, замечу в скобках.) Признался:
«Я не знаю, простите! Это так сложно…»
«Хорошо, подумайте ещё, — согласился я. — Сухарев Иван?»
«Выбор действительно очень сложный, — начал Иван с полной серьёзностью. — Но если отвлечься от всех личных симпатий и антипатий, а у меня, фактически, нет симпатий ни к одному из предложенных, как и антипатий, то одна из ключевых фигур того времени, фигура, которая стала точкой пересечения для целого ряда сил, точкой поворота и перелома, — это генерал Алексеев».
«Спасибо, я отметил! — нечаянно я глянул на свежее личико Лизы и подумал: она вот-вот скажет о том, что у нас появился второй претендент на должность председателя клуба зануд. — Штейнбреннер Альфред?»
«Умственно, эмоционально и, так сказать, мировоззренчески мне из всех представленных ближе всего Павел Николаевич Милюков», — ответил Альфред с готовностью и даже с каким-то удовольствием.
«И очень хорошо, рад, а то без Милюкова тоже было бы скучно… Меня, правда, беспокоит, товарищи студенты — я даже готов называть вас «коллегами» на время этого проекта, — так вот, меня беспокоит, что у нас нет Государя…»
«Ну конечно, это будет Лёша Орешкин! — выкрикнула кто-то из девушек, наверное, Лиза, и все оживлённо загалдели:
«Да, в десятку!»
«Удачно, удачно!»
«Тебе бы ещё немного подкачаться, Лёха, и бороду отпустить, и будет прямо одно лицо!»
«Давайте сейчас вырежем из бумаги корону и его коронуем?»
«Не надо корону! — взмолился Алёша, приметно покрасневший. — Андрей Михайлович, пожалуйста, скажите им, что этого не нужно, не нужно превращать историческую драму в… в цирк!»
«Хорошо, безусловно, — ответил я с улыбкой. — Девочки, уймитесь, не надо бумажной короны. Но, кажется, невесомую и умозрительную корону Алексею всё же придётся принять, точно так же, как и у реального Николая Александровича не было возможности от неё отказаться».
[18]
— После мы не разошлись, а продолжили работать. Я дал группе краткую характеристику источников, вручил каждому студенту те книги, которые лучше всего описывали его героя, и предложил приступать к чтению прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик, а в тетрадях делать выписки. Зашелестели страницы. Я, устроивший из аудитории подобие монастырской библиотеки, ходил между рядами и тихо радовался.
После окончания занятий я забежал на соседнюю кафедру, чтобы получить телефоны преподавателей «Истории цивилизаций» и «Эволюции системы международных отношений». Телефоны мне дали, хотя и со скрипом. Когда я вернулся на свою кафедру, мои коллеги уже все разошлись — ну, или мне так показалось. Я завязал шарф перед зеркалом — мы вешали верхнюю одежду в платяном шкафу — и тут услышал за спиной:
«Андрей Михайлович! Вы мне ничего не хотите сказать?»
Я обернулся.
Настя Вишневская сидела на диванчике в углу кафедры, и сидела так тихо, так неподвижно, что я её в первые секунды и не заметил.
«Сказать? Я, Настенька, даже и не знаю, что…» — потерялся я.
«А я на вас, Андрей Михайлович, обижена, серьёзно обижена!»
«Вот ещё, что ещё стряслось, почему?! За то, что я вам всучил часы у бакалавров?»
Настя помотала головой с серьёзным, даже строгим лицом.
«Нет, не в этом дело, мне всё равно нужно проходить аспирантскую практику, как раз очень удачно совпало. Вы ведь ещё даже денег обещали… как будто всё в мире измеряется деньгами!»
«Я не понимаю, Настя, чем я перед тобой провинился! Извините, перед вами!»
«Нет, ничего, пусть будет «тобой», мне даже нравится. Вот поглядите, Андрей Михайлович! — она встала передо мной, высокая, сильная, обычно — но не сейчас — такая физически естественная, бесстрашная в отношении своего тела, и теперь не знала, чем занять, куда деть собственные руки, будто они только что у неё выросли. Теребила пуговицу на блузке. — Сегодня весь четвёртый курс говорит о вашем проекте! Люди восхищаются, то есть кто-то завидует, кто-то чешет языки, но
