Западные славяне и Киевская Русь в X-XI вв. - В. Королюк

и волынян, и в борьбе с Чехией достались они киевскому князю Владимиру. Что касается летописного известия 981 г., то первоначальный текст его был перередактирован в период 1018—1034 гг., когда и приобрел свой нынешний вид29. Короче говоря, весь вопрос сводится к замене в летописном тексте 981 г. имени “ляхов” “а имя “чехов”.

И в самом деле, почему бы и не принять такую точку зрения, если, не владея краковской и сандомирской землями, велнкопольские Пясты действительно не могли проникнуть в область Червеня и Перемышля? А. Шелон-говский, правда, в свое время предполагал, что они могли укрепиться здесь, имея опорной базой Мазовию30, но предположение это было полностью отвергнуто еще в старой историографии31. Мало чем отличается от последнего предположения и предположение А. Яблонов-окого, увидевшего ъ летописном известии 981 г. свидетельство восточной экспансии мазовецких князей32.

Может быть, именно исходя из этих соображений, известные колебания в оценке “чешской” гипотезы проявил и наш знаменитый историк Киевской Руси Б. Д. Греков, хотя в конце концов он решительно отказался от нее33.

Нужно сказать, что такое решительное несогласие с предложением заменить в летописном тексте 981 г. имя “ляхи” на “чехи” было вообще свойственно русской, а затем и украинской историографии, во всяком случае, со времен С. М. Соловьева34. Главным аргументом русских противников “чешской” гипотезы были при этом наблюдения над русским летописанием. Русская летопись обращает на себя внимание очень хорошим знанием западнославянского этноса. Она не только четко отличает “ляхов” от “чехов”, но и чехов от мораван.

При таких обстоятельствах, разумеется, чрезвычайно трудно согласиться с тем, что русский летописец мог спутать или без всяких к тому оснований заменить “чехов” на “ляхов”. Из польских историков на малую вероятность и необъяснимость предполагаемой замены обратил внимание Г. Ловмяньский35, много лет специально занимавшийся древнерусской исторической проблематикой.

Но есть и еще одно важное соображение, побуждающее отвергнуть замену “ляхов” на “чехов”. Дело в том, что такая замена одновременно означала бы признание необычайно широких границ Чешского княжества в 60—80-е годы X в., означала бы утверждение, что в это время в состав Чехии, помимо Малой Польши и Силе-зии, входили и значительные по территории восточнославянские области. Но такой взгляд на Чехию, как на самую крупную западнославянскую страну того времени, явно расходится с прямыми указаниями современного событиям источника — “Записки” Ибрагима ибн Якуба, который Прямо заявляет, сравнивая Древнеполь-ское государство с другими западно- и южнославяиски-ми странами, что страна Мешко “самая большая из их (т. е. славян) стран”36. Ни словом не упоминая ни о каких чешских владениях на Руси, Ибрагим ибн Якуб вместе с тем прямо свидетельствует о том, что владения Болеслава Чешского распространялись “от города Фра-ги (Праги) до города Крако (Кракова)”, куда и являлись со своими товарами купцы из русских земель37.

Не могут изменить таких представлений на размеры Древнечешского государства в 60—80-е годы X в. и ссылки “а так называемую Учредительную грамоту Пражского епископства 1086 г. Забегая несколько вперед38, следует сказать, что упомянутые в ней восточные границы по Стыри и Бугу не являлись ни политическими, ни церковными границами Чехии X в., а, как это уже неоднократно отмечалось в историографии вопроса, могут скорее всего рассматриваться лишь как предполагаемые Миссийные границы Пражского церковного

центра39. Крайняя неопределенность этих границ (реки Буг и Стырь текут почти параллельно друг другу) свидетельствует о том, что в Чехии имели довольно смутное представление о географии этого района.

Итак, чешская гипотеза отпадает. Следовательно, остается вновь вернуться к летописному тексту 981 г., чтобы еще раз попытаться на основе самих летописных данных пролить свет на его происхождение. Такая попытка и была предпринята автором настоящего исследования в 1952 г.40 Но прежде чем перейти к изложению его взглядов, уместно будет, как кажется, еще раз напомнить текст летописи: “Иде (Володимер) к ляхом и зая грады их, Перемышль, Червен и иные грады, еже суть “ до сего дне под Русью”.

В сообщения этом прежде всего настораживают последние слова: “еже суть и до сего дне под Русью”, свидетельствующие, причем совершенно явно, о факте какой-то позднейшей редакции первоначального текста заметки. Ссылка редактора на его дни определенно говорит о том, что он писал под -впечатлением каких-то событий, связанных с польско-русскими столкновениями из-за всей или части названной в заметке 981 г. территории.

Столкновения такого рода действительно были в период 1018—1031 гг. Они отмечены летописью41, следовательно, и соответствующую вставку (“еже суть и до сего дне под Русью”) в первоначальный летописный текст, по-видимому, следует отнести ко времени после 1031 г., однако ее нельзя датировать слишком поздним периодом, допустим, временем Нестора, на что указывает присутствие цитируемого летописного текста в составе Новгородской Первой летописи42. Но и освобожденное от позднейшей приписки редактора сообщение 981 г. оказывается в полном противоречии с тем, что известно в настоящий момент о составе государственной территории Польши во второй половине X в. и что исключает всякую возможность говорить о русско-польском конфликте из-за Червеня или Перемышля в то время. А это означает, что надо отбросить, как “е соответствующую реальной исторической действительности и первую часть разбираемого сообщения о том, что Владимир пошел “к ляхом и зая грады их”.

Реконструированный летописный текст 981 г. приобретает следующий вид: “Иде (Володимер.) на Пере-мышль, Червен и ины грады”.

Но здесь уместно было бы продолжить цитату из летописи. В ней далее под тем же 981 г. следует: “В сем же лете и Вятичи победи и възложи на нь дань от плуга, яко же отец его имаше”43. Разница между формой сообщения в первом и во втором случае представляется (слишком очевидной, чтобы подробно останавливаться 'на ней. В первой заметке внимание читателя акцентируется на двух городах, являвшихся, по-видимому, центрами территорий хорватов и дулебов44, во втором — вспоминается просто племенное княжество, подвергшееся нападению. Нетрудно заметить, что во втором отрывке способ наименования более древен и более соответствует, судя по другим аналогичным сообщениям, летописным известиям X в. Вот они:

Под 982 г.: “Заратишася вятичи и иде на ня Воло-димир и победи я второе”.

Под 983 г.: “Иде Володимер на явтяги, и победи яв-тяли и взя землю их”.

Под 984 г.: “Иде Володимер на радимичи”.

Под 992 г.: “Иде (Володимир)  на хорваты”45.

Особенно показательным является сообщение 992 г., упоминающее о части (названной под 981 г. территории. Вместо Перемышля здесь опять появляются хорваты. Однако такая замена имени города племенным именем логически исключена. В таком случае остается только предположить, что в тексте сами названия городов — Перемышль и Червен — являются лишь позднейшей интерполяцией, заменившей соответствующие им более древние термины.

Последнее означает, что в первоначальном виде сообщение 981 г. могло иметь приблизительно такой вид:

“Иде (Володимер) на хорваты и дулебы”. Не исключено, впрочем, что в первоначальной редакции вместо имени дулебов могло стоять имя бужан или волынян, поскольку летописец начала XII в. ставит между “ими знак равенства 46.

Короче говоря, 'поход 981 г. был направлен -не против Древнепольского или Древнечешского государств, а против независимых восточнославянских племенных княжеств, лежавших на большом торговом пути, соединявшем Киев, Краков и Прагу. О крупном значении этого пути ярко свидетельствует “Записка” Ибрагима ибн Якуба47. Владимир, очевидно, очень дорожил своими западными приобретениями. В 992 г. он предпринял еще один поход на хорватов, восставших, по-видимому, против его власти.

Теперь остается лишь попытаться выяснить те непосредственные причины, которые повлекли за собой предполагаемую позднейшую редакцию летописного сообщения 981 г. Единственным возможным путем при этом, разумеется, может быть лишь анализ самой летописи. В этой связи обращает на себя 'внимание следующее обстоятельство. Помимо 981 г., Червенские города упоминаются в летописи на протяжении ближайшего отрезка времени еще два раза: под 1018 г., когда Болеслав Храбрый на обратном пути из Киева “и городы Червеньскыя зая себе”48, и под 1031 г.: “Ярослав и Мьстислав собраста вой мног, идоста 'на Ляхи и заяста грады Червеньскыя опять”49. Оба эти сообщения А. А. Шахматов помещает в свою реконструкцию Древнейшего Киевского свода 1039 г.50

Имея перед глазами сообщения 1018 и 1031 гг., позднейший редактор, естественно, мог легко представить себе только развитие событий XI в. В 1018 г. Червенские города были захвачены Болеславом, в 1031 г.— русским князьям удалось возвратить их обратно. Справедливость была восстановлена, а Киевский поход 1018 г. Болеслава Храброго был отомщен: “...и повоеваста Лядь-скую землю, и многы Ляхы приведоста, разделивша я Ярослав посади (своя) по Ръси”51. Однако неясным оставалось, когда впервые, до 1018 г., Червенские города были присоединены к Руси. В поисках этого момента летописец натолкнулся на сообщение 981 г.: “Иде (Воло-димер) на хорваты и дулебы”. Дулебы — Червень. Перед ним было первое упоминание о Червенских городах. Отсюда совершенно понятно и стремление летописца заменить устаревшие племенные термины более употребительными, чтобы акцентировать на них внимание читателя. Из-за переноса современных ему воспоминаний о многолетней борьбе за Червенские города появляется в тексте имя “ляхов”, внесенное, может быть, даже рукой уже нового последующего редактора летописи.