Лейтенант Хорнблауэр - Сесил Форестер

— Высоту солнца я взять могу, — ответил Буш. — Это без проблем. Меня смущают расчеты — эти чертовы поправки.

Хорнблауэр на мгновение поднял бровь. Он привык каждый раз в полдень проводить свои замеры и самостоятельно рассчитывать положение судна, чтобы не разучиться. Он знал, что технически сложно провести точные наблюдения на качающемся судне, но все никак не мог поверить, что кто-то находит трудными последующие математические расчеты (хотя и знал много тому примеров). Для него они были настолько просты, что, когда Буш выразил желание присоединиться к его полученным наблюдениям с целью усовершенствоваться, Хорнблауэр счел само собой разумеющимся, что Буша беспокоит только техника работы с секстаном. Но он вежливо скрыл свое изумление.

— Они несложны, — сказал он и добавил: — сэр. — Умный офицер не станет кичиться перед старшим своим умственным превосходством. Хорнблауэр осторожно подобрал слова для следующей фразы.

— Если бы вы спустились вниз, сэр, вы могли бы просмотреть мои расчеты.

Буш терпеливо выслушал объяснения Хорнблауэра. На мгновение они полностью прояснили ему проблему (лишь поспешное чтение в последнюю минуту позволило Бушу сдать лейтенантские экзамены, хотя помогла ему в этом не знание навигации, а морская практика), но он по горькому опыту знал, что завтра все будет так же туманно.

— Теперь мы можем нанести наше положение, — сказал Хорнблауэр, склоняясь над картой.

Буш смотрел, как ловкие пальцы Хорнблауэра двигают по карте параллельные линейки. У Хорнблауэра были длинные, худые, довольно красивые руки. Их умелые и точные движения завораживали Буша. Хорнблауэр сильными пальцами взял карандаш и прочертил линию.

— Вот точка пересечения, — сказал он. — Теперь мы можем проверить себя по счислению пути.

Даже Буш мог понять простые действия, нужные чтоб нанести курс судна по счислению пути со вчерашнего полдня. Твердые пальцы нанесли на карту маленький крестик.

— Видите, мы по-прежнему сдвигаемся к югу, — сказал Хорнблауэр. — Мы еще недостаточно продвинулись на восток, чтоб Гольфстрим начал сносить нас к северу.

— Вы говорили, что никогда не были в этих водах? — спросил Буш.

— Да.

— Тогда как же… Ох, понятно, вы читали.

Буша так же удивляло, что человек может прочитать заранее и таким образом подготовиться к новым условиям, как удивляло Хорнблауэра, что кого-то смущает математика.

— В любом случае, мы здесь, — сказал Хорнблауэр, постукивая по карте карандашом.

— Да, — ответил Буш.

Оба посмотрели на карту, думая об одном и том же.

— Как вы думаете, что сделает первый? — спросил Буш. Пусть Бакленд и законный командир судна, но говорить о нем как о капитане еще рано — «капитаном» все еще была рыдающая личность, спеленатая парусиной на койке в своей каюте.

— Не знаю, — отвечал Хорнблауэр. — Но он решится сейчас, или никогда. Вы же видите, с этого дня нас все время будет сносить в подветренную сторону.

— Что бы сделали вы? — Буша интересовал этот младший лейтенант, такой находчивый в действиях и такой сдержанный в словах.

— Я прочел бы приказы, — тут же ответил Хорнблауэр. — Пусть лучше меня накажут за действия, чем за бездействие.

— Не знаю… — сказал Буш.

С другой стороны, конкретные действия гораздо скорее могли стать поводом для трибунала, чем их отсутствие. Буш это чувствовал, но ему не хватало слов, чтобы выразить свое ощущение.

— Эти приказы могут направлять нас в отдельное плавание, — продолжал Хорнблауэр. — Господи, какой шанс для Бакленда!

— Это верно, — сказал Буш.

В голосе Хорнблауэра прозвучало страстное желание. Если кто и жаждал самостоятельного командования с вытекающими из него возможностями отличиться, так это Хорнблауэр. Буш не знал, хотел бы он сам командовать линейным кораблем в опасных водах или нет. Он смотрел на Хорнблауэра с растущим интересом. Хорнблауэр всегда готов к смелым решениям, он безусловно предпочитает действие бездействию, он широко начитан и притом хороший практик — в этом Буш не раз имел возможность убедиться. Образованный и в то же время деятельный человек; пылкий и в то же время скрытный — Буш вспомнил, как тактично он вел себя во время чрезвычайного происшествия с капитаном и как ловко он управлял Баклендом.

И… и… что же на самом деле произошло с капитаном? Думая об этом, Буш снова бросил на Хорнблауэра испытующий взгляд. Он не употреблял сознательно слов «мотив» и «возможность» — это было не в его духе — но он двинулся по пути логических рассуждений, указанному именно этими словами. Он хотел повторить вопрос, который уже задавал, но сделать это — значило не только напроситься на резкий отпор, это значило заслужить его. Положение Хорнблауэра было достаточно выгодно, и Буш знал — он не откажется от этого положения по неосторожности или от волнения. Буш посмотрел на худое, пылкое лицо, на длинные пальцы, барабанившие по карте. Неправильно, недолжно, негоже ему восхищаться Хорнблауэром, который не только на два года младше его (это не имело значения), но младше его, как лейтенант. Значение имели только даты их назначения — по традициям службы к младшему невозможно испытывать уважение. Иное было бы неестественно, и даже попахивало бы французским эгалитаризмом, тем самым, против которого они сражались. Мысль о том, что он заразился революционными идеями, смутила Буша. Он заерзал на стуле, но так и не смог избавиться от этого чувства.

— Я все это убираю, — сказал Хорнблауэр, вставая со стула. — После того, как матросы пообедают, я провожу учения орудийных расчетов нижней палубы. А после этого у меня первая собачья вахта.

VI

Закрепив пушки нижней палубы, потные матросы высыпали наверх. «Слава» достигла уже тридцати градусов северной широты, и на орудийной палубе, несмотря на открытые для учения порты, было жарко, а ворочать пушки — работа горячая. Хорнблауэр изрядно погонял свою команду, сто восемнадцать человек, и теперь, высыпав на палубу, на солнечный свет и свежий воздух, они услышали добродушные насмешки других матросов, которым не пришлось работать так тяжело, но которые знали, что скоро придет их черед.

Пушкари вытирали потные лбы и бросали шутки — корявые и грубые, как комья земли, на которой они взросли — обратно своим мучителям. Офицерам отрадно было видеть бодрых матросов, и знать, что преобладает хорошее настроение, что за прошедшие со смены командования три дня атмосфера на судне значительно улучшилась. Исчезли подозрительность и страх; после краткого неудовольствия матросы обнаружили, что учения и постоянный труд поднимают дух и приносят удовлетворение.