Впереди - ледовая разведка - Владимир Стругацкий

В 1969 году Купецкий возвращается осенью в Ленинград и ему говорят: «Ну, поздравляем, у вас на востоке была легкая навигация. За июнь шесть караванов провели». Да, провели, хотя обстановка была тяжелой. Циклоны шли один за другим. Лед стоял непроходимый. На пару дней подуют с Чукотского побережья южные ветры, отожмут чуть-чуть льды, и снова ветер меняется – дорога закрыта. В штабе эту закономерность приметили. Решили так: пусть суда стоят наготове. Как только южный ветер подует, они должны торопиться, чтоб за два-три дня проскочить тяжелый участок. Закрылась дорога – стоять, ждать.

— Если на западе на участке Северного морского пути суда плавают во льдах, то у нас, на востоке, во льдах не проплывешь, все время нужно искать обходные пути, — говорит Купецкий. — Если из западной Арктики течение всю зиму лед выносит, то на восток оно его приносит. И хотя, казалось бы, моря расположены южнее, плавать по ним сложнее. Лед на востоке – это мини-айсберги, которые преодолеть практически невозможно. Их можно только обойти.

В 1971 году Купецкий плавал на «Владивостоке», вместе с атомоходом «Ленин» ледокол шел из Мурманска в Чукотское море. А между ледокольщиками всегда существует соперничество. Так вот, идут Карским морем, и Юрий Сергеевич Кучиев с борта атомохода «Ленин» говорит капитану «Владивостока» Юлию Петровичу Филичеву: «Вот какой у нас лед тяжелый». А Филичев смеется: «Да это семечки! Вот у нас на востоке»… Обогнули Новосибирские острова, влезли в Айонский массив, а там такие торосы, что Кучиев признался: «Да, если в нашем районе мы на лед смотрим сверху, то у вас на востоке приходится поглядывать на этот лед снизу вверх».

Через несколько дней попали в лабиринт, караван накрыло туманом. Остановились. Вызвали самолет-разведчик. На нем вылетел капитан-наставник, известный ледокольщк Николай Федорович Инюшкин, тот самый Инюшкин, про которого Купецкий сочинил стишок: «Где всем – хана, ему – игрушки. Таков ледовый кэп Инюшкин». Прилетел Николай Федорович и спрашивает с самолета:

— Ну как вы тут себя чувствуете? Что видите?

— Да ничего не видим. Вам с самолета виднее.

— Да мы тоже ничего в таком тумане не видим, — говорит Инюшкин. — А вы хоть куда носами стоите?

— Ну, носами мы стоим на восток.

В динамике раздался голос капитана-наставника:

— Правильно стоите, товарищи.

И все-таки дорогу на следующий день нашли. А шутка помогла, подняла настроение, оно у моряков тогда было не очень веселым.

— Без шутки, без юмора в Арктике мы сами бы в лед превратились, — любит повторять Купецкий. — Умение не унывать даже в самой тяжелой ситуации там необходимо, без него работать было бы в сто раз сложнее.

Однажды моряки, идущие около острова Врангеля, присылают в штаб морских операций радиограмму: «Лед четыре балла, серый». А по терминологии гидрологов серый лед – молодой, сантиметров 15 толщиной. Откуда там такой в августе? Почему новый лед образовываться начал? Купецкий пишет: «Проверьте ваши данные, этого не может быть. А если так – то уходите быстрее, пока лед не вырос». И вдруг капитан сообщает: «Серый лед объясняется серостью моих штурманов. Это старый лед, покрытый серой пылью. Не волнуйтесь».

Люди стараются общаться с Купецким на той же волне.

…В конце навигации, когда покидают суда Арктику, на стол Купецкого ложатся радиограммы вроде той, которую прислал капитан теплохода «Ханко» Уманский: «Прогнозы точные давали. Они нам много помогали. Науку высоко ценю… Иду домой. Благодарю».

Купецкий, конечно же, не удерживается и шлет в ответ: «Природой трудно воевать. Старались мы поменьше врать. Ваши слова нам как бальзам. Счастливейшей дороги вам».

На зов огня

— На Ямале понимаешь, ради чего стоит работать. Ради чего стоит год зимовать на СП-22, спускаться под лед. Здесь видишь практический результат нашей работы.

Так говорил мне аквалангист Геннадий Кддачигов, мой давний знакомый по СП-22. В 1978 году мы с ним встретились на Ямале. Геннадий готовился к очередному погружению у мыса Харасавэй. Кругом стояли суда, ледоколы. Они привезли газодобытчикам машины и тракторы, буровые станки и новые кинофильмы. Здесь, на ожившем вдруг берегу Ямала, где еще несколько лет назад была только маленькая полярная станция, сегодня работают тысячи людей.

Харасавэй – небольшой поселок геологов и газодобытчиков, стоящий на самом берегу Карского моря. Прямо у берега бьет в морозный воздух горящий газовый фонтан. Он словно символ будущего Ямала – полуострова, где открыты газовые месторождения. Для того чтобы быстрее осваивать здешние богатства, и проводилась операция «Ямал-78» – доставка и выгрузка на припай свыше 70 тысяч тонн грузов для газодобытчиков.

Ямал по-ненецки – край Земли. И для того чтобы вырос поселок Харасавэй, этот край земли надо было приблизить к Мурманску и Ленинграду, к Москве и Воркуте.

Ради этого висели над Карским морем самолеты ледовой разведки и ленинградские гидрологи Виктор Ефимович Бородачев и Василий Андреевич Харитонов искали для судов дорогу во льдах. Возвращались поздно. Сил хватало только добраться до постели. Каждый день по десять часов в воздухе.

Я вспоминаю мыс Харасавэй и почему-то прежде всего вспоминаю лицо гидролога Валентина Коржикова. Сначала мне показалось, что он здорово загорел. Но потом мне сказали: коричневые, цвета забытых в промерзшем доме яблок, пятна на его лице – не от солнца, от мороза. Геологи говорят: если сложить все километры, какие прошел Валентин по припаю, отыскивая дорогу для машин, то он бы спокойно перешел Ледовитый океан с одного берега на другой.

Факел, горящий, как маяк на Харасавэе, с моря виден далеко-далеко. Впервые я заметил его в ночи, с мостика «Сибири», когда атомоход подходил к Ямалу. Дорога среди льдов была такой трудной, что в три часа, когда начало светлеть, с палубы «Сибири» поднялся Ми-2 и вместе с командиром вертолета Евгением Мироновым и ледовым разведчиком Русланом Борисовым мы часами кружили надо льдами, чтобы подсказать атомоходу путь в этом бесконечном царстве ледяных полей и торосов.

Возле Ямала у «Сибири» впервые появилась возможность несколько часов отдохнуть. В восемь часов по судовой трансляции вдруг прозвучало: «Вниманию экипажа! По левому борту спущен парадный трап. Желающие могут совершить небольшую прогулку». И даже те, кто только что сменился с ночной вахты, не легли спать, а быстро отыскали засунутые за ненадобностью в самый дальний угол валенки и полушубки.

Люди выскакивали на палубу, спускались по трапу и улыбались: «Вот мы и на земле!»

Мы подпрыгивали на месте, бегали, играли в снежки, фотографировались. Так резвились бы, наверное, белые медведи из ленинградского зоопарка, если бы какой-нибудь волшебный случай вернул их в царство арктических льдов…

Под нами был лед. Под нами было Карское море. Но непрочная льдина – в любой момент она может расколоться, оторваться – казалась нам прочнее любой земной тверди. Люди, плавающие на «Сибири», уже два месяца не ощущали под ногами земли. И днем и ночью каждый из этих шестидесяти дней у них под ногами была лишь дрожащая палуба: «Сибирь» крушила вставшие на ее пути льды, прокладывала дорогу судам. И каждый раз оставленный перед вахтой посреди письменного стола карандаш к возвращению хозяина каюты с вахты успевал сползти к краю стола или уже лежал на полу… Так что через два месяца даже непрочная льдина кажется твердой землей.

Было больше двадцати градусов мороза, дул ветер, — а он в Арктике хуже любых морозов, — но мы не замечали покалывающего щеки ветра. Мы шли по гладкому ледяному полю, проваливались по колено в снег, карабкались на торосы. И слушали тишину. Тишина, казалось, звенела в наших ушах, выбивая оттуда крепко застрявшую звуковую пробку – постоянный скрежет трущихся о борт атомохода льдов.

Но раздался гудок, созывая нас обратно. Мы поднялись на атомоход, разошлись по своим каютам, и «Сибирь» снова двинулась вперед. Снова закачалась вода в графине, снова раздался треск льдов, и судовая жизнь вошла в свои берега.

И еще долго вдали, на берегу был виден бьющий в небо газовый факел.

Ночная вахта

Если плаваешь на судне не первый день, то даже стоя на мостике с, закрытыми глазами можешь узнать, что происходит в море, сложна ли ледовая обстановка, как идет за ледоколом судно. Неумолкающий голос рации расскажет обо всем.

По ночной дороге, пусть даже знакомой, идти всегда труднее. Будто ждет вас на ней какая-то тайна. Ждет, подстерегает, словно хочет застать врасплох.

Днем в рубке «Сибири» слышны голоса. Даже самые строгие штурманы позволяют себе пошутить. Ночь словно подменяет людей. Тут уже не до шуток. И каждый треск рации воспринимается как угроза.

— «Сибирь». Я – «Самбург».