Психология счастья и оптимизма - Инна Джидарьян

Основываясь на результатах этих исследований, проведенных позднее как самим Н. М. Брадберном совместно с сотрудниками, так и независимо от него другими авторами, можно составить широкий список относительно независимых источников формирования позитивных и негативных чувств, включающих личностные и неличностные факторы. К факторам, влияющим на положительные чувства, относятся экстравертность, образование, занятость, включенность в социальные связи, положительные события в жизни, досуг, приносящий удовлетворенность. Факторами, преимущественно связанными с негативными эмоциями, являются: невротизм, низкий социальный статус, принадлежность к женскому полу, слабое здоровье, низкая самооценка, стрессовые жизненные ситуации.

С точки зрения развиваемой нами гипотезы о двухмодальности счастья наряду с «феноменом Н. М. Брадберна» интерес представляет и двухфакторная или мотивационно-гигиеническая теория удовлетворенности трудом Ф. Херцберга. Эта теория появилась примерно в те же 1960-е годы и также сразу привлекла к себе внимание специалистов нетрадиционностью высказанных автором идей и положений. По материалам своих эмпирических исследований ученый приходит к выводу о необходимости различения двух групп факторов удовлетворенности трудом. В первой группе факторов, названных им мотиваторами, определились такие параметры, как наличие интереса к работе, возможности профессионального роста и достижений, признание и др. Вторая группа, обозначенная как гигиенические факторы, включает условия, оплату, безопасность труда и т. д. Исследование показало, что наличие первой группы факторов ведет к увеличению удовлетворенности, но их отсутствие, однако, не приводит к неудовлетворенности. Что касается факторов второй группы, то в случае их ущербности возникает неудовлетворенность трудом, хотя их оптимальное состояние не способно увеличить чувство удовлетворенности (Herzberg, 1966).

Приведенные данные о разных соотношениях эмоциональных модальностей личности, определяющих чувства удовлетворенности и счастья, дают основание говорить, в свою очередь, о том, что понятия «счастье» и «несчастье», вопреки сложившемуся стереотипу, не взаимоисключают друг друга, а способны сосуществовать в едином субъективном пространстве личности и по ряду оснований проявляют относительную независимость друг от друга.

Правомерность такого предположения теоретически была высказана уже сто лет тому назад Т. Рибо. Он писал: «Мы говорим, что страдание противоположно удовольствию; это просто способ выражаться, – они не противоположны, они просто различны» (Рибо, 1906, с. 51).

Положение о двухмодальной психологической структуре счастья и общей удовлетворенности жизнью имеет своим более общим методологическим основанием идею непрерывности и континуальности психического, в соответствии с которой счастье-несчастье, удовлетворенность-неудовлетворенность предстают не как четко разделенные, полярные образования, а как два сопряженных и пересекающихся между собой сегмента единого пространства человеческой субъективности.

В соответствии с этой общей идеей несчастье не является просто антисчастьем, как и счастье не есть антитеза несчастья. Другими словами, счастье – несчастье, удовлетворенность – неудовлетворенность не являются лишь антиподами, простой альтернативой друг другу, когда каждая из сторон лишь отражает другую с точностью «до наоборот». Напротив, у них есть своя качественная определенность и внутренняя психологическая целостность, не сводимая лишь к противоположному знаку эмоциональности, поэтому отсутствие у человека негативных эмоций или страданий еще не означает, что он находится в счастливом состоянии и испытывает радостные чувства, как и наоборот.

Эмпирически этот общий тезис находит свое подтверждение в том, что соответствующие эмоционально-счастливые или эмоционально-несчастливые состояния личности имеют разные источники формирования, выполняют разные функции и обладают разными механизмами обратного воздействия на личность и ее активность. Вопреки пословице «Счастье с несчастьем смешалось – ничего не осталось» в особых ситуациях жизни человек способен испытать и «сладкую печаль» и «счастье со слезами на глазах». И это не хаотическое смешение чувств, а особые формы их упорядоченности и проявлений эмоциональной целостности человеческой жизни. Как справедливо писал У. Макдауголл, существует «необычное сплетение грусти и веселья» и нередко для человека «мрачные минуты его неудач осветляются лучами надежды, а моменты триумфа и торжества омрачаются сознанием тщетности человеческих стремлений» (Макдауголл, 1984, с. 104–105).

Этим необычным состояниям человеческой души, когда «глубокая радость заключает в себе больше суровости, чем веселья, а крайнее и полное удовлетворение – больше успокоения, чем удовольствия», – удивлялся гораздо раньше М. Монтень. Он писал: «Тяготы и удовольствия – вещи крайне различные по природе – каким-то образом соединяются природными узами» (Монтень, 1992, с. 380).

Очевидно одно: во всех подобных переживаниях противоположные чувства и эмоции не разрушают и не «гасят» друг друга вопреки всем физическим законам, а своим необычным сочетанием выражают состояния высокого душевного накала и высших форм эмоционального самовыражения и самосознания личности. Когда А. С. Пушкин в одном из своих стихотворений восклицает: «О, как мучительно тобою счастлив я» или говорит: «Мне грустно и легко, печаль моя светла» речь идет не об обычных переживаниях счастья или печали, а о более усложненных и напряженных формах духовности, способных передать и «изначальную скорбь», и непреложную радость бытия одновременно.

В православии есть понятие «скорбящая радость», в содержании которого заключена, если воспользоваться выражением Е. Н. Трубецкого, «одна из замечательных тайн духовной жизни». Эту тайну можно понять, обратившись к его знаменитым этюдам по русской иконописи. Восхищаясь мастерством русских иконописцев ХV в., он пишет о том, что для такого изображения духовного страдания, как на их иконах, недостаточно было только пережить это страдание, а «нужно над ним подняться». «Но главное и основное в иконе XV века, – продолжает он свои размышления дальше, – не эта глубина страдания, а та радость, в которую претворяется скорбь; то и другое в ней нераздельно: в ней чувствуется состояние духа народа, который умер и воскрес» (Трубецкой, 1994, с. 277).

Важно также подчеркнуть, что определенная асимметрия – не только количественная, но и качественная – обнаруживается при рассмотрении счастья-несчастья с позиций принципа индивидуальности.

Давно и хорошо известна большая избирательность людей в отношении того, что может доставить им радость или огорчение, что усиливает или, напротив, уменьшает их чувство счастья, равно как и несчастья. Эта индивидуальная специфичность определяется не только личностными особенностями человека, но и теми многообразными событиями жизни, которые нередко происходят случайно, имеют неповторимый след, «спутывая все карты» жизни, образуя неожиданные повороты и зигзаги его неповторимой индивидуальной судьбы.

Хотя каждый человек не только несчастлив, но и счастлив по-своему, тем не менее, формы проявления и степень выраженности этой индивидуальной неповторимости у них разные. Так, уже давно замечено, что гамма удовольствий в человеческой жизни не так богата и разнообразна, как гамма страданий. Об этом авторитетно писали В. Вундт и другие профессиональные психологи. В свою очередь, В. Франкл, ссылаясь на одного русского психолога-экспериментатора, утверждает, что в среднем нормальный человек ежедневно переживает несравненно больше отрицательных эмоций (неудовольствия), чем положительных (удовольствия) (Франкл, 199 0, с. 167–16 8).

Этот эмпирически наблюдаемый факт получил свое убедительное отражение и в творчестве многих известных писателей и поэтов, не хуже специалистов разбирающихся в тонкостях человеческой психики и одновременно умеющих выразить их живым языком искусства. У Н. С. Гумилева есть в связи с этой особенностью переживания человеческих чувств и счастья прекрасный поэтический образ:

У муки столько струн на лютне,У счастья нету ни одной.

Не нами и не сегодня замечено, что в описании счастья и радости, земного рая и состояния высшего блаженства мастера слова всегда оказывались менее выразительными и изобретательными, чем при описании трагедий, ужасов, несчастий, горя и т. д. Так, «Рай» Данте в его «Божественной комедии», по всеобщему признанию, заметно уступает «Аду»; «Возвращенный рай» Дж. Мильтона его «Потерянному раю», а вторая часть «Фауста» Гете читается с меньшим интересом, чем первая и т. д.

«О счастье можно говорить минуты пять, не больше, – говорит героиня романа Э. М. Ремарка „Тени в раю“ Наташа. – Тут ничего не скажешь, кроме того, что ты счастлива. А о несчастье люди рассказывают ночи напролет». Соглашаясь с нею, ее собеседник Роберт Росс, от имени которого идет повествование, вносит важное добавление: «Но кроме того, счастье нагоняет скуку, а несчастье – нет» (Ремарк, 1971, с. 94).