Битва трех императоров. Наполеон, Россия и Европа. 1799 – 1805 гг. - Дмитрий Юрьевич Пучков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этот демарш был опять-таки блистательным ходом. Наполеон показал, что он готов на все ради мира, что он не оскорбился даже не слишком вежливым посланием царя. Это давало хоть какой-то шанс на возможность заключения выгодного договора, а в случае отказа Александра I подобная просьба еще более должна была разжечь самоуверенность союзного командования. Наконец, перемирие на 24 часа было очень важным, чтобы успеть подвести к полю боя подкрепления.
Савари тотчас же исчез во тьме ночи. Не прошло и двух часов с тех пор, как он пересек линию аванпостов в одном направлении, как караулы обеих враждующих армий пропустили его в противоположном. Впрочем, сразу Савари к царю не попал. Всю ночь его возили с одного бивака на другой в поисках князя Багратиона. Когда же Багратиона нашли, тот заявил, что он не может организовать встречу с царем без согласия главнокомандующего. Тогда Савари попросил немедленно передать записку князю Чарторыйскому. Записку адъютанта Наполеона действительно быстро доставили князю, и в скором времени Савари снова встретился с Александром I. Молодой царь был, как всегда, исключительно любезен, но, судя по всему, разговаривал более холодно, чем в предыдущий раз.
«Я бы с удовольствием использовал эту возможность для встречи, – сухо произнес Александр, – если бы я считал, что его [Наполеона. – Примеч. авт.] намерения были таковыми, как вы мне их описываете. Впрочем, времени уже осталось мало, чтобы увидеться сегодня»[755]. Царь лишь великодушно согласился послать на встречу с императором французов своего адъютанта Долгорукого, самого главного заводилу в среде штабной «золотой молодежи».
В то время когда Савари и Долгоруков поскакали к линии аванпостов, в рядах французской армии все уже давно было в движении. В пять часов утра войска маршала Сульта покинули свои биваки вокруг Аустерлица и двинулись по широкой равнине на запад. Пехота шла, построившись в полковые каре в шахматном порядке с артиллерией и кавалерией в интервалах. «Этот марш напомнил Морану то время, когда французская армия в песках Египта шла в огромных каре среди бесчисленных полчищ мамелюков, – вспоминал генерал Тьебо. – Я же был поражен великолепием этого необычайного зрелища. Трудно представить себе что-либо более величественное, чем эти 30 движущихся масс, которые… развернулись на пространстве более двух лье. В сверкании своего оружия они шли, гордые той медленностью, с которой среди бела дня производилось отступление, и без страха смотрели на линии и колонны вражеской кавалерии, покрывавшие все пространство до горизонта»[756].
Несмотря на медленность и стройный порядок, движение корпуса Сульта все-таки было отступлением. «Дело, кажется, поворачивается плохо, – проворчал из рядов какой-то старый солдат и, обращаясь к проезжавшему мимо адъютанту, сказал: – Молодой человек, не всегда приходится идти только вперед, вы скоро узнаете, что такое отступление, а может быть, и бегство…»[757]
Около полудня Савари примчался в штаб императора, расположившийся на небольшом постоялом дворе под названием Кандия в 7 км к востоку от Брюнна. Адъютант доложил о своем свидании с царем и о том, что Долгоруков ожидает встречи у первого французского поста. «Его желание заключить мир было таково, – рассказывает Савари, – что, не дав мне договорить, он вскочил на коня и помчался к передовому посту с такой скоростью, что взвод эскорта с трудом поспевал»[758].
«Я увидел, как из какой-то канавы навстречу мне вылез маленький человечек, очень грязный и чрезвычайно смешно одетый», – будет рассказывать со смехом о своем рандеву с императором князь Долгоруков в штабе союзников. Он также скажет, что «был очень удивлен, когда ему заявили, что это Наполеон»[759].
Неизвестно, о какой канаве говорил Долгоруков, но что совершенно очевидно, это вызывающий тон, каким молодой адъютант стал беседовать с Наполеоном. «Во время разговора, каждое слово которого мы прекрасно слышали, – вспоминал Сегюр, – император держался спокойно и сдержанно, а Долгоруков, напротив, вел себя с такой надменностью и развязностью, что это могло бы нас разозлить, если бы не вызывало чувство жалости, настолько подобное поведение было смешным и неуместным».
Действительно, как ни старался сдержать себя император, он в конечном итоге взорвался. Князь высокомерно заявил, что мир возможен только в том случае, если Наполеон немедленно откажется от Итальянского королевства, от левого берега Рейна и Бельгии, и добавил, что французской армии, так и быть, дадут уйти подобру-поздорову, если она тотчас же эвакуирует Вену и «наследственные владения» Австрийской монархии.
«Уходите! Уходите, сударь, – воскликнул император, – уходите и скажите вашему хозяину, что у меня нет привычки позволять оскорблять себя подобным образом, уходите сейчас же!»
Вернувшись к своей свите, Наполеон нервным жестом несколько раз стукнул по земле хлыстом и произнес в сердцах: «Италия! Они хотят Италию!.. А что же бы они сделали с Францией, если бы я был разбит? Ну что ж, раз они очень хотят, я умываю руки. И с Божьей помощью, через 48 часов я дам им суровый урок»[760].
«Произнося эти фразы, – вспоминал Савари, – он пешком дошел до первого пехотного поста нашей армии. Это был отряд карабинеров 17-го легкого полка. Император, продолжая раздраженно говорить, стучал хлыстом по комкам земли, лежавшим вдоль дороги. Часовой, старый солдат, слушая его, спокойно набивал свою трубку, держа ружье между ног. Наполеон подошел к нему и воскликнул: “Эти люди считают, что нас осталось только слопать!” Старый солдат, невозмутимо ответил: “Да ну! Пусть попробуют – мы встанем им поперек глотки”… Эта забавная фраза заставила императора рассмеяться. К нему вернулось хорошее расположение духа, он вскочил на коня и поскакал в штаб-квартиру…»[761]
Долгоруков привез в штаб союзников известие о том, что «Буонапарте» трепещет. Он рассказал также, что видел, как повсюду французы в страхе окапываются. «Наш успех несомненный, – говорил он, – стоит только идти вперед, и неприятели отступят, как отступили они от Вишау»[762]. Казалось, действительно, все подтверждало правоту молодых советников Александра. «Французские аванпосты имели такой вид, что они в растерянности и смущены, – вспоминал князь Чарторыйский, прибывший вместе с Александром к армии. – Это поддерживало иллюзии. Постоянно с наших передовых линий приходили рапорты, которые говорили о скором отступлении французской армии. В результате уже думали не столько о настоящем моменте, сколько о будущем, не о том, как разбить
