История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции - Виктор Петелин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда произошли необратимые процессы развала великой державы СССР, В.Н. Осипов принял участие в предвыборной кампании начала 1990 года, опубликовав свою программу в газете «Московский строитель» (№ 8. 1990. 27 февраля – 6 марта):
«За возрождение отчизны!
Сегодня мы оказались на краю пропасти. Кризис политический, экономический, социальный, демографический, экологический, продовольственный, жилищный – это чудовище с несколькими головами. Дракон, нависший над Родиной. Но среди всех кризисов главным, решающим и определяющим всё и вся является кризис НРАВСТВЕННЫЙ. Горько перечислять все наши беды: распад семьи, чума алкоголизма.
Оскудение милосердия и человечности (миллион сирот при живых родителях!), поголовная матерщина, преступность. Всё это, на мой взгляд, явилось следствием 70-летнего искоренения религии, прежде всего Православия, исконной веры наших прадедов… Бедственное положение РСФСР, самой обездоленной и самой понукаемой республики, республики с самым низким прожиточным уровнем, общеизвестно. У нас пустые деревни (геноцид коллективизации прошёлся по славянам особенно свирепо), бездорожье, кошмар общежитий, где живут до старости, отвратительное здравоохранение, у нас 56% семей в этих условиях имеют одного ребёнка, и через поколение нас будет вдвое меньше…» (Осипов В. Корень нации. С. 173).
Как глава Союза «Христианское Возрождение» В.Н. Осипов пишет письма патриарху и генеральному прокурору о разжигании национальной розни, о преследовании русских в национальных республиках, против шквала русофобии. Но ответа не последовало.
А уже всем соотечественникам была видна предательская роль Горбачёва, Ельцина и их единомышленников, действующих под американскую диктовку. В это время, в ночь с 30 на 31 августа 1992 года, в Доме писателей России в Хамовниках В. Осипов подписал «Заявление русских репрессированных писателей» с призывом: «В стране рождается новое чудовище: тоталитарный режим с демократической личиной. Призываем всех честных людей предотвратить опасное развитие событий, ведущих к Гражданской войне». Заявление, кроме В. Осипова, подписали Олег Волков, Евгений Кутузов, Борис Споров, Леонид Бородин.
В книге В.Н. Осипова, кроме «Мордовского дневника», девяти журналов «Вече», выступлений, обращений, заявлений, есть интересные статьи об академике И. Шафаревиче, о Вадиме Кожинове, о художнике Глазунове, о расстреле генерала Л. Рохлина, о генералах Макашове и Родионове, статьи «Есть ли совесть у «Московского комсомольца», «Остановить геноцид русских в Чечне», «Христоненавистники рубят иконы», «Банду Ельцина – под суд!», «Патриоты России – объединяйтесь!», «Богохульство в Центре Сахарова», «Задачи национальной власти в России».
В строительстве Русского государства В.Н. Осипов опирается на блестящие труды современников и историков С. Глазьева, А. Уткина, И. Ильина, Л. Тихомирова, М. Каткова.
К этому циклу современной литературы примыкает и Василий Гроссман со своей повестью «Всё течёт…» (1955; в 1961 году конфискована, в 1970-м опубликована во Франкфурте-на-Майне; в 1989-м в Москве). Задача её в том, чтобы показать суть репрессивного режима, установившегося в СССР, лишившего человека свободы выбора своих действий и свободы выбора своих мыслей. Иван Григорьевич возвращается из лагеря, в котором просидел около тридцати лет. Он не совершал никаких преступлений, но он обладал «безжалостной резкостью» и прямотой. «Неудачная, горькая судьба Ивана зависела от Ивана, – сообщает автор. – В университете он в кружке по изучению философии вёл жестокие споры с преподавателем диамата. Споры продолжались, пока кружок не прикрыли. Тогда Иван выступил в аудитории против диктатуры – объявил, что свобода есть благо, равное жизни, и что ограничение свободы калечит людей подобно ударам топора, обрубающим пальцы, уши, а уничтожение свободы равносильно убийству. После этой речи его исключили из университета и выслали на три года в Семипалатинскую область. С тех пор прошло около тридцати лет…» Обычно о нём говорили: «Быть Ивану теперь академиком», другие говорили: «Всё он, сумасшедший». Иван Григорьевич приехал к двоюродному брату Николаю Андреевичу, который, вспоминая печальную судьбу брата, думал о своей судьбе, не менее драматической: Николай Андреевич достаточно обеспечен, карьера его сложилась, он доктор наук, но сколько ему пришлось подписывать «нехороших» писем, пугаться чудовищных слухов, распространявшихся по Москве, про евреев, про врачей, про космополитов, об артисте Михоэлсе, совершивших «чудовищные преступления». Николай Андреевич выступил на митинге и осудил врачей-убийц, говорил «о бдительности, о ротозействе и благодушии» (Гроссман В. Всё течёт… М., 1989. С. 275). И сколько ещё Николай Андреевич совершал неблаговидных поступков, чтобы добиться успешной карьеры и благополучия! И это беспокоило его совесть при встрече с пострадавшим братом: «Правильно ли он жил? Действительно ли, как все вокруг считают, был он честен? В душе всё слилось, росло покаянное, томящее чувство» (Там же. С. 279). При встрече с Иваном Григорьевичем всё сразу выяснилось: он не смог исповедаться во всех своих «страданиях совести, со смирением рассказать о горькой и подлой слабости своей», а Иван оказался «чужим, недобрым, враждебным» (Там же. С. 285). Иван Григорьевич ушёл из благополучного дома и ночевал в поезде, направлявшемся в Ленинград. Но и вторая столица оказалась ему чужой. По дороге он думал о своём одиночестве, думал о великих исторических событиях в России. «Лишь одного не видела Россия за тысячу лет – свободы» – этот вывод Ивана Григорьевича подвергся в русской литературе острой критике. Иван Григорьевич поклонялся свободе, «светом и силой лагерных душ была свобода. Свобода была бессмертна» (Там же. С. 316). Он много размышляет о судьбах своей страны, о голоде 30-х годов, о фанатизме первых разрушителей: «Они разрушали старый мир и жаждали нового, но сами не строили его. Сердца этих людей, заливших землю большой кровью, так много и страстно ненавидевших, были детски беззлобны. Это были сердца фанатиков, быть может, безумцев. Они ненавидели ради любви» (Там же. С. 345. Курс мой. – В. П.). И такие по-детски беспомощные мысли часто посещали несчастного Ивана Григорьевича, так и не нашедшего самого себя, хотя у него были возможности для полезной жизни. Особенно нетерпимы размышления Ивана Григорьевича о Ленине, о «неумолимом подавлении личности» в «тысячелетней истории русских», о «холопском подчинении личности государю и государству» (Там же. С. 358), он подмечает: «Особенности русской души рождены несвободой», «русская душа – тысячелетняя раба». «Что даст миру тысячелетняя раба, пусть и ставшая всесильной?» (Там же. С. 359) – вопрошает Иван Григорьевич, с которым полностью согласен и В. Гроссман: «Великая раба остановила свой ищущий, сомневающийся, оценивающий взгляд на Ленине… он обещал ей златые горы и реки, полные вина…» (Там же. С. 360).
Многое упрощает Иван Григорьевич, размышляя о Ленине, и о Троцком, и о Сталине, и о русском народе как «загадке», русский народ – «тысячелетний раб», не умеет работать, во всём подчиняется своему хозяину. К таким неутешительным выводам о России и русском народе приходит Иван Григорьевич в тяжких раздумьях после тридцатилетней лагерной жизни. Так думает и его создатель, В. Гроссман.
Много разных суждений произносилось на этот счёт. Приведу лишь мнение критика и поэта Татьяны Глушковой. Напоминая о снижении уровня современной прозы, а главное – о снижении уровня требований к её качеству со стороны критики, Т. Глушкова вспоминает прозаика В. Гроссмана, о котором не устают твердить, что он великий: «Это может «работать» разве что на читателя-неофита… А критики, лгущие о «величии» по существу б е з ъ я з ы к о г о журнализма В. Гроссмана-прозаика, напоминают министров из сказки Андерсена «Новое платье короля»… И именно этот придворный хор приходит на ум, когда вспоминаешь состязание в апологии В. Гроссмана между А. Бочаровым и, скажем, И. Золотусским… Духовная предводительница их – отборных этих людей, – как известно, Т. Иванова. Её непосредственность, младенческая простота особенно покоряет на фоне многодумных, отягчённо-духовных размышлений того ж И. Золотусского. «А восхищаться повестью Василия Гроссмана «Всё течёт», – щебечет она, – я уж и не буду. После «Жизни и судьбы» мне ясно (!), что это писатель великий. Всё, что публиковалось потом, я так и воспринимала, как прозу великого писателя». Как видим, это лишь одна из точек зрения, простая и вдумчивая точка зрения о русском языке писателя, о «безъязыком журнализме» прозаика, которого считают великим» (Москва. 1990. № 2. С. 192).
Часть шестая
«Классика и мы», или Дискуссия о традиции и о литературном патриотизме
(П. Палиевский, В. Кожинов, С. Куняев, Е. Евтушенко, А. Эфрос и др.)
