История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции - Виктор Петелин

В начале 60-х годов в издательство «Советский писатель» пришли талантливые писатели-фронтовики Егор Исаев, Гарольд Регистан, Николай Родичев, Владимир Туркин, Василий Росляков, конструктивную позицию заняли руководители издательства Николай Лесючевский, Валентина Карпова, Борис Соловьёв, и в издательство хлынули настоящие русские писатели, преимущественно из провинции, – Михаил Алексеев, Иван Стаднюк, Анатолий Иванов, Григорий Коновалов, Николай Шундик, Пётр Проскурин, Василий Шукшин, Василий Белов, Виктор Астафьев, Евгений Носов… Здесь при участии патриотически настроенных сотрудников издательства возникло новое литературное направление, с явлением которого приходилось считаться всем идеологическим центрам. Конечно, рукописи названных писателей приходилось «пробивать» в план, спорить и доказывать, но процесс уже невозможно было остановить.

А в это время со страниц множества газет, журналов, с трибун съездов, партийных и писательских, во все голоса трубили, что у нас, в Советском Союзе, сформировался единый советский народ и одно из требований коммунистической идеологии ко всем художникам (писателям, художникам, театральным деятелям, композиторам) – показывать героический советский характер, раскрывая в нём неповторимые качества и свойства своего времени. В это прокрустово ложе не умещалось написанное талантливыми русскими писателями. И началась литературная борьба…

Станиславу Куняеву очень нравится предмет воспоминаний – собственная жизнь, свои стихи, поведение, позиция, иной раз из рассказанного получается, что Николай Рубцов и Анатолий Передреев не состоялись бы, если б не мудрая руководящая рука Станислава Куняева. А между тем первые книжки в столице Рубцова и Передреева вышли в «Советском писателе» и нужно было Егору Исаеву не раз вступиться за них, никому не известных в то время, чтобы сборнички их увидели свет и покорили русских читателей.

Но тут уж ничего не поделаешь, только действительно крупным личностям удается избежать главной опасности, подстерегающей повествователя о времени и о себе, – преодолеть субъективизм в изложении исторических фактов и дать объективную картину минувшего. Трудно осуждать за то, что каждый рассказывает о времени со своей точки зрения и рассказывает то, что видел, пережил, совершил.

Но так порой хочется выглядеть получше, позначительнее, а дело, которое совершил, представить, так сказать, судьбоноснее… С этим ничего не поделаешь, привычное дело.

Допустим, через много лет историк литературы будет описывать этот период и сошлётся на мемуары Станислава Куняева как на правдивый источник современника и очевидца. И ошибётся, если не проверит здесь сказанное по другим источникам, подлинным документам того времени, не возьмёт ещё десятки свидетельств и только тогда создаст многомерную картину прошедшего… Тогда историк напишет, что, несмотря на тотальный идеологический контроль, и в «Октябре», и в «Молодой гвардии» пробивались повести, романы, стихи, статьи, которые выходили за рамки дозволенного и становились центром споров и дискуссий, прекращаемых постановлениями ЦК КПСС и решениями писательских органов управления, и не «Знамя» подверглось острой идеологической критике на страницах конформистской печати, а журнал «Молодая гвардия», и не «Знамя» предстало в октябре 1970 года с отчетом перед Секретариатом ЦК КПСС, а именно «Молодая гвардия», после чего были сняты с должности главного редактора Анатолий Никонов, а с должности заведующего критикой Виктор Петелин как главные «виновники» патриотической направленности журнала. И не авторы «Знамени» подверглись жесточайшей критике в печально известной статье А. Яковлева (1972), а авторы именно «Молодой гвардии»: Олег Михайлов, Сергей Семанов, Михаил Лобанов, Виктор Петелин, Анатолий Ланщиков, Пётр Выходцев, Леонид Ершов…

Новое литературное направление уже оформилось в острых литературных спорах и дискуссиях, а Станислав Куняев всё ещё выбирал, став членом правления, секретарём Московской писательской организации. И только в декабре 1977 года, принимая участие в дискуссии «Классика и мы», сделал окончательный выбор: произнёс несколько критических замечаний по адресу Эдуарда Багрицкого, удививших его учителей Бориса Слуцкого и Александра Межирова, как и их единомышленников. Правда, мало что нового сообщил Куняев: задолго до этого выступления Олег Михайлов опубликовал книгу «Верность» (1974), в которой даётся точная характеристика писателям одесской школы – Бабелю, Катаеву, Олеше, в том числе и Э. Багрицкому.

В книге С. Куняева много интересного о минувшей жизни, хорошо написано о Георгии Свиридове, Фёдоре Сухове, Эрнесте Портнягине, Игоре Шкляревском, Ярославе Смелякове. Станислав Куняев вспоминает острейшие конфликты, споры, тяжелейшие перемены в человеческих судьбах, вспоминает всё горячее, что и до сих пор обжигает наши души. Но не почувствуется в этих страницах скорби, нет во всех этих описаниях трагедийности нашей истории последних лет. Зато чрезмерно выпирает самолюбование своей смелостью, отвагой, подчёркивается самопожертвование, когда он идёт на «ковёр» к Альберту Беляеву с видом Джордано Бруно, восходящего на костёр. А кто такой Альберт Беляев? Всего лишь заместитель заведующего Отделом агитации и пропаганды ЦК КПСС.

Мелочь, но тогда он – один из воинствующих русофобов, «заклинатель змей». «Наш первый бунт», «Моё выступление с трибуны», «Жребий брошен», «Зал и ораторы», «ЦК и КГБ в ужасе», «Русско-еврейское Бородино», «На ковре у Альберта Беляева» и др. – так называет автор некоторые главки своего повествования о своём выступлении на дискуссии «Классика и мы» и о своём «Письме в ЦК КПСС» о сборнике «Метрополь».

Всё это производит чуть ли не комическое впечатление, особенно когда автор чересчур драматизирует события, потому что автору этой книги самому не раз приходилось бывать в ЦК КПСС и выслушивать назидательные приговоры блюстителей идеологической чистоты, что не смущало, а заставляло лишь подробнее и простодушнее высказывать свои суждения о Шолохове, Булгакове, о русской литературе вообще. Помню, как прорабатывали за Булгакова в 1974 году, на всех собраниях того времени находились ораторы, напоминавшие об «ошибках В. Петелина», а В. Озеров ещё в 1977 году в «Правде» напоминал, что В. Петелин и Л. Аннинский допустили ошибки в своих очередных книгах. Конечно, ничего хорошего не было в таких свиданиях с работниками ЦК, но помню также и то, как после одной из таких встреч, где особенно остро встал вопрос о моей дальнейшей судьбе, состоялся разговор с Олегом Михайловым, где сначала всерьёз, а потом «под пивко» с юмором подверглась обсуждению «проработка», и вдоволь было смеха над замечаниями, исходившими от работников ЦК, которые удивили невежеством, пустозвонством и приспособленчеством. Но таковы были условия нашего существования в литературе, и ничего с этим невозможно было поделать, единственное, что оставалось, – быть самим собой.

Станислав Куняев относит себя к «легковоспламеняющимся», но как долго созревало его национальное самосознание в 70-х годах, можно проследить по его дневниковым записям 1971—1977 годов. И только в конце 1977 года произошло событие, «властно повлиявшее» на его «чувства»: погиб Эрнст Портнягин. «Когда мы хоронили его в запаянном цинковом гробу на Хованском кладбище, я подумал: «Вот так и со мной может произойти. Несчастный случай – и все годы, которые ты готовил себя к большому делу, к борьбе за судьбу русской культуры и, может быть, за судьбу России, – всё пойдёт псу под хвост. Надо действовать, пока есть силы, пока не поздно» (Там же. С. 192).

По всему чувствуется, что автор даже не понимает, что эти размышления ставят его в смешное положение: мужику сорок пять лет, семнадцать из них он прожил в Москве, эпицентре бушующих литературных страстей, а только сейчас он понял, что нужно выступить на дискуссии «Классика и мы», устроенной секцией критики Московской писательской организации, где председательствовали Евгений Сидоров и Феликс Кузнецов. И секретарю Московской писательской организации Станиславу Куняеву не нужно было дожидаться звонка от Вадима Кожинова, чтобы принять участие в дискуссии. Другое дело – «я решил бросить этой мафии в лицо всё, что думаю о ней». И что же Станислав Куняев бросил в лицо этой «мафии»? Прочитал сборник «Воспоминания о Багрицком», в котором авторы воспоминаний сравнивают Эдуарда Багрицкого с Тургеневым, Фетом, Буниным, называют его «классиком», «гением», продолжателем русской классической литературы. И что же? Друзья покойного говорят, что «Багрицкий преданно любил Пушкина – как и подобает русскому поэту», сравнивают Незнакомку Багрицкого с «Незнакомкой другого великого лирика», находят, что «Багрицкий в своём подходе к животному миру» «сродни» «безымянному автору «Слова о полку Игореве». Станислав Куняев тоже считает, что Багрицкий – яркий, талантливый поэт, но его отношение к труду, к «маленькому» человеку, к природе совсем иное, чем у Пушкина, Лермонтова, Льва Толстого… «Мемуаристы пишут, – говорил Станислав Куняев, – что по чувству природы стихи Багрицкого равны лучшему, что было в русской поэзии, от автора «Слова» до Фета и Бунина. Но ведь это не совсем так…» И далее оратор «осторожненько» приводил строчки из Багрицкого, из которых делал вывод: Багрицкому природа «была совершенно чужда», «не любил Толстого»…