Озорные рассказы. Все три десятка - Оноре де Бальзак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Уверена, он опять думает о стразах!
И королева не ошибалась. Его Величество был столь поглощён мыслями о трудностях на пути к исполнению своего желания и о последствиях, к которым оно может привести, что однажды за парадным ужином он, вместо того чтобы сказать своей жене: «Я подстрелил двадцать два зайца», шепнул ей на ухо: «Я подстрелил двадцать два страза»…
Королева заулыбалась в ответ на эту оговорку, и публика на галереях и придворные вельможи все как один возрадовались:
– Король в хорошем расположении духа, он сказал королеве что-то приятное.
На самом же деле Его Величество был весьма озабочен: корона с поддельными драгоценностями уже давила ему на голову.
Таково было положение при дворе королевства Матакен, когда в деревне, расположенной в двух милях от столицы, произошло событие, которое должно было коренным образом изменить жизнь королевского семейства. Эта деревня под названием Кошачий Сток походила на крышу, оттого что лепилась к крутому склону высокой-превысокой горы, и её хижины, тесно прижатые друг к дружке, издалека выглядели точно её черепица.
Выше всех стоял одинокий домик, который словно уцепился за вершину горы и был похож не на дом, а на прибитую к стене клетку. В этом бедном, полуразвалившемся и потрескавшемся домишке жила старая-престарая седая старуха, такая же кривая, почерневшая, грязная и зловонная, как её хижина. Во рту у неё осталось только два больших жёлтых зуба, острых и изогнутых, как крюки, словом, способных отпугнуть самого чёрта; щёки походили на сморщенные листы древнего пожелтевшего пергамента и были усеяны темно-коричневыми пятнами, длинный нос был чёрен и загнут, словно клюв хищного попугая, подбородок делал вид, будто хочет укусить этот нос за кончик, лоб напоминал обломок скалы, седые лохматые брови торчали точно иглы у дикобраза, а под ними сверкали глаза, пылавшие, как у дикой кошки. Она наводила страх на всех путников; поднявшись из любопытства на вершину горы, откуда открывался вид на все три провинции королевства Матакен, они не осмеливались войти в дом, где сидела старая колдунья, которая никогда не спала и с дьявольской быстротою не переставая пряла пряжу. Она пряла и пряла без передышки, но всем казалось, будто её веретено, нить, кудель и высохшие пальцы не шевелятся – так скоро они двигались. Самые отважные, те, кому хватало духу остановиться и заглянуть через щель внутрь дома, слышали в тишине: прр, прр. Это шуршали её пальцы, её кудель, нить и веретено. Жители Кошачьего Стока прозвали старуху Тонкопряхой не за то, что она только и делала, что пряла, а за то, что её нить, сколь бы грубой ни была конопля, выходила самой тонкой во всём королевстве. Отдельные домохозяйки уверяли, будто у старухи столь едкая слюна, что конопля утончается, как по волшебству. Да, так и было, даже у феи не получилось бы лучше. Её пряжа пеньковая покупалась по цене льняной и шла на плетение кружев, она ценилась столь дорого, что за один её фунт давали тысячу матакенских ливров, а старуха всякую неделю делала не меньше фунта. Несмотря на это, она так и ходила в обносках, не чинила своей хижины и сына своего одевала по-нищенски. Да, у неё был сын, и с самого рождения он не видал от неё ничего кроме побоев и издевательств, хотя мог бы сделаться её отрадой. Он был единственным её ребёнком, доставшимся ей от покойного мужа, каковой при жизни славился своими золотыми руками и выращивал лучшую в стране коноплю, а умер от горя, потому как жена вечно его мучила, грубила ему и истязала прихотями, что доводят мужчин до безумия. Она требовала, чтобы всё в доме было так, как хочет её левая нога, еда у неё вечно подгорала, она таскала мужа за уши, когда он спал, прятала его башмаки, когда он их искал, и отдавала, когда ему некуда было идти, вечно выставляла его дураком, надоедала советами по выращиванию конопли, бросала птицам половину семян, короче, делала его жизнь до того невыносимой, что он отдал ей часть своей жизни и по чистой случайности подарил ребёнка; это было чудо, поскольку, когда он умер, старой Тонкопряхе стукнуло уже пятьдесят восемь лет, а сын её родился только полгода спустя. Дабы подтвердить сей факт, Медицинская академия послала к ней своих уполномоченных, и они написали тома мудрёных записок, объяснивших удивительные роды влиянием комет, что сразу и полностью удовлетворило академию и укрепило репутацию первого королевского медика, каковой возложил на себя лично объяснение всех необыкновенных казусов.
Ребёнок, рождённый Тонкопряхой, был мальчиком, прекрасным, как весеннее утро. Она родила его ночью и в присутствии трёх уполномоченных, словно принцесса, а после ухода медиков в её хижине до рассвета светились огни, раздавался шум, взрывы смеха и пение, как будто там веселились на балу все феи королевства. Но уже на следующий день тот, кто из любопытства подкрался к хижине, видел, что она как прежде тиха и нема, и нет вокруг неё никаких следов, оставленных каретами государей и волшебников, а старая Тонкопряха кормит грудью своего новорождённого, коего она окрестила Фаустеном, то бишь Счастливым. Тонкопряха делала всё, чтобы счастье, обещанное этим именем, сыну не досталось, и не было на всём белом свете ребёнка несчастнее, чем её сын. С первых дней мать щёлкала его по носу, чтобы он не вздумал кричать. Бедный малыш так боялся, что не подавал голоса даже тогда, когда хотел есть, и старуха, знать не знавшая, как растить детей, кормила его кашей по своему хотению. Однажды одна добрая женщина, поднявшись на гору и увидев хорошенького, бледного и тщедушного младенца, который, казалось, вот-вот отдаст богу душу от голода и побоев, из жалости предложила беззубой Тонкопряхе задаром выкормить её сына, на что старуха ответила такой дикой бранью, что у кормилицы от страха молоко в груди прокисло и свернулось на целых два дня. Добрая женщина объявила по всей деревне, что Фаустен долго не протянет. Однако дни шли, а прохожие всё так же видели, как малыш и в дождь и в снег возится
