От 7 до 70 - Геннадий Разумов

Обиженный, униженный и мечтающий о каком-то мифическом литературно-историко-географическом образовании я поперся в Историко-архивный институт, он казался мне вполне подходящим для этого местом. Там и конкурса-то особенно большого не было. Несмотря на это, меня там тоже до экзаменов не допустили. На медицинской комиссии докторша велела сделать двадцать приседаний и, приставив стетоскоп к моей груди, заявила, что я не прохожу по здоровью.

– Ты же сам сказал, что у тебя в детстве была скарлатина, – сказала она, – теперь вот осложнение на сердце. Поэтому у нас тебе противопоказано – архивы, пыль.

Только через несколько лет я понял, куда я, дурак, полез с моим-то носом – в те годы этот ВУЗ принадлежал грозному ведомству, бериевскому МВД.

«Если ты а,ид, то иди в МИИТ, если ты а,гой, то иди в любой» – такая ходила поговорка. Уклоняясь все дальше от намеченного мною еще в детстве столбового гуманитарного пути развития, я пошел в Инженерно-экономический институт.

Но пробыл там всего один семестр и сбежал. По очень серьезной причине, с которой была связана изрядная нервотрепка.

МОЕ ПОДСУДНОЕ ДЕЛО

В те времена такие вузы, как Инженерно-экономический (наравне с просто Экономическим, Финансовым, Педагогическим, Текстильным, Пушным и другими не чисто техническими) традиционно были женскими. Поэтому я сразу же попал в очень щекотливое положение – в моей группе оказались одни девочки.

Нетрудно представить, как мог себя чувствовать в таком обществе семнадцатилетний юноша, почти все 10 лет учебы видевший своих сверстниц только на редких школьных вечерах, где он подпирал спиной стену и заливался густой краской только от одного случайного взгляда какой-нибудь танцующей девицы.

Последствия раздельного обучения проявились на первом же занятии. Девчонки моментально поняли, какой удачный повод повеселиться дает им мое присутствие, и в буквальном смысле не давали мне прохода. То одна из них как бы невзначай задевала меня в коридоре своими упругими грудками, то другая, сидевшая на занятиях рядом, задирала юбку, обнажая круглые розовые коленки. Я краснел, бледнел, сопел и, чтобы ко мне не приставали, садился за первый стол поближе к преподавателю.

Так я стал почти отличником.

Потом покушения на мою невинность стали более опасными. Некая Алла попросила меня помочь ей подготовить домашнее задание по диамату, и, я, крупный знаток марксистско-ленинской философии, однажды вечером оказался с ней вдвоем в отдельной квартире многоэтажного дома, возвышавшегося на Подсосенском переулке рядом с институтом.

Я уж не помню, как это получилось, но после недолгого проникновения в тайны диалектического материализма мы от письменного стола переместились на диван, обнялись, потом наши губы непроизвольно потянулись друг к другу и неожиданно слились в нежном поцелуе. Надо признаться, что у меня это было первый раз. И мне это очень даже понравилось. Я потянулся к Алле снова, потом еще, и еще. Она прижалась ко мне всем телом, закрыла глаза и зашептала что-то невнятное.

Но затем случилось нечто очень странное. Алла вдруг приглушенно застонала, все тело ее задрожало, забилось чуть ли не в конвульсиях, а потом как-то обмякло и затихло. С рваными красными пятнами на щеках, с каплями пота на носу, она резко оттолкнула меня и пересела с дивана на стул.

Нужно ли говорить, как я испугался? Я подумал, что сделал нечто недозволенное. Может быть, слишком сильно прижимал к себе – не сломал ли чего? А, если она вообще какая-то припадочная? Мой богатый сексуальный опыт не позволял мне предположить что-либо другое.

Неожиданно раздался осторожный стук в дверь, затем она приоткрылась. Я поднял глаза и вздрогнул. На пороге стояла... Алла. Нет, не эта, а другая – более полная и менее высокая. Но главное отличие было на лице, под которым четко вырисовывался второй подбородок, а возле глаз, подпираемых мешками, обозначались многочисленные морщины. Сразу становилось ясно,что ждет в будущем ту, с кем я так активно только что целовался.

– Это моя мама, знакомься, – подтвердила мою смелую догадку первая Алла.

– Здрасьте, здрасьте, – красиво прокартавила та, – очень приятно. Мне Аллочка говорила о вас. Сейчас будем пить чай с малиновым вареньем собственного приготовления, из собственного сада. А у ваших родителей тоже, наверно, есть дача?

Вот она моя дурацкая стеснительность, постыдное малодушие, предательская слабохарактерность! Вместо того, чтобы решительно отказаться под любым предлогом ("спасибо, не хочется", "пора домой", "уже поздно", "меня ждут"), я зачем-то уселся за стол, на котором по мановению ока появились тарелки, рюмки, ложки, вилки.

Оказалось, под«чаем», хоть и с вареньем, в этом доме понималось нечто гораздо большее. Стол украсился запотелой бутылкой вина, блюдом – менажницей с салатом оливье, красной рыбой и черной икрой, грибочками, сырокопченой колбасой, ветчиной и сыром.

Но еще больше меня удивило, что ко всей этой вкуснятине, кроме нас троих, припали какие-то откуда-то вдруг появившиеся люди, может быть, соседи или родственники. Они по-свойски быстро уселись за стол, деловито его осмотрели и, не произнося ни слова, стали хорошо выпивать и закусывать. А сидевшая рядом мамаша наклонилась ко мне, и, направив руку в сторону остекленной горки с хрусталем и фарфором, громким шепотом доверительно сообщила:

– Это все мы отсюда уберем, поставим вам софу и комод.

Алла покраснела и потупила взор.

С трудом вырвавшись из этого дома, я, конечно, больше ни разу в нем не появлялся. И в институте старался избегать Аллу, как только мог. Я не смотрел в ее сторону, отводил глаза, когда мы нечаянно встречались взглядами, и обходил ее по дуге, когда видел стоящей с кем-то в коридоре. Однако скоро мне дали понять, что такое поведение предосудительно.

Прошло всего пара недель, и как-то днем, когда я только что пришел из института, зазвонил телефон. Я поднял трубку.

– Вы знакомы с девушкой по имени Алла? – спросил строгий мужской голос и, услышав утвердительный ответ, продолжил: – Только что приходила ее мать и просила меня, как адвоката, представлять ее дело в суде. Она собирается подать исковое заявление об изнасиловании и лишении невинности ее дочери. Это после появления недавнего указа – очень серьезное обвинение. Я вам настоятельно советую найти с ними общий язык, помириться и не доводить дело до суда. Могут устроить показательное рассмотрение и, чтобы другим было не повадно, влепить вам по полной мере. А это, чтобы вам было известно, никак не меньше пяти лет.

Я так растерялся, что потерял не только способность что-либо сообразить, но даже что-либо сказать. Правда, особой надобности в этом и не было, так как в телефонной трубке послышались короткие гудки – слава Богу, я не должен был сразу же отвечать.

Что в таком пиковом положении должен был делать юноша, не имевший ни малейшего представления о юридических, медицинских, или каких-то других научных и житейских премудростях? Пойти за советом к родителям? В данном случае это исключалось: с мамой говорить на такую тему было невозможно, а папа, как назло, был в длительной командировке. Может быть, отравиться, как сделал один наш однокурсник (правда, по совершенно другой причине), или, наоборот, пойти дать этим мерзавкам в морду? Но первое сразу же отпало по его абсолютной нежелательности, а второе по неосуществимости – не пойдешь же драться с женщинами.

О, если бы тогда сподобился я догадаться, что так напугавший меня телефонный звонок был из обычной городской юридической консультации, куда побежала с жалобой на меня шустрая аллина мамаша. Но где уж мне было тогда допереть до того, что меня просто хотели взять на испуг, что бояться мне было абсолютно нечего, и никаких последствий этого "дела" быть не могло?

А пока я нервничал, думал-гадал, жевал мысленную жвачку, не зная, что делать, подоспело одно важное событие, благодаря которому моя проблема, хотя, может быть, и не решилась совсем, но ушла куда-то на задний план. А вскоре она и вообще исчезла за горизонтом, не оставив, как мне кажется и как не странно, никаких существенных следов ни в моей душе, ни в моей памяти.

Помог мне в этом "лучший друг советской молодежи", "отец родной" товарищ Сталин.

СМЕРТЬ ВОЖДЯ

Наш вождь не мог не следовать освященной веками традиции всех восточных империй – начиная аж с Шумерской, они все обязательно строили каналы. Сталин начал их возводить еще до войны: канал Москва-Волга в центре страны, Беломоро-Балтийский на севере. Теперь настала очередь «Великих строек коммунизма» – еще более гигантских каналов, плотин, шлюзов, гидроэлектростанций.

Для осуществления планов Партии все было готово. Существовал многоголовый строительный монстр "Гидроэнергострой", действовали два крупных специальных проектных института: "Гидроэнергопроект" (ГИДЭП) и "Гидропроект" (правда, очень скоро, углубляя монополию, второй поглотил первый). Директором ГИДЕП,а в то время был Н.А.Вознесенский, отец будущего известного поэта – шестидесятника. "Гидропроектом" командовал С.Я. Жук, легендарный гидростроитель, поднятый, как говорили слухи, по указанию самого тов. Сталина из лагерной пыли канала им. Москвы. И до сих пор "Гидропроект" носит имя этого крутого человека, в одночасье превратившегося из простого зэка в крупного руководителя, ставшего в один ряд с И.А.Лихачевым, А.П.Завенягиным и другими знаменитыми хозяйственными полководцами послевоенного промышленного строительства.