Белая река, черный асфальт - Иосиф Абрамович Гольман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В этих самых кругах Семен уже был неплохо известен. Оттого и приглашения почитать стихи получал довольно часто.
Сегодня собирались у неформалов в Измайловском парке. Объединение называлось «Над звездами». Другими словами – выше звезд.
Человек пятнадцать, в основном молодежь, хотя были и двое взрослых: мужик с седой косичкой и дама без возраста с блестящими глазами. Как всегда в подобных тусовках, ее члены испытывали одновременно чувство привязанности друг к другу и жесткой творческой ревности. От такой смеси эмоций отношения бывали порой странноватые. Скажем, не дай бог, поэт заболеет – и навестят, и запечалятся. А напишет особо сильное произведение – могут и не простить.
Впрочем, такой подход един для всех творческих союзов, хоть формальных, хоть неформальных. Разве что в формальных теплых чувств обычно поменьше бывает.
Сема читал свои новые стихотворения. Он после той бурной ночи создал аж шесть произведений. Читал так, что у Заи слезы набирались в глазах. Откуда в нем это все берется? Из чего складывается то, что так воздействует на людей?
Конечно, не на всех людей. Мама Заи, почитав его вирши, посоветовала показать юношу психологу. Даже деньги была готова дать на визит. Куда ж деваться, если дочка к нему так прилепилась? Сема только посмеялся. Зачем ему психолог? Ему и так хорошо. Хотя строчки его виршей частенько обращались к темам, традиционно называемым печальными.
Вот и сейчас он читал не особо юношеское, прямо скажем, стихотворение.
Во времени летим мы, как снаряд,
Забыть пытаясь, что в конце пути
Нас ожидает темный тихий сад,
Откуда не получится уйти.
Там соловьи на ветках не поют,
Собаки не рыдают на луну.
Там плакать и смеяться не дают,
От звуков сберегая тишину.
Она там словно губка – тишина.
В ней невозможно ни кричать, ни петь.
Безмолвна там дрожащая струна.
Все это мы и называем – смерть.
Попав туда, скажу последний стих.
Последний – лучший. Даже если плох.
А Бог, коль он там есть, – он мне простит:
Зачем нам нужен беспощадный Бог?
Читал как всегда спокойно, без пафоса и завываний, характерных для многих других поэтов. Люди сидели, молча слушали. По правилам он должен был прочитать от трех до пяти стихотворений. Однако, как показалось Зае, переменчивое настроение поэта упало. Так оно и вышло.
После короткого перерыва Великий продолжил.
Я на этом базаре
Абсолютно бездарен.
Ничего уже
не продам.
Не творю дифирамбов,
Ни хореем, ни ямбом.
Не пишу эпиграмм
для дам.
Я на этом базаре
Сроду не был в ударе.
Не к прилавку
пришелся тут.
…Выйдет злой,
тонкобровый,
Молвит слово сурово.
И меня, словно пыль,
сметут.
Дальше читать отказался. Без объяснения причин. Сидел молча, не особо вслушиваясь в голоса обсуждающих его стихи людей. Зая тоже не слушала критиков. Ее стихи зацепили, как и почти все Семино творчество. Но она не могла не заметить: тема ухода вдохновения, прекращения песни становилась доминирующей в его творчестве. Заю это изрядно пугало. Изрезанное запястье поэта она не забудет никогда.
Потом слушали двух других авторов: молодую девчонку и дядьку с седой косичкой. Сема не слушал. Он вроде был здесь, с ними, а вроде и нет. Луна отражалась в его остановившихся зрачках.
О чем он думает?
Она встретилась глазами с Циркулем. Тот тоже переживал за Семена. Странная у них сложилась компашка. Стихи как центр притяжения. «А больше в жизни ничего и нет», – вдруг подумалось Зае.
После стихов планировали поездку в Одинцово, на квартиру одного из ребят. Там собирались продолжить вечер, добавив в него некую толику развлечений. Сема сначала был не против, а тут вдруг отказался.
Так и есть, поняла Зая. Его опять обуял страх потерять талант. Что ж, собиралась на эмоциональный грабеж завтра, а получается, надо идти уже сегодня. Впрочем, Семина поэзия явно стоила риска.
До Бауманской доехали на метро, от Партизанской всего три остановки. Вышли наверх и двинулись к дому. Семен, понурив голову, шел между Циркулем и Заей.
– Слышь, кончай кукситься, – сказала Зая поэту. – Сегодня на дело пойдем.
– Да? – оживился он. – Когда? – Ради впечатлений Великий был готов брать банк прямо сейчас.
– Как стемнеет, – голосом опытной атаманши сказала восемнадцатилетняя Зая.
Пока что пошли попить кофе в заведение Циркуля. Заведение крошечное, в пять столиков. Там была хорошая смена: веселые узбечки, довольные жизнью и Москвой. А еще не было управляющего, уехал пораньше.
Азиаточки налили три чашки кофе, кокетливо посматривая на Семена. Зая почти не ревновала: максимум, что те могут ему дать, – свое тело. Зая же давала ему возможность творить.
Нет, они определенно симпатизировали Семе: заведение еще и не думало закрываться, а им принесли пирожные. Видать, талант и в самом деле притягивает.
– Наедайтесь, – засмеялась одна из них. – Завтра камеры поставят.
– А я буду дальше за 200 рублей в день ходить? – расстроился Циркуль.
– Нет, тебя кормить можно, – успокоили его девчонки. А вот чужих пустить больше не рискнут.
Еще с полчаса посидели в кофейне. Потом пошли в магазин, купили продуктов. До темноты ждать еще пару часов, здесь больше решили не крутиться.
Объект для атаки наметили заранее. Булочная, рядом с кофейней Циркуля. Совсем маленькая.
И входить они будут не через витрину, а через заднюю дверь: Зае удалось подсмотреть, что за ней уже были обычные, фанерные двери.
Дома сиделось как-то нервозно. Телевизор включили – не пошло. Выключили. Есть тоже никто не захотел, хотя принесли и картошку, и колбасу, и хлеб, и помидоры с огурцами. Ощущался нервяк какой-то. Если честно – страшновато. Но, собственно, в этом и был смысл их криминальных приключений.
Страх – это эмоции. А эмоции – это стихи. Можно довести ряд до логического завершения, что стихи – это жизнь. Да есть ли смысл повторять очевидное?
Еле досидели до темноты. Первую звезду, все равно не видимую в городе, ждали, как после большого поста. Наконец собрались и вышли. Двигались молча. Зая с удовлетворением отметила, что поэт начал расслабляться. Точнее, не так. Он очевидно волновался по поводу предстоящего налета. Однако главный, съедающий его страх потихоньку отпускал.
Дошли до места предполагаемого преступления. Осмотрелись вокруг. Здесь не было ни души, кофейня уже закрылась. Хотя, например, на параллельной улице и голоса слышались, и фары постоянно мелькали.
– Действуй, – приказала Зая Циркулю.
Тот вытащил свою фомку и как заправский медвежатник открыл хиловатую дверь. Вторую, фанерную, выбила могучим плечом Зая.
Сразу пахнуло хлебом и сладостями.
– У нас три минуты! – предупредила атаманша, уставившись на светящиеся стрелки своих часов. – Свет не включать, руками ничего не трогать.
Циркуль с лету нарушил предписание, схватил с прилавка свежий мягкий батон и откусил от него здоровенную горбушку. Вроде только что есть не хотел. Наверное, нервы. Зая тоже не выдержала и взяла шоколадку.
И тут включилась сирена сигнализации. Почему-то с запозданием. Налетчики чуть не обделались со страху и, не разбирая дороги, кинулись к выходу.
На улице было по-прежнему пусто, менты пока не подъехали. Через пятьдесят метров свернули в темную подворотню, вышли через нее на соседнюю оживленную улицу. Здесь перешли на спокойный шаг.
– Ни за что руками не хватались? – спросила Зая.
– Думаешь, из-за батона станут искать отпечатки пальцев? – вопросом ответил Циркуль.
Семен же по-прежнему молчал. Бросив на него быстрый, но внимательный взгляд, Зая с огорчением поняла – осечка.
Испуг был, особенно когда сирена включилась. А вдохновения как не было, так и не стало.
– Спокойно, – сказала она себе и друзьям. – Идем на второй заход.
Запасной целью
