Белая река, черный асфальт - Иосиф Абрамович Гольман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Магазинчик тоже был на тихой улочке, только с другой стороны от оживленной автомобильно-пешеходной дороги. Вход в него был с торца старого кирпичного здания. Тоже со ступеньками, как во время их первого налета. Только по ступенькам теперь надо было подниматься, а не спускаться.
Циркуль становился все профессиональнее: этот замок он снес в две секунды. И он же ломиком отворил дверь, и Зае не пришлось использовать свои роскошные физические возможности.
Они вбежали внутрь зала, если так можно назвать помещение в двадцать квадратных метров. Здесь даже ресепшн отсутствовал. Зато имелась вешалка для готовых изделий. Ребят она не заинтересовала.
Зая смотрела то на Сему, то на часы.
Минута прошла.
Он вроде повеселел.
Включил свою «светомузыку» на планшете. Яркий диод вытаскивал из тьмы разноцветные тряпки.
Зае вдруг тоже стало весело. Она схватила большой, двухметровый, кусок дешевого светлого ситца, расписанного яркими красными вишенками. Натянула на себя, как Карлсон, когда тот пугал на крыше воров. Теперь преступниками были они сами.
А пугали ее Семины дурацкие страхи.
– У-у-у! – завыла-застонала Зая, подражая живущему на крыше привидению. А Семен вдруг радостно рассмеялся! Картинка и в самом деле была исключительно придурковатая: в ярком бело-голубом свете планшетного фонарика искрился и переливался симпатичный бегемот из анекдота. Ну тот, который вывалялся в муке и стал пельменем.
В данном случае вареником, потому что с вишнями.
– Ура! – сказала Зая. – Сваливаем! – Она сбросила с себя ситец и швырнула его на пол. Народ дружненько выскочил из ателье. Зая с Лешкой пустые. Семен же – с поднятым на бегу куском ситца.
Через четверть часа они уже были дома. Девушка кинулась готовить еду: Лешка наверняка и сам бы нашел что поесть, а за Семеном следовало следить в оба. Циркуль включил телик, а поэт уединился во второй комнатушке.
Когда жаренка была готова, и сковорода, источая картофельно-колбасный дух, стояла на столе, из своего укрытия вышел Семен.
– Прочесть? – спросил он.
Есть хотелось чертовски. От запаха слюнки текли. Однако поэзия важнее.
– Конечно, – ответили обитатели коммуны в один голос.
И на этот раз стих не был идейно печальным. Хотя тоже не без возможности жизненной неудачи:
Стихи пишу нечасто.
Но разве может частым
Быть счастье?
Пришло – машинка злая
За мной не поспевает[2].
Я знаю, это частно.
Но разве может частным
Быть счастье?
Вот жаль оно уходит,
Развеяв пыль мелодий…
И пусть проблемно – лестно.
Да я не рвусь в известность.
Там – тесно.
На умное мычанье —
Молчаньем отвечаю.
Потом смотрю на строчки.
И, если все – источно,
То – точка.
А нет – порву. И взвизгнув,
Осколки-буквы брызнут.
Произведение Зае очень понравилось. И важно, что оно не было таким мрачным, как большая часть Семиной поэзии.
Она забрала из рук Великого листок с текстом (еще одна польза от машинки – файлы имеют привычку поедаться вирусами) и сунула его себе в карман. Когда-нибудь место такого листка будет в музее. А сохранит его для человечества она, Александра Коношеева, в просторечии – Зая.
Вообще же, оставлять написанные стихи у Семы было никак нельзя: настроение могло качнуться, а только что созданный шедевр мог мгновенно стать мелкими обрывками.
Потом все набросились на не успевшую остыть картошку с колбасой: аппетит у двадцатилетних никто не отменял. Разве что поэзия могла чуть отодвинуть счастье насыщения.
– Хороший сегодня был денек! – подвела итог Зая. Она собиралась еще посмотреть видик.
– Хороший, – согласился Циркуль, перебирая диски с фильмами.
Семен ничего не сказал. Он резко встал и вновь удалился в другую комнату. Через тридцать секунд там ожесточенно застучала машинка.
«Просто отличный денек!» – подумала Зая.
Глава 6
Южный Урал. Шеметова и другие. Суд идет!
Прокурор к понедельнику поправился. Юрий Евграфович выглядел даже бодрее, чем в первые дни процесса, – сказывалось то, что он после снятия болей практически три дня отдыхал. До этого у прокурора выходных было немного, он никак не мог дождаться пенсии, чтобы вырваться из жестокого ритма будней. Когда-то по молодости такая «беличья» жизнь ему даже нравилась. С возрастом и накопившимися болячками стала тяжеловатой, а иногда и просто трудно переносимой. К тому же давно и напрочь исчезла романтика, в свое время приведшая его в прокуратуру.
Кстати, если бы он не оправился так быстро, пришлось бы либо приостанавливать суд до его выздоровления, либо начинать все заново: требование несменяемости состава суда прямо прописано в уголовно-процессуальном кодексе, хотя прокурора и секретаря суда заменять как раз можно.
Что ж, этот процесс не предвещал сложностей. Во время длинных допросов, когда свидетели оглашали и так всем известные данные, Юрий Евграфович даже умудрялся слегка вздремнуть. Это большое искусство, на 10–15 секунд отключаться, да так, что глаза остаются открытыми, а спина прямой.
Разумеется, воспользоваться своим благоприобретенным даром он мог только после того, как заканчивал допрос свидетелей. УПК в этом плане все трактует однозначно: сперва идут свидетели обвинения, потом защиты. Если свидетель вызван прокурором, то сначала и опрашивается прокурором. И наконец после того, как свидетеля опросят и прокурор, и адвокат, начинает задавать вопросы судья.
В суд было вызвано множество народа. По своей воле пришло еще больше: в зале имелось чуть больше двухсот мест, и пустые образовывались только тогда, когда кто-нибудь выходил. Занимали их быстро – те же допрошенные свидетели, как правило, никуда не уходили, оставались на процессе.
Недопрошенные же в соответствии с кодексом не имеют права находиться в зале и вынуждены ожидать своей очереди на скамейках в холлах. Причем было их столько, что, хотя пристав то и дело бегал за новыми свидетелями, скамейки все еще оставались прилично заняты.
Наибольший интерес теоретически представлял допрос единственного, кроме подсудимого, очевидца трагедии, Степана Волобуева. Однако этот молодой мужчина оказался не сильно ценным источником информации. Достаточно сказать, что Степан, как и Ринат Гильдеев, после того, как ЗИЛ-дворняга врезался в забор, машину покинуть самостоятельно не сумел. Их обоих выволокли из кабины сотрудники ДПС. Кстати, сначала без привязки к фатальному дорожно-транспортному происшествию на перекрестке. Уже потом, проанализировав имеющиеся факты, взяли со Степана объяснение, а Рината задержали по подозрению в совершении ДТП со смертельным исходом.
Позже в обвинительном заключении еще добавилась статья об оставлении в опасности, которая, будучи преступлением умышленным, могла перевести весь срок наказания из относительно либеральной колонии-поселения в обычную брутальную зону.
– Что вы видели в тот вечер, расскажите, – потребовал прокурор.
– Мало что видел, – признался Степан, понуро наклонив лобастую, коротко стриженную голову. Волобуев чувствовал себя крайне неловко. Он не первый раз был в суде. Дважды отбывал реальное наказание: сначала на малолетке за драку. Потом за пьяное ДТП, правда без трупов, но с тяжкими телесными.
Вообще, для ясности нужно сказать, что в этом уральском городке едва ли не половина мужчин познали на себе тяжелую длань закона. И, пожалуй, не меньшее количество этой дланью в разных смыслах являлись: кроме личного состава местных правоохранительных органов, в окрестностях имелась колония общего режима и две колонии строгого.
Если же углубиться чуть дальше в историю, то можно было смело утверждать, что в каждом коренном горожанине имелась кровь каторжника или охранника, а во многих – и тех и других.
– Конкретней, пожалуйста, – велел свидетелю прокурор. – Когда вы начали потреблять алкоголь с Гильдеевым?
– С утра, –
