Последний выстрел. Встречи в Буране - Алексей Горбачев

Встанут на ноги бойцы, и они все вместе уйдут за линию фронта. Полина тоже пойдет с ними, и дед Минай пойдет... Впрочем, деду Минаю идти незачем, стар он и слаб... А почему они должны идти за линию фронта? Разве не может случиться так, что фронт сам придет сюда? Вполне может! Наши отступили временно, и уже где-то неподалеку от Подлиповки силы копят, чтобы ударить...

Дмитрий опять размечтался. В воображении он уже видел бегущих гитлеровцев и тоже бил их. Он выскакивал из засады и строчил, строчил... Из чего строчил? Странный вопрос. Из автомата! Откуда у него автомат? Полина принесла... Впрочем, нет, не Полина. Автомат он раздобыл сам. Да, да, сам. А Полина рядом...

Полина... Черноглазая, удивительная Полина... Дмитрию казалось, будто они уже давным-давно знакомы, будто вместе учились в институте, вместе выпускали стенную газету и «портили нервы» Кузьме Бублику... Все-таки странно — куда и почему убежал Бублик? Трус он, не зря лейтенант Шагаров грозился расстрелять его... Но, может быть, Кузьма ушел за линию фронта, ранение у него легкое... Да, но это ведь предательство — бросить всех и уйти, никому не сказав ни слова...

В сумерки вернулась Полина с сеткой-авоськой в руках.

— Есть сульфидин! Вот вам, берите, — она протянула ему бумажный пакетик с таблетками. — Сразу же начнете давать больному по две таблетки через каждые четыре часа. Часы у кого-нибудь есть там?

— Есть у сержанта Борисенко.

— Вот и хорошо. Завтра днем я приду. Будем сами лечить по схеме. Обойдемся без доктора Красносельского. — Она легонько потрясла сеткой. — А здесь кое-что съестное... Давайте перекусим. Я целый день ничего не ела да и вы тоже.

...Дмитрий шел один через темный лес. Теперь он уже почти ничего не боялся и спешил, потому что Полина предупредила: чем раньше применить сульфидин, тем лучше для больного. Все-таки молодец Полина!

Подойдя к раненым, Дмитрий неожиданно увидел у костра деда Миная и какого-то незнакомого человека в плаще с откинутым назад капюшоном. Человек был уже немолод, сед, усат. Усы у него какие-то колючие, торчат в стороны.

— Вот и доктор наш пришел, — сказал Кухарев.

Мужчина подошел к Дмитрию, протянул руку.

— Рад видеть вас, мой юный коллега, — баском проговорил он и представился: — К вашим услугам доктор Красносельский.

Дмитрий вздрогнул, растерянно глянул на деда Миная, догадываясь, что это он привел сюда грядского врача.

Кивая на Толмачевского, дед Минай скороговоркой пояснил:

— Приехали мы, братец ты мой, за ним. Борис Николаевич к себе заберет, в больницу. Так-то оно лучше будет.

— Больному необходимо стационарное лечение, — вставил доктор Красносельский. Видимо, заметив недоуменный взгляд Дмитрия, он продолжал: — По всей вероятности, Полина Антоновна доложила вам, что я обошелся с ней не самым лучшим образом. Вижу — доложила... Можете передать, что извинений с моей стороны не последует. Да, да, не последует, — повторил доктор. — Надо же было ей кричать на всю амбулаторию: «Борис Николаевич, в лесу лежат раненые красноармейцы, один очень тяжелый, его нужно забрать в больницу!..» Я, естественно, унял пыл юной патриотки...

— Правильно, Борис Николаевич, что прогнали, — похвалил доктора дед Минай. — Тут, братец ты мой, делай да оглядывайся, люди всякие бывают. Ничего, пообживется — поумнеет Полина Антоновна.

К приходу Дмитрия доктор Красносельский успел осмотреть всех раненых, выслушал Толмачевского, подтвердил диагноз фельдшерицы — крупозное воспаление легких.

— Я сульфидин принес, — сказал Дмитрий.

— Больной уже начал принимать сульфидин по схеме, — ответил доктор. — С вашего разрешения мы с Минаем Лаврентьевичем увезем Толмачевского. Не беспокойтесь, мой юный коллега, ваш боец будет находиться в относительной безопасности.

Дед Минай с помощью Кухарева переодел Толмачевского во все гражданское. Оказалось, что он привез раненым одеяла, матрацы и подушки, набитые сеном. Старик предусмотрительно прихватил кое-что из одежды и для Дмитрия — рубаху, старый пиджачок, поношенные, но еще крепкие штаны, серую кепчонку и лапти с онучами.

— Другой обувки нету, да в лаптях оно и помягче будет, — доказывал он. — Негоже тебе, братец ты мой, в военном показываться...

Толмачевского увезли. Взволнованный встречей с врачом, Дмитрий сидел у костра и в мыслях посмеивался над Полиной, которая посчитала доктора Красносельского «продажной шкурой». Ему и самому было стыдно от того, что он тоже придумывал кару Борису Николаевичу.

Подбрасывая сушняк в костер, Кухарев говорил Рубахину:

— Не я ли тебе сказывал: не спеши, Вася, к прадеду, рано еще. Вот и вышло по-моему — помогли нам добрые люди.

— Помочь-то помогли, а что дальше? Дальше куда податься? Кругом немцы...

— Все образуется, Вася, уладится...

— Попом бы тебе служить, умеешь ты успокаивать... А ты скажи, кто мы такие сейчас?

— Люди, Вася, самые что ни на есть военные люди.

— Да что у нас военного? Разве только осколки в теле, а кроме ничего нету! Попали в катавасию... Вон Бублик, небось, в госпитале отлеживается...

— А ты что, Бублику завидуешь? Ты что, тоже бросил бы товарищей, последний сухарь уволок бы? — напустился Кухарев на собеседника.

— Таких, как Бублик, расстреливать надо, — сурово сказал Борисенко.

«Правильно, таких расстреливать надо», — в мыслях согласился Дмитрий и опять недоумевал: куда и зачем убежал Кузьма Бублик! Неужели он и в самом деле в госпитале?

12

В то раннее утро, прихватив гусаровский револьвер и вещевой мешок с продуктами, Кузьма Бублик стал пробираться к райцентру Криничное, где жили отец с матерью. Дорога ему была хорошо знакома, и он шел напрямик, лесом.

На следующую ночь Бублик огородами подошел к своему дому и остановился удивленный: окна и двери были крест-накрест заколочены досками. «Где же отец и мать?» — подумал он, не зная, куда теперь податься. Через чердак прокрался в дом. В доме было темно и холодно. Кузьма ощупью обходил комнаты, натыкаясь на стулья, на какие-то пустые ящики, нащупал в спальне голую кровать, повалился на нее и сразу уснул.

Проснулся поздно. Сквозь щели ставен сочился дневной свет. Кузьма подошел к окну и в щели стал оглядывать улицу. Когда-то их улица была в Криничном, пожалуй, самой шумной и людной. Она выходила на базарную площадь, и по уличной брусчатке без конца тарахтели брички, проскакивали машины с базарной кладью, спешили криничане и приезжавшие из окрестных сел колхозники. Сейчас же улица была безлюдна и тиха. Это обрадовало затворника. Ему никто не нужен, главное — он жив, он удачно удрал с фронта, притворившись раненым, удрал оттуда, где каждую секунду ему грозила смерть... Пусть другие воюют, а он, Кузьма Бублик, не дурак, чтобы подставлять свой лоб под пули да осколки...

Он развязал вещевой мешок, достал сухари, колбасу. Неожиданно тонко заскрипела дверь. Кузьма вздрогнул, обомлел, но тут же чертыхнулся, увидев исхудалую кошку. Кошка подошла к нему, уставилась голодными узкими глазами, жалобно мяукая.

— Брысь, чертова скотина, — процедил Бублик и поддел кошку ногой.

Прошел день, другой, третий. За это время Кузьма Бублик только один раз ночью выполз через чердак из дома, пробрался по огороду к копаньке, из которой когда-то поливали огурцы и помидоры, и зачерпнул ведром воды. Вода припахивала застоявшейся гнилью, но за хорошей водой нужно было идти к колодцу, а колодец — на улице.

На четвертый день Кузьма Бублик увидел в щелку своего соседа, Тихона Бычка. Тихон Бычок — высокий жилистый мужик, работал в райпотребкооперации возчиком, развозил по магазинам товары. Был он задиристым, сварливым человеком, часто поругивался с отцом Бублика из-за огородной межи. И не раз неосторожные бубликовские куры гибли на огороде Бычка. Отец грозился подать в суд на зловредного соседа, а тот, ухмыляясь, отвечал через плетень: а свидетели у тебя есть? Без свидетелей в дураках останешься, я, мол, законы знаю... И вот этот сосед, прихрамывая, расхаживал теперь по двору, к чему-то присматриваясь. Потом он сел на завалинку, и Кузьма Бублик услышал его голос:

— Ну что, шабер, с возвращением тебя...

Кузьма Бублик прижался к стене, затаил дыхание, достал револьвер.

— Я-то знаю, что ты вернулся, — между тем продолжал сидевший на завалинке Тихон Бычок. — Может, отпереть, выпустить тебя? Зачем лазить через чердак...

Кузьма не знал, что делать — то ли откликнуться, то ли притвориться, будто нет его в заколоченном доме. Но вдруг его ошарашила мысль: а что если зловредный Бычок сообщит куда следует о том, что в доме скрывается красноармеец, попробуй докажи, что ты убежал с фронта.

— Глазастый ты, сосед, — дрожащим голосом откликнулся Кузьма.

— Я отопру тебя, Кузя, — как бы обрадовался ответу Тихон Бычок и, не дожидаясь согласия, стал отдирать доски с дверей. В следующую минуту он вошел в сенцы. — Ну, здорово, Кузя, вернулся, отвоевался, — захихикал сосед. Он достал новенький портсигар, угостил Кузьму папиросой и как бы между прочим поинтересовался: — Ты теперь, слышь-ка, что делать собираешься?