Последний выстрел. Встречи в Буране - Алексей Горбачев

— Я-то знаю, что ты вернулся, — между тем продолжал сидевший на завалинке Тихон Бычок. — Может, отпереть, выпустить тебя? Зачем лазить через чердак...

Кузьма не знал, что делать — то ли откликнуться, то ли притвориться, будто нет его в заколоченном доме. Но вдруг его ошарашила мысль: а что если зловредный Бычок сообщит куда следует о том, что в доме скрывается красноармеец, попробуй докажи, что ты убежал с фронта.

— Глазастый ты, сосед, — дрожащим голосом откликнулся Кузьма.

— Я отопру тебя, Кузя, — как бы обрадовался ответу Тихон Бычок и, не дожидаясь согласия, стал отдирать доски с дверей. В следующую минуту он вошел в сенцы. — Ну, здорово, Кузя, вернулся, отвоевался, — захихикал сосед. Он достал новенький портсигар, угостил Кузьму папиросой и как бы между прочим поинтересовался: — Ты теперь, слышь-ка, что делать собираешься?

Кузьма Бублик неопределенно вздернул плечами. Главную задумку — спрятаться, выжить, он уже выполнил, а что дальше — еще не надумал.

— Человек ты, Кузя, грамотный, можешь приличную должностенку заарканить, — с завистливой ноткой в голосе продолжал Бычок. — Теперь, Кузя, все пойдет по-новому, это только батька твой сдурил, посадил мать на поезд, а сам совхозный скот погнал на восток. Далеко ли уйдет со скотом-то!

«Значит, мать эвакуировалась, отец тоже», — без боли и без особого сожаления подумал Кузьма Бублик.

— А ты сам теперь что делаешь?

— Я-то? — оживился Тихон Бычок. — Я-то чем прежде занимался? Продукцию разную развозил по магазинам. А теперь так поверну, чтобы ко мне везли... Надумал я открыть лавчонку. Немец, он поощряет частную торговлю, не то что прежние власти. С немцем, Кузя, ежели по-хорошему, то и договориться можно... Я в первый же день зарегистрировался... И ты, Кузя, на регистрацию, иди, — вдруг посоветовал он. — Регистрация в райисполкоме, в кабинете самого Романова... Председатель-то наш деру дал, в самый последний день еле ноги унес, чуть было не застукали его солдаты на мотоциклах... Ух, и нагрянули, треск стоял — ужас какой! Ну, Романов успел скрыться... Надо было бы прихватить его, пусть бы речь свою произнес: «Не будут панствовать проклятые фашисты на нашей земле...» Вот тебе и не «будут».

Кузьма Бублик рассеянно слушал болтливого соседа, догадываясь, что тот пришел не зря, что есть у него какое-то дело к нему, и Тихон Бычок не заставил долго ждать.

— С предложением я к тебе, Кузя, — сказал он. — Продай ты мне свой каменный амбаришко. У деда твоего, царствие ему небесное, был в нем скобяной магазинчик... Не помнишь ты, давно это было... Амбаришко-то в аккурат под магазинчик приспособлен... Я уж не обижу тебя... Или сам за дедово дело возьмешься?

Кузьма не спешил с ответом. «Дедово дело» его не интересовало, не торговлей думал заняться он, а найти себе занятие более выгодное и заметное.

— Как же, Кузя, насчет амбаришка? — опять спросил Бычок.

— Пожалуй, продам...

— Вот удружил, вот спасибо, — обрадовался будущий торговец. — Какую цену желаешь?

— О цене потом. — Бублик подергал себя за рукав гимнастерки. — Сначала нужно сбросить эту шкуру да приодеться по-человечески... Мои предки нитки в доме не оставили.

— Понятно, Кузя! Найду я тебе одеяние, — согласился Тихон Бычок.

На регистрацию Кузьма Бублик решил пока не идти. Явиться просто так, с пустыми руками — значит попасть в разряд обыкновенных и мало интересных обывателей. Надо чем-нибудь отличиться, обратить на себя внимание немецких властей... И вдруг он вспомнил о раненых бойцах, что остались в лесу. Вот привезти бы всех в Криничное! О нем сразу узнал бы криничанский комендант обер-лейтенант Гейде... Но в лес нужно ехать на машине или в крайнем случае на двух-трех бричках... А может быть, пойти на регистрацию и сразу рассказать о раненых? Нет, лучше все-таки привезти их сюда.

От своего болтливого и хорошо осведомленного соседа Кузьма Бублик, не выходя из дома, уже знал, что на второй же день оккупации начальником полиции был назначен бывший заведующий клубом швейной фабрики Самоедский, его давний знакомый. Вот с кого надо начинать, вот кому нужно рассказать о раненых, в полиции, должно быть, и транспорт найдется для поездки в лес.

Начальник полиции встретил Бублика настороженно.

— Как? Ты здесь? — искренне удивился он. — Уж кого-кого, а такого активиста не думал я встретить в Криничном...

— Все мы были активистами, — с наигранной беззаботностью ответил Кузьма, приглядываясь к Самоедскому. Что-то не очень рад встрече давний знакомый. — Скажу тебе прямо, — продолжал он, — был в армии, был на фронте, воевать приказывали... Воевать не хотелось, не в моем это характере. Штык в землю — и домой.

— Все теперь так говорят, — хмуро возразил Самоедский. — Вчера задержали одного... Тоже сочинял: воевать не захотел, с фронта убежал, а выяснилось, что он две машины сжег и часового зарезал.

Кузьма Бублик испуганно поглядывал на начальника полиции. Тот сидел за столом в новом великоватом костюме, при галстуке, с повязкой на рукаве, на пальце — перстень с голубоватым камешком. Вероятно, для того, чтобы этот перстень был виден, Самоедский время от времени подносил к голове руку и трогал жесткий, серый от седины ежик волос.

— Лука Лукич, неужели ты не веришь мне?

— Верить-то верю, давно знаю тебя, да время такое, что...

— Нужны доказательства? — торопливо перебил Бублик. — По-дружески скажу: припрятал я кое-что.

Начальник полиции заинтересованно глянул на собеседника.

— В одном укромном местечке лежат раненые красноармейцы.

Самоедский выскочил из-за стола.

— Где? Сколько?

— В лесу. Девять раненых и десятый санитарный инструктор. Могу показать, если пожелаешь. Только транспорт нужен.

Начальник полиции постучал карандашом о графин, и в кабинет сразу же ввалился здоровенный рыжий полицай.

— Слушаю, господин начальник.

— Машину! — приказал Самоедский.

Пока ожидали машину, в кабинет начальника полиции заходили какие-то люди с докладами, с просьбами, приходил даже немецкий солдат с пакетом. Кузьма Бублик слышал, как властно приказывал Самоедский, как резко одному отказывал, другому милостиво разрешал что-то, и внутри у Бублика зашевелилась колючая зависть. Ведь кем был раньше его давний знакомый? Да считай, что никем. И вот гляди-ка — взлет: завклубом стал чуть ли не первым человеком в районе!

— Трудноватая работенка, — жаловался он Бублику. — Только вхожу в курс дела, а стоющих людей нет, одна шваль, опереться пока не на кого. Кадры подбираю...

Тот же рыжий полицай доложил, что машина готова. Они ехали в лес на старой полуторке. Самоедский сидел с шофером в кабине, а Кузьма Бублик наверху, в кузове. На поляне, где еще виднелись останки сгоревшей машины, он затарабанил кулаком по кабине и указал:

— Вон там, в лесу.

— Ты говоришь, у них нет оружия? — опять переспросил Самоедский.

— Нет. Но если бы даже и было, они стрелять не стали бы. Мы ведь помочь им приехали... Усадим в кузов, скажем, что думаем отвезти в больницу. Откуда им знать, что ты — начальник полиции, — полушепотом говорил Кузьма Бублик.

— Хитер ты, Кузьма, ой, хитер, — одобрительно покачал головой Самоедский.

Не вынимая рук из карманов, они осторожно приближались к тому месту, где должны были лежать раненые.

— Здесь никого нет, — разочарованно протянул Самоедский.

Да, раненых не было. Бублик увидел оставленный им бинт, раздавленной змеей лежавший на сухой листве. Чуть в стороне он заметил могильный холмик с воткнутой щепкой. Он подошел к нему, прочел надпись и сшиб ногой щепку.

— Видишь, были здесь раненые, были, — торопливо доказывал Бублик, боясь, что Самоедский не поверит, обвинит его в том, что зря сюда приехали.

— Были да сплыли, — проворчал начальник полиции. — Куда они могли деваться? Вот вопрос.

— Далеко уйти не могли. Давай поищем.

— Ищи-свищи, лес-то большой... Должно, где-нибудь в селах... Ничего, прочешем, найдем. А тебе, Кузьма, спасибо, что сказал. Вижу — можно с тобой кашу варить, — говорил Самоедский и вдруг предложил: — А поступай-ка ты ко мне на службу!

13

...Их было теперь семеро — шесть раненых и седьмой — лекарь, санитарный инструктор. И были у них друзья в Подлиповке, в Грядах. И была еще надежда на то, что скоро мало-помалу затянутся раны. Эта надежда окрепла после того, как навестил их настоящий доктор, Борис Николаевич Красносельский.

Через день, как по расписанию, в «лесной лазарет» приходила Полина с неизменным своим саквояжиком. Она облачалась в чистый, старательно отутюженный халат, просила у Дмитрия тетрадь для назначений с записями Бориса Николаевича и начинала делать перевязки, раздавать лекарства.

— Прямо, как в настоящей больнице, — весело говорил сержант Борисенко и опять упрашивал: — Полина Антоновна, освободите, пожалуйста, мою руку из плена шины.