Götterdämmerung: cтихи и баллады - Всеволод Емелин

Римейк

…А я помню только стенуС ободранными обоями.

И я тоже входил вместо дикого зверя в клетку.Загоняли меня, как макаку, менты                                     в обезьянник.В подмосковной крапиве тянул землемера                                     рулеткуИ уже с восемнадцати лет разучился блевать                                     по пьяни.Набивал коноплей мятые гильзы “Памира”,Заливали врачи в мою кровь океан                                     физраствора.На подпольных тусовках сидел с улыбкой                                     дебила,Из недавших мне можно составить город.Изучал по книжкам проблемы пола,Шлифовал ступени святого храма,И страшнее глюков от циклодолаВидел только глюки от паркопана.Ел таежный снег в бурых пятнах нефти,Вел неравный бой с материнским гнетом,И дрочил в общественном туалетеНа рекламу белья в каталоге “ОТТО”.Забивался в чужие подъезды на ночь,До тех пор, пока не поставили коды,И не знаю уж как там Иосиф Алексаныч,А я точно не пил только сухую воду.Собрал пункты анкеты со знаком минус:Не сидел, не служил, не имею орден.Одевался в чужие обноски на вырост,И лишь только ленивый не бил мне по морде.Что сказать мне о жизни? Что оказалась                                     короткой,В ней опущен я был и опидарасен,Но покуда рот мой глотает водку,Из него раздаваться будет хрип:                                     “Не согласен!”

Баллада о римейке

Я не знаю, что сталось со мною,Все у меня не так,Мне не дает покоюИз жизни искусства факт.

На дворе двадцать первый век,Идет интервью с Артистом,Вдруг встала одна журналисткаИ сказала, что он — римейк.

Сам-то я простой человек,Выражаясь культурно — быдло я.Я не в курсе, что значит римейк.Ясно что-то навроде пидора.

Говорят — сказав в лагеряхПро римейк, ты живым не выйдешь.Хуже слово есть — симулякр,Только это уж полный финиш.

Слово щелкнуло, словно выстрел,Сразу смолкли шутки и смех.Ну, зачем обижать Артиста,Называя его римейк?

И не выдержал тут ПевецОбвинений беспочвенных этихНаступил терпенью конец,Он ей прямо в лицо ответил.

Он сидел похмельный и злой,Да чего еще ждать от румына?Обозвал он ее пиздой,Обозвал бы лучше вагиной.

Он, конечно, очень велик,Он ведь страшно какой могучийНаш бессмертный русский язык,Можно выбрать словцо покруче.

Ну, сказал себе и сказал.Чай, обчешется, не принцесса.Фильтровать нужно свой базар,Если ты представитель прессы.

Но потом он добавил ей(Что меня до сих пор поражает)“Ну-ка, выйдите вон из дверей.Ваши сиськи меня раздражают”.

На экране опять и опятьЯ разглядывал ту журналистку.И чему бы там раздражать?Очень даже вполне себе сиськи.

Пусть и не идеал красы,Но к использованию пригодна,Из-под джинсов торчат трусы,Как сейчас у элиты модно.

Не могу понять мужика,Чтобы это все опроверг,Может, он и вправду слегка,Хоть чуть-чуть, а все же римейк.

Говорят, один раз не в счет,Ну, подумаешь, только разик,В общем, как народ в песнях поет:“Вот те банька моя и тазик”.

Ох, как будет мне нелегкоПережить мой душевный кризис,Развращен у нас глубокоИ мир прессы, и шоу-бизнес.

Одиночество

И не одиночествожелание поссать на снег,Да нет, вот если посратьна снег — тогда да, того…

Да, ты прав Андрей, это не одиночество ссать                                     на снег,Да и срать на снег тоже как-то не очень-то.А вот дрочить на снег, глядя                                     на люминесцентный свет,И пытаться попасть его мерцанию в такт,                                  когда в общем не дрочится.

Вот, допустим, стоит человек в ночи,Он давно позабыл свое имя и отчество,Но он существует, а следовательно — дрочит,Потому что ему тоже радости хочется.

Свершает он свой рукоблудный грехГде-то в темном дворе, в спальных районах                                     за Теплым Станом.И холод ползет под лобковый мех,И снег скрипит под ногой, подобно                                     пластиковым стаканам.Наступит ведь время, когда даже ментПобрезгует шарить у тебя по карманам.

Что-то он кушал, где-то он жил,Когда-то даже бывал он трезвый,Но теперь вокруг только ракушки-гаражи,Да стайка подростков на детской площадке                                     ждет его, чтобы зарезать.

Вот дожить бы ему до весны, когда станет                                     тепло,И все божьи твари начнут плодиться                                     и размножаться,Но на дворе февраль, пальцы правой руки                                     свело,Что не удивительно при температуре –15°.

Люминесцентный свет все-таки                                     не порнофильм,Как ни старался, ни бился,                                     но так и не кончил он.И от сугроба к сугробу куда-то побрел один.А мне показалось, что вот оно — одиночество.

К оживлению российско-японских отношений

Стишок для детей

В золоченом мундиреС громким криком “Банзай”!Совершил харакириМолодой самурай.

Словно мячик упругоОн упал на траву,Рядом не было другаОтрубить голову.

Западали глазницы,Выпадали кишки.Перешел он границуВ эту ночь у реки.

Шел с заданием сквернымМеж колхозных полей,Чтобы на зверофермеОтравить соболей.

Не лежи потрошеннымНа земле его труп,Комиссарские женыНе увидели б шуб.

Вы представьте украдкойЕсли б вдруг удалосьКак бы мерзли придаткиВ подмосковный мороз.

Не озябнут яичники,Не придет гайморит,На посту пограничник,Пограничник не спит.

Поздней ночью в казармеЗазвенел телефонИ подняли ударныйБроневой батальон.

По сигналу горнистаЗа Советский СоюзВ бой пошли три танкистаИ собака Ингус.

Командир Задавилин,Комиссар Гольденштруз,Моторист ЧертишвилиИ собака Ингус.

Мчались, пыль поднимаяЧерез лес и оврагНе уйти самураю,Его дело — табак!

На зеленой опушкеУ озер и луговЕго взяли на мушкуИ кричат: “Хенде Хох!”

И совершенно излишнеОн бросался вперед.Танк мечом не попишешь,Это, брат, не живот.

Здесь твой бой рукопашный —Это чисто фигня.Орудийную башнюЗащищает броня.

В общем, зря он не сдался,Зря довел до греха.Это всем уже ясноИз начала стиха.

Совершил харакириСреди русских березИ глядит на свой ливерОн сквозь радугу слез.

Если выбрал сеппуку,Кто ж теперь виноват?Словом — меч тебе в рукуСпи спокойно, солдат.

Лишь под вишней зацветшей,Над хрустальным ручьем,В чайном домике гейшаЗарыдает о нем.

У восточного краяНа прибрежном пескеПомянут самураяДоброй чашей саке.

И о том, как он умерНа погранполосеЯпонолог АкунинУпомянет в эссе.

Император микадо,Верность предкам храня,Скажет: “Так вот и надоУмирать за меня”.

Ой, вы сакуры ветки,Фудзиямы снега,А мы верности предкамНе храним ни фига.

В результате измены,Безо всякой войны,Мы готовы за йеныРаспродать полстраны.

И теперь мы, мудилы,За дрянь с правым рулемОтдаем им Курилы,Сахалин отдаем.

Чтобы жрать желтопузымДо изжоги кишокНаши крабы, медузыИ морской гребешок.

Чтоб им суши к обедуИз тунца и угря…Наших дедов победыМы растратили зря.

Желание быть демоном