Панихида по создателю. Остановите печать! (сборник) - Майкл Иннес

А потом гости перешли к витринам с «Последними письмами».

И снова Эплби оставалось только изумляться, насколько по-разному встречали люди свой смертный час. Кто-то, еще недавно полный сил, энергии и жажды жизни, опускался до жалкого нытья. А кто-то, занесенный в разряд литературных рутенеров, занудных бытописателей вдруг поднимался до впечатляющего по своему мужеству прощания с читателями. Все это зависело, безусловно, от характера болезни и предсмертных мыслей. Поэт, воспевший моральную красоту поступка лорда-аристократа, посвятил последние минуты жизни написанию письма с трогательной просьбой позаботиться о судьбе своего престарелого слуги. Другой гений литературы умер, не доведя до конца длинного и путаного послания к любовнице, которую бросил тридцать лет назад: перед Эплби лежала в том числе и последняя из недописанных страниц с небольшой чернильной кляксой, оставшейся там, где перо выпало из мертвой уже руки автора.

«Последние письма», как обнаружил Эплби, вызывали у него повышенное любопытство, имели особую, невыразимую притягательность, какую, по всей вероятности, вызывали у сэра Арчибальда Элиота замочные скважины. Казалось странным, что если привычку Арчи любой осудил бы как занятие постыдное, то подобное подглядывание в письма умиравших людей к своим бывшим возлюбленным или близким друзьям считалось вполне достойным интересом культурного человека к деталям биографий знаменитых людей… Эплби прервал свои раздумья над этим парадоксом, заметив, что остальные гости переместились к разделу «Любовных писем».

– Мое собрание «Любовных писем», – заявил Шун, – столь полно представляет тему английской эротической корреспонденции, что я бы отважился предсказать: если однажды они будут опубликованы, то внесут огромный вклад…

Но внимание Эплби уже снова блуждало в стороне. На этот раз его привлек Джеральд Уинтер. Не отводя взгляда от писем, рекламируемых Шуном, он незаметно переместился к Тимми и Патришии.

– Вот они – подлинные Генри и Элеоноры, – заговорил он с ними вполголоса. – И заметьте, Тимми, они мало чем отличаются от своих призрачных братьев и сестер, созданных фантазией вашего отца в его книгах.

– Вне всякого сомнения, – ответил Тимми. Он говорил нарочито громко в явной попытке заставить своего куратора замолчать, привлекая к разговору повышенное внимание посторонних.

Но Уинтера не так просто было смутить и остановить начатую им беседу.

– Сексуальное вожделение. До чего же это знакомо и понятно каждому. Мимолетное и спорадическое, как почти все, чем мы окружены в своей жизни! Но вот то, что вы так нервно переименовали в «лубо́в», – иное, гораздо более сложное чувство, способное порой удивлять нас своей продолжительностью и постоянством. Фактор избирательности… – Он жестом привлек к разговору сначала Патришию, а затем и Эплби. – Фактор избирательности на глубоко подсознательном уровне дает о себе знать с необычайной силой, заставляя нас вроде бы вполне осознанно делать самый невероятный выбор, отвергая очевидные кандидатуры, толкает на непростительные измены, равно как и на необъяснимую верность избраннику. Вы согласны со мной, Оверолл?

Как и в случае с насмешками над мисс Кейви за завтраком, Уинтер намеренно переводил невинный разговор в целенаправленно лукавое русло. Он хотел завладеть вниманием Оверолла и пустил в ход все свое красноречие.

– И странности, сопровождающие подобные процессы, формируют основу для двух третей мировой беллетристики. Потому что странно ведущая себя женщина задевает тайные струны в умах читателей, заставляет обратиться к собственному опыту чуть ли не со времен школы, жадно следить за превратностями и похождениями ее смятенной души. А все потому, – он кивнул в сторону Шуна, поглощенного комментариями к своим письмам, – что мы и в реальной жизни знаем примеры прекрасной любви или унижений, осад непреступных крепостей и их сдачи, смертельной скуки, до крайности запутанных отношений, даже истинных трагедий. Причем наш хозяин стал обладателем самых ярких тому документальных свидетельств, какие только можно было купить за деньги от торговли фильмами «Дримуорлд» и медицинским опиумом.

Затем он по-дружески взял Оверолла за руку.

– Кстати, не хотите потихоньку сбежать от этого драгоценного любовного мусора и что-нибудь выпить?

Его попытка легкомысленной болтовни имела эффект, противоположный ожидавшемуся. Возможно потому, что пустопорожний вздор, который нес Уинтер, лишь усилил одолевавший Оверолла ужас, или не эти речи привлекли благодарных слушателей и он вознамерился тоже найти свою аудиторию, только Гиб Оверолл начал действовать. Он взял с витрины ближайшее к нему письмо и стал им размахивать. Он закричал. Оверолл кричал на втором этаже Длинной галереи Шуна. А Длинная галерея Шуна оказалась на редкость удачным местом для громких звуков.

Он кричал, потому что был неудачником, автором дешевых романов, упорно не желавших продаваться. Он кричал, потому что завидовал и негодовал, потому что боялся будущего, поскольку завтра ему могло стать страшнее, чем сегодня. Он кричал, ибо обозначенный Уинтером фактор подсознательного диктовал ему сейчас именно такую форму протеста, столь экстравагантную попытку напомнить о своем существовании. Это было слишком очевидно, чтобы не вызывать неловкости. Но демарш Оверолла имел и скрытый подтекст, производивший угнетающее, однако сильное впечатление. Сквозь его бессвязные возмущенные крики словно прорывались голоса Чаттертона и Бернса, агония нищих литераторов, которую Шун так славно систематизировал и запер в тюрьмах из целлофана, пергамента и марокканской кожи переплетов. И на какое-то мгновение этот угрюмый нездоровый человек с несостоявшейся судьбой стал на свободный голос английской литературы, который за огромные деньги купил и попытался спрятать за стальными дверями сейфов Шун.

Все быстро закончилось. Уинтер поспешно, но с совершенно неожиданным для него тактом отвел Оверолла в сторону и успокоил. Гости, воспринявшие случившееся как мимолетную странность, горячо обсуждая удовольствие и новые познания, полученные во время осмотра коллекции, мелкими группами загружались в лифт и спускались на лестничную площадку этажом ниже. Шун повернул в замочной скважине последний ключ, выключил свет и убедился, что внешняя дверь тоже надежно заперта и поставлена на сигнализацию. Лучшее из написанного в Англии, самые глубокие мысли ее наиболее блестящих умов – все это снова спряталось за броней из крепкой стали под охраной гиен Шуна, которые теперь, наверное, расслабились и заняли более привычное положение, нежели стойка на задних лапах. Внизу был подан чай, который пили в атмосфере трепетной тишины и одновременно облегчения, обычно следовавшей за успешно и красиво проведенной церемонией похорон.

– Готовится убийство, – произнес Эплби.

Доктор Чоун аккуратно поставил чашку на поднос, который слуга как раз проносил мимо, и изобразил на лице терпение, но лишь в той степени, в какой оно являлось непременным атрибутом его профессии.

– Но мой дорогой… э-э… инспектор, разве не то же самое вы предсказывали прошлой ночью и ваши опасения оказались безосновательными? Если что-то и готовится, почему вы уверены, что это не всего лишь очередная грубая шутка?

– Для моей уверенности имеются все основания. Шутки больше не достигают цели. А значит, нас ждет реальное убийство.

– Но это же ужасная новость. – Голос Чоуна не выдавал ни малейшего волнения. – Выходит, наш бедный друг мистер Элиот будет все-таки повешен или лишен жизни иным способом?

Эплби посмотрел на Чоуна с откровенным изумлением.

– Элиот? Бог ты мой, нет, конечно. Элиоту ничто не угрожает. И, как я сейчас понимаю, он был в полнейшей безопасности с самого начала. Его смерть совершенно не нужна нашему злодею-шутнику. Этим вечером умрет кто-то другой.

– Могу я поинтересоваться, кто именно?

– К сожалению, этого я не знаю. Вероятно, сэр Руперт. Ведь это ему угрожали расправой ровно в девять часов. Или жертвой может стать один из друзей достопочтенного Бе́ды.

Чоун насупился.

– Мне кажется, вам нравится выдвигать странные гипотезы. Не хотите же вы всерьез убедить меня, что логическим продолжением серии прискорбных событий, свидетелями которых мы стали в Раст-Холле, явится убийство одного из соратников нашего хозяина в аббатстве? Человека, с кем мы, возможно, даже не знакомы?

– Убийство готовится. Кто окажется жертвой, я не знаю. Зато мне известна причина.

– Тогда, быть может, вам ведомо имя убийцы?

– Ответ, увы, снова отрицательный. У меня есть подозрения, но они не до конца меня удовлетворяют.

Вот теперь натянутое терпение Чоуна трансформировалось в пристальное внимание к словам собеседника.

– Сомневаюсь, чтобы когда-либо прежде мне доводилось слышать более экстравагантное заявление. Вы знаете, что должно произойти, но понятия не имеете о личностях главных действующих лиц?