Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента. - Анатолий Гуревич

Путаясь, нервничая, совершенно непохожий на себя. Отто начал разговор.

В день своего прибытия в Брюссель, еще до появления у нас на вилле, он успел предупредить Хемница, чтобы в доме Жюльетты собрались утром следующего дня, помимо хозяйки дома и проживающей у нее Софи Познанской, Давид Ками, Михаил Макаров и еще кто-то, не помню, называл ли он мне еще кого-либо, или ограничился только выражением «и немногие еще».

Перебивая его, я вновь высказал мое недовольство тем, что он встречается с «моими» людьми, даже не предупредив меня. В данном случае, указал я, тем более это недопустимо, что подобная встреча назначена нескольким лицам на конспиративной квартире, на вилле, арендуемой Жюльеттой, рано утром, после того как ночью там работала наша рация!

Отто не обратил на это никакого внимания и продолжил:

– Когда я приблизился к дому Жюльетты и нажал кнопку дверного звонка, мне открыл какой-то незнакомец, в нем было нетрудно сразу же определить немца. За его спиной в нескольких шагах стоял еще какой-то мужчина. Заподозрив неладное, я не растерялся и назвал вымышленную фамилию того, кого я якобы разыскиваю. К нам приблизился второй мужчина, оказавшийся тоже немцем. Он попросил меня войти в дом и закрыть за собой дверь. Я выполнил его требование. После этого он потребовал, чтобы я предъявил свой паспорт или удостоверение личности. Едва сдерживая волнение, я в резкой форме спросил, что это значит. Не получив ответа, я предъявил имеющиеся у меня документы: удостоверение личности на имя француза Жильбера, постоянный пропуск на право беспрепятственного проезда из Франции в Бельгию, оформленное командировочное удостоверение нашей фирмы и то, что явилось самым главным, – письмо-заказ на имя «Симекс», парижской фирмы, выданное парижским отделением организации ТОДТ.

Проверив все предъявленные документы, внимательно сличив мою внешность с фотографией, имевшейся на удостоверении личности, немец, даже вежливо извинившись, попросил меня покинуть этот дом и продолжить поиск того, кто мне нужен, в другом месте. Я с болью понял, что произошел провал. Установить, кто именно попал в руки немецких захватчиков, конечно, я не мог и не могу точно сказать, но боюсь, что это все, с кем я условился встретиться. В то же время я понял, что лично мне ничего не угрожает, и поэтому стремился сюда, чтобы взять мои вещи и немедленно, ближайшим поездом вернуться во Францию...

Услышав этот рассказ Отто, я едва сдерживался, мне очень хотелось высказать все, что у меня накопилось. Я был буквально потрясен, я едва сдержался от того, чтобы не нахамить «опытнейшему разведчику, моему бывшему шефу» за то, что он нарушил не только все правила конспирации, но и общепринятый порядок, – без моего ведома считал вправе встречаться по каким то причинам с моими, подчеркиваю, моими подчиненными, входящими в мою резидентуру. Я боялся, что он мог скрыть от меня, что на эту встречу мог пригласить и других своих «старых друзей» – Боба, Вассермана и неизвестно кого еще.

Меня глубоко возмутило и то, что он счел возможным незамедлительно после случившегося направиться к моей вилле, не боясь слежки за собой. После того как я высказался, Отто весьма нагло заявил мне: «Вы боитесь только за себя, не думаете ни о ком другом, а я был твердо убежден, что за мной не установлено никакой слежки!»

Видимо впоследствии осознав допущенную им очередную оплошность, в своей книге «Большая игра» Леопольд Треппер нагло пишет, привожу цитату: «Вдруг вспоминаю, что условился встретиться со Шпрингером совсем близко отсюда. Нельзя терять ни минуты, иначе, не дождавшись меня, он, скорее всего, тоже устремится прямехонько в мышеловку на улице Атребат. К великому счастью, Шпрингер терпеливо ждал меня...» (с. 145).

А разве эта встреча не является тоже оплошностью? Разве не должен был он, пройдя мимо, дать понять, что существует опасность? Ведь мы всегда предусматривали резервную встречу. Но может возникнуть еще один вопрос: зачем понадобилось Отто, сдавшему мне, повторяю, в присутствии Большакова, представителя «Центра», бельгийскую резидентуру, не ставя меня в известность, встречаться со Шпрингером? Ответ на этот вопрос я тоже нашел, читая его книгу. Леопольд Треппер, не стесняясь, пишет на той же странице: «Я вспоминаю, что несколькими неделями раньше мой Директор выразил желание получить подробные планы этого порта с обозначением мест, куда могли бы прокрасться подводные лодки. Эти планы Шпрингер каким-то образом сумел раздобыть...» (с. 145).

Леопольд Треппер прямо указывает, что речь идет о планах «антверпенского порта».

Мог ли «опытный разведчик» назначить встречу другому разведчику неподалеку от того места, где только что встречался с несколькими членами моей, подчеркиваю опять, моей резидентуры? На каком основании мог резидент в Париже давать задания моим разведчикам в Бельгии, не ставя меня в известность? Почему Отто умолчал, сообщая мне об имевшем место провале, что «не прямо из дома Жюльетты» направился ко мне, как это он утверждал, а имел еще встречу со Шпрингером? Мог ли резидент в Париже, не имея прямой связи с «Центром», пользуясь только моими радистами и мною как дешифровщиком, получить указания «его Директора» о сборе сведений об Антверпене? Почему Директор, зная, что я принял от Отто развалившуюся резидентуру и мои возможности, дает поручение по Бельгии резиденту в Париже, конечно, если это не выдумка самого Отто в подтверждение его наглости. Почему мой работник, выполняя «задание» резидента в Париже, не ставит меня об этом в известность?

Ответ может быть только один: Кент не справляется со своими обязанностями! В Западной Европе существует только один «опытнейший» резидент – Леопольд Треппер!

Хочу продолжить рассказ о нашей беседе с Отто, последовавшей за провалом. Я решил проанализировать совместно с ним, каковы возможности гестапо напасть на наш след в результате показаний, возможно даже под пытками арестованных.

Прежде всего, не выражая вслух свои мысли, я был очень доволен тем, что все, почти все, за исключением тех, которые достались мне от Отто, привлеченные мною к работе лица, все мои связи не были известны тем, кто был сейчас арестован немцами. Невольно вспоминалась моя оценка некоторых из арестованных и известных им лиц, данная мною представителю «Центра» Большакову еще в мае 1940 г. Я был доволен принятыми мною мерами по обеспечению наиболее четкой конспирации в моей резидентуре. Рассматривая каждого в отдельности из тех, кто был или мог быть арестован, я приходил к выводу, что наиболее опасным лицом является Хемниц. Нет, я тогда не мог и подумать, что он встанет на путь предательства. Я верил в то, что он сумеет молчать, но... я ведь не знал, каковы методы, применяемые гестапо или другими немецкими спецслужбами. Именно поэтому наибольшую тревогу у меня вызывал тот факт, что перед отъездом в Прагу и Берлин я ознакомил его с шифром, которым до этого пользовался только сам. Я мог предвидеть, что пеленгаторы записывают уже давно передаваемые по рациям шифровки, но я знал из различных источников, что наши шифры не поддаются дешифровке. К работе «Симекеко» я его не привлекал, но о существовании фирмы и о том, что я являюсь ее президентом, он знал и от Отто, и от меня лично. Однако я думал, что он не знает ее названия и, конечно, адреса. Следовательно, гестапо могло определить, в какой из бельгийских фирм президентом является южноамериканец, а следовательно, узнать и мою точную фамилию. Отто признал, что Хемниц, он и Андре уже в 1939 г. познакомились с Шоколадным директором. Они знали его настоящую фамилию и то, что он принимал участие в создании нашей фирмы. Правда, со слов Отто я понял, что Хемниц знал о том, что Шоколадный директор не имеет прямого отношения к нашей разведывательной деятельности, а только используется нами как коммерсант.

Меня очень тревожило и то, что, по указанию того же Отто, я установил связь Хемница с Блондинкой и он пользовался ею во время моего отсутствия, то есть во время моей поездки в Чехословакию и Германию в октябре 1941 г. Не зная нашего адреса, он вполне мог знать ее фамилию и имя. Хочу сразу оговориться. В своих воспоминаниях Маргарет пишет, что у нас в доме часто бывали Жан Жильбер и Карлос Аламо. Это является ошибкой. Видимо, уже после встречи с Маргарет это утверждение продиктовано Леопольдом Треппером или Жилем Перро. Аламо у нас, во всяком случае, при мне, не бывал, и я не допустил бы, чтобы во время моего отсутствия Отто устраивал бы у нас встречи с ним.

Хемниц знал Жюльетту, Ромео, Боба, радиста Профессора, Софи Познанскую, Давида Ками и, конечно, не только знал, но и дружил с Отто и Андре, правда, он не мог знать, под какими фамилиями они проживали во Франции. Во всяком случае, так я мог думать. Я не мог точно определить, кого он еще знал. Повторяю, и, видимо, придется еще не раз повторять, что я лично Хемницу давно не доверял.