Опасные виражи - Анатолий Лившиц

Конечно, Клаудии очень нравился как сам Филиус, так и его речи. Когда он говорил, она слушала его молча. Ей так нравились его метафорические парадоксы, образные сравнения, неожиданные, словно уколы, остроты, что она даже немного жалела, когда он умолкал. За то, что он однажды сравнил толпу митингующих демонстрантов с огромной стаей протестующей саранчи, она назвала его нелюдем, но он не обиделся, сказав, что нелюдь подобен либо кроту в норе, либо медведю в берлоге, и что для него этой норой или берлогой стал собор святого Иоанна, в котором он, в звании священника, спокойно проводит своё рабочее время.

И, кончено, занятия любовью с Филиусом доставляли ей особое удовольствие. Этим занятиям она посвящала ночное время. Когда царившую в его доме тишину нарушало лишь тихое тиканье настенных часов. Долгие поцелуи и нежные объятия, сопровождающиеся то ласковыми прикосновениями, то неожиданными перевертышами, погружали её в тёплый мир упоительной забывчивости. В этой забывчивости она тонула, словно в пелене дурманящего тумана и выходила из себя, как отделившаяся от тела душа. В такой забывчивости она хотела быть вечно и очень жалела, когда это удивительное состояние уступало место здравому рассудку и твёрдой памяти. Когда кончалась ночь, и наступало утро, она с сожалением говорила об этом Филиусу, а он с улыбкой говорил о том, что не стоит жалеть ни о чём и, называя всё происходящее сном, подчёркивал, что однажды придётся проснуться.

– Как протекает твоя личная жизнь? – спросила в воскресенье Фиорентина у своей дочери, сидящей в кресле с закрытыми глазами. Клаудия не ответила. Её глаза продолжали оставаться закрытыми. Фиорентине показалось, что она не хочет разговаривать на эту тему и захотела задать вопрос, связанный с её настроением, но внезапно раздавшийся голос Просперо помешал этому вопросу вырваться с её уст.

– Ты разве не видишь, что у нашей дочери закрыты глаза? – обратился к ней Просперо. – Она занимается медитацией, а ты вторгаешься в это полезное занятие и мешаешь ей.

– Ты удивительно догадлив, папочка, – подала голос Клаудия, открыв глаза. – Твоя проницательность достойна восхищения.

– Почему ты считаешь медитацию полезным занятием? – обратилась Фиорентина к своему до сих пор гражданскому супругу. – По-моему, это бесполезная трата времени.

– Очень даже полезная, мамочка, – симпатичное лицо Клаудии приняло недовольное выражение. – Своим вопросом ты прекратила мой полёт по безоблачному небу. Я была чайкой, летящей над морем, а ты опустила меня на землю.

– Прошу прощения, – театрально произнесла Фиорентина. – Я не знала, что ты можешь быть чайкой.

– Во время медитации возможно всё, – уверено заявил Просперо. – Занимающийся ей погружается в транс и отождествляет себя с тем, с кем хочет себя отождествить. Поэтому это занятие считается полезным.

– Не всё, что принято считать полезным, полезно, – возразила Фиорентина. – Для кого-то это может быть вредно. И с каких же пор ты стала погружаться в транс? – обратилась она к дочери.

– Почему это тебя интересует? – спросила Клаудия. – Ты тоже хочешь заняться незаземлённым делом? Или ты хочешь узнать, кто меня этому научил?

– Это действительно незаземлённое дело, – подтвердил Просперо, увлекавшийся, в свободное от службы в храме время, изучением аномальных явлений. – Например, одетый в бумажные ткани, тибетский отшельник Миларепа, живший в XI веке в горной пещере и питавшийся одним лишь отваром из крапивы, целиком посвятил себя медитации и достиг совершенства, к которому призывал наш Господь и спаситель Иисус Христос.

– Даже? – удивлённо спросила Клаудия, устремив взгляд на отца. – Из какого источника ты об этом узнал?

– В каком бы источнике ни была эта информация, я в неё не верю, – убеждённо произнесла Фиорентина. – Совершенство недостижимо и поэтому Дали, в отличие от Христа, призывал его не бояться.

– Афоризм этого гениального художника ироничен, – сказала Клаудия. – А где ты прочитал об этом отшельнике, папочка?

– В энциклопедии аномальных явлений, доченька, – на губах Просперо появилась ироничная улыбка, потому что ему понравился афоризм Дали.

– И что же там про него написано? – пренебрежительно спросила Фиорентина. – Что он по утрам превращался в петуха и кукарекал, приветствуя зарю?

– Может быть, и превращался, – серьёзно заявил Просперо и улыбка исчезла с его губ. – Там не написано, в какую именно птицу он превращался, но написано, что, кроме птицы, он превращался также в пламя или ручей. Погружая себя в транс, он размышлял о понравившемся предмете так долго, что полностью уподоблялся ему.

– Как интересно! – притворно воскликнула Фиорентина. – Может быть, там ещё написано, что он отделял свою душу от тела и путешествовал по иным мирам?

– Представь себе, написано, – уверенно заявил Просперо. – Там написано, что в годы отшельничества он, перенося суровые зимние холода, выработал внутреннее тепло и научился изменять температуру своего тела. Кроме того, он приобрёл исключительную физическую силу и перемещался в пространстве с невероятной недоступной для человека скоростью. Во время такого перемещения, подобно мячику, отскакивал от земли.

– Написать можно всё, что угодно, – возразила Фиорентина уже без притворства. – Я не верю в это.

– А мне представляется это возможным, – заявила Клаудия. – И это действительно интересно. Что там ещё про него написано?

– Очень мало, с некоторым сожалением сказал Просперо. – Хотелось бы больше.

– И всё ж что? – снова спросила Клаудия, сожалея, что вопрос мамы прервал её полёт над голубым морем. – Что это мало собой представляет?

– Неужели это тебя так интересует? – Обратилась к ней Фиорентина. – Мне, например, совершенно всё равно, что сталось с этим аскетическим святошей. Впрочем, я совершенно уверена в том, что бессмертным он не стал и как все закончил свой жизненный путь в могиле.

– К сожалению, это так, – сообщил Просперо. – Однако прожил он целых 84 года. И в день его кремации, из одного края горизонта в другой, охватывая весь горизонт, пролетали кометы и прямо с неба сыпались цветы. Об этом свидетельствуют очевидцы.

– А больше они ни о чём не свидетельствуют? Если нет, то слава Богу, если да, то я больше не хочу разговаривать об этом, как ты его назвал? – спросила Фиорентина Просперо.

– Миларепа, мамочка, – напомнила Клаудиа.

– Да, Миларепа, – кивнула Фиорентина. – Кто, кстати, тебя научил этому погружению в транс? Уж не Филиус ли?

– Да, мамочка, Филиус. Ты собираешься его за это упрекнуть?

– Ну, знаешь ли! – воскликнула обиженно Фиорентина и не в силах что-либо сказать вышла из комнаты с нахмуренным лицом. Когда дверь другой комнаты за ней закрылась, Просперо с укором посмотрел на Клаудию.

– Нехорошо называть маму мамочкой, а меня папочкой, – назидательно произнёс он. – Это свидетельствует о твоей бестактности и распущенности.

– Неужели я так невежлива и небрежна? – иронично спросила Клаудия. – Я даже и не представляла, что я могу быть такой.

– Такой ты стала, когда у тебя появился Филиус. Это его влияние, не так ли?

– Наверное, так, – в голосе Клаудии прозвучала нота равнодушия. – Но если даже и так, то что это меняет? Я уже не стану такой, какой была. К тому же, мне нравится быть такой, какая я есть.

– Ты стала высокомерной и дерзкой, – сказал Просперо строгим тоном. – Пренебрежительная манера Филиуса передалась тебе или ты переняла её сама?

– Что поделать? – Клаудия вздохнула. – Люди влияют друг на друга, не так ли?

– Влияют, – согласился Просперо. – Но разве ты не заметила, что Филиус влияет на тебя отрицательно?

– Мне нравится всё, что он говорит и делает. Говорит он образно и точно, делает мало, но безупречно, и меня не волнует как – положительно или отрицательно – это называется.

– Филиус – безнравственный тип! – уверенно произнёс Просперо. – Он – холодный философ, с презрением относящийся ко всему миру. Для него не существует авторитетов и других мнений, кроме его собственного. Он словно пуп земли, вокруг него вращается центр мироздания и земная ось.

Несмотря на то, что он мыслит глобально, его пространные рассуждения злы и опасны. Мне кажется, что если бы у него была большая власть, то он бы уничтожил больше половины жителей земного шара. Его надменность переходит всякие границы. Я даже допускаю, что в нём есть что-то дьявольское.

Только дьявол может обладать таким демоническим презрением ко всему, и Филиус обладает именно таким презрением. Он, – Просперо хотел сказать что-то ещё, но заметил, что кресло, в котором сидела Клаудия, опустело, и он остался в комнате один.

10

В один из осенних вечеров, когда Клаудия с Филиусом гуляли по пустынным аллеям липового парка, в памяти молодой девушки завертелись слова её отца о том, что в её неординарном любовнике есть что-то сатанинское. Не веря им, она хотела их забыть, но они продолжали упорно вертеться, и, жужжа, словно жирные назойливые мухи, причиняли большое неудобство. Тогда она решила избавиться от них с помощью разговора, понадеявшись, что Филиус заглушит их словами о своём прошлом.