Солнечный ход - Дмитрий Барабаш

Чеченский синдром

А. Носенко

Ты не лоза, а мы тебе не дети.Ты не пастух, считающий овец.Ты не отец, и нет в твоем заветени уголка для загнанных сердец.

Так я орал в церковные воротаи бил ногами в запертую дверь:«Уймись, дурак, – сказал мне строго кто-то,сверкнув зрачками в узенькую щель, —

сейчас я позвоню – и будешь в клеткетрезветь под бой ментовского дубья».Луна катилась по еловой веткеи вслед за ней катилась жизнь моя.

Я молча шел тропою от погоста,смеясь на звезды черного ручья.И понял вдруг отчетливо и просто,что жизнь моя, воистину, ничья.

Я звал его, выблевывая печень,я бился лбом в кропленый белый таз,но он был нем ко мне,мне было нечемк себе привлечь его лукавый глаз.

Я пил неделю за ребят, которыхраскладывал по гробикам в Чечне,я пил за то, чтобы не нюхал порохникто из них и не горел в огне.

Я пил затем, что выброшен в гражданку —слюнявлю дни без денег, без любви —я ей в глаза смотрю, как в дуло танку,с которым в этом мире мы одни.

Я звал его. Не чекаясь. По рюмке.Занюхать жизнь шершавым рукавом.А он не шел.В меня вселился люмпени жил во мне, как в доме дармовом.

Спасибо вам, конечно, что остался —один из сотни выжил в том бою.Спасибо, что потом читал, смеялся.Спасибо, что сейчас я водку пью.

А он молчит – ни чуда, ни причуды.Крапленый таз и запертая дверь.Я понимаю страх и боль Иуды.Я б выпил с ним, но нет его теперь.Вот мне похмелье в грудь,вот мне награда —один на танк с контуженной душой.Зайди ко мне, мне ничего не надо.Я слышал, ты пушистый и большой,

как мир, в котором нет ни зла, ни яда,а только свет, а только жизнь и труд.Не пей со мной, лишь намекни, что рядом,что был всегда и вечно будешь тут.

Мне голос был – его я не услышал.Мне был намек – но как-то невдомек.Я испугался, что мне сносит крышу,и все забыл.И сильно занемог.

Предосторожность

Оберегают не людейот мыслей правильных и точных,а мысли от затей порочныхи липкой сладости идей.

ИРОНИЧЕСКИЙ КРУГ

Болливуд

Ах, Болливуд, тебя придумал Киплинг —помойка с кобрами, кувшинка и кувшин,и хитрый, мудрый Рикки-Тикки-Тави —прообраз всех пронырливых мужчин.

В змеиных яйцах зная толк крысиный,он в корень зрел, за шторками таясь,пока мужчина на горячем ложевершил свою возвышенную связь.

Рик цапал кобру подлую за шею,подмигивая мальчику в углу,который папу наблюдал, как змея,вползающего в ласковую мглу.

И Киплинг тут же. То он Рикки-Тикки,то скромный мальчик, то коварный змей.О, Индия! Танцует каждый пальчикпо кругляшкам пылающих страстей.

Тётя, Тётя

Здравствуйте, я ваша тетя!Неужели вы живетев этой пасмурной стране,словно пьяные, бредетебез скафандра по луне?

Невесомость ваших мыслейразмягчает стать и плоть.Белый свет кислей, чем рислинг,пропитавшийся в ломотьжизни, выпавшей на счастье,а потраченной за грош.Тетя, тетя, наши снасти.Боже, Боже, наша ложь.

Рецепт счастья

В тридевятом запределье,эн квадрат и куб етить,порешили суеверьянавсегда искоренить.Жить решили по науке,чтоб ни так и сяк, а прям.Чтобы правнуки и внукидоверяли букварям.Чтоб всему начало было.Чтобы не было конца.Чтоб еще какая силапомогала слегонца.

Для того чтоб мир упро́чить,надо мир разлиновать,расквадратить, расторо́чить,а потом заштриховать.Когда все везде поделим,даже атом и нейрон,мы, наверно, обестелими бессмертье обретем.

Аванс

Утопии, антиутопии,постмодернизм, декаданс…В смородине, в меду, в укропе ли,хрусталь, фарфор или фаянс.С похмелья понимали: пропили!И не вернуть уже аванс.

Человечненькое стихотворение

Без персон, как без кальсон,срам людской ничем не краше.Возвышает муди нашисветлый ангел Мендельсон!

Леонардо

До кого не домотаться?До кого не доскребтись?Жил когда-то Леонардо,указуя пальцем ввысь.

Типа, что-то там заметил.Типа, что-то разглядел.Типа, вроде ликом светел.Типа, вроде не у дел.

Что-то строил – не достроил.Рисовал – не рисовал.Мы назначили героем,чтобы палец не совал.

Игра

Гадай по ромашке: быть или не быть?Так быть или не быть —обрывай лепесткии желтое рыльце поглаживай пальцем.Думать – не думать, любить – не любить?Какая, в принципе, разница?Лепестятся страницы.Словосмешение.Если бы языкивыдавались по группе крови,выкалывались на предплечье,вбивались в солдатский жетон,писались зеленкой на пятке.И правда ль, что этот сонне терпит обратки?Никто ли оттуда – сюда?Или все мы туда-сюда,как хоккеистыв настольной игре,крутимся на спицах,ежимся на столе,прячемся по столицам?

Траурные марши

Можно тронуть и Шопена,несмотря на страшный марш.Черный провод от торшера —в абажурный антураж.Красный бархат занавески,муть затюленных зеркал.Как-то очень по-советскик звукам этим привыкал.Что-то в них помпезно злое«тра́х ба ба́х», да «тра́х ба ба́х».Моцарт все же – про другое.И совсем иначе – Бах.

Сэлинджер

Стержень жал.Авторучки ломалодну за другой,перемазался пастой,махая бейсбольной битой,чем-то рассерженный,поругавшись с чужой женой,не сермяжною правдой,а хваткой железнойСэлинджерполз, как тень от елкиползет под кремлевской стеной,дрожью ржи к Селигеру —Сырдарьей по Онежскойстерляджи.

ХеминВэй

Хемингуэй с улыбающейся бородойбрел по улицам Кубы, пиная банку.Шел на встречу с Павлой Рудой,или Паблой Нерудой, или Фазилем Кастро.В то же время старикумолял золотую рыбку.А она отвечала: «Помилуй, старче,я готова сама к тебе в лодку,но не допрешь же».Тут же Вангоги бегали с гоголем-моголеми лепетали: «С похмелья – милое дело!Лучше, чем банку пинать по ночной Гаване,выпил бы рому и застрелился в ванне».

РАН

Говорила сестрица Аленушка:«Не пей, Ванечка, из копытца,даже если в нем плещется солнышкои волшебно искрится водица».Не послушался братец Иванушка,выпил он злую горечь познания.И явился профессор Капицапрямо в сердце открытое Ванино.И поведал: «В копытце копилисьмиллиарды по гибкой гиперболе,как по фазе, по папиной фазе!Демографствуя к точке качанияот прозрения до отчаяния,отраженного в каждой расемира-блеянья, бого-мычания,продолжения окончанияиндивидуума в подклассечеловеческого озверения.В каждой плате апокаления,в каждой мыслимой им пластмассенамечается просветление,предначертанное в ипостаси».

Середина

Встретил как-то раз Ходжа Насреддина.Говорит ему:– Вот ты – Насреддин,я – Насреддин,а есть ли между нами где-нибудь середина,за которой и ты – один, и я – один?Отвечает Насреддин Насреддину:– Ни дай Бог найти мне ту середину.Там пустыня до скончания века.Ни травинки, ни человека.

Кыргызская стрекоза

Поэзия – это самый дурной

и неудобный способ выражать свои мысли.

Пушкин… как киргиз, пел

вместо того, чтобы говорить.

Как все срастается на плоскости —сюжет расчерчен по прямым.Какой кошмар – в преклонном возрастепочувствовать себя Толстым.Давно пора играть с объемами,вплетать в пространственный узорэпохи с пестрыми коронамивосходом выкрашенных гор.Земля из трубочки горошинойлетит в замыслимую дальсреди травы давно не кошеннойи узнаваемой едва ль.А тут все плоскости, да плоскости.Сижу, шинкую колбасу.Какой кошмар – в преклонном возрастевозненавидеть стрекозу.

Три Ноя

Вот так всегда: сначала лютый знойрастопит ледники, потом потоп,и первый армянин, широконосый Ной,нахмурит свой едва заметный лоб.

Но есть, однако, версия другая,что Ной был Ноей, девушкой прекраснойс глазами глубже тысячи однойи той безумной, той багрово-краснойгорячей ночи на исходе мая.

Иное третья версия гласила:мол, Ной святой был никакой не Ной —так, просто по́ морю носило.

СЛЕДУЕТ ЖИТЬ