Час тигра - Михаил Зайцев

– Погоди! Ты забыл представиться. Как тебя называть?

– Зови меня Кореец... Да! Чуть не забыл сказать самое важное. Если тебя... Если с тобой что-нибудь случится, то...

– Говори прямо: если я погибну.

– Если ты погибнешь, то я позабочусь о твоей женщине.

– Спасибо.

– Я слов на ветер не бросаю. Я обещаю о ней позаботиться.

– Большое спасибо. Погибать, зная, что в тылу все нормально, наверное, проще... Так какой у тебя телефон?..

Глава 2

Я – супер

В камеру меня вели те двое омоновцев, которых Кореец разрешил «мочить». Здоровые парни по метр девяносто и в каждом килограммов за двести живого жирного веса на двоих. Один несет на пузе автомат, другой толкает меня в спину резиновой дубинкой. И оба матерят задержанного почем зря. Пока мы топали до дверей камеры, бойцы «отряда милиции особого назначения» успели рассказать множество пикантных подробностей из интимной жизни моих предков вплоть до десятого колена (как те рыночные азеры, помните?), и тот, что с дубиной, честное слово, вспотел, проверяя, чего гнется лучше – резиновая палка или мой многострадальный позвоночник. Особенно усердствовал парень с гибкой дубиной, когда автоматчик открывал дверь в камеру, а я стоял в позе: «харей в стену, руки до горы, ноги поперек себя шире». Хвала Будде, истязание резиной у стены плача закончились довольно быстро, и, получив прощальный тычок в правую почку, я споткнулся о порог камеры.

Глухо хлопнула дверь за истерзанной спиной, в носу защипало от запаха пота и человеческих испражнений, глаза поморгали и привыкли к приглушенному свету в каменном мешке.

Народу в камере, как сельдей в бочке. Народ разный и по возрасту, и по социальному положению. Жмутся друг к другу оттесненные к параше интеллигенты, тут и там сидят на полу суровые мужики крестьянской наружности, на единственных нарах вольготно расположились блатные. Камера явно не рассчитана на такое количество задержанных. На улице мороз, а здесь душно и жарко, здесь плохо всем, кроме привычных к тюремным реалиям урок.

Особей уголовной породы – две штуки. Парочка уркаганов – живая пародия на дуэт «кукол»-омоновцев. Конвоиры большие и толстые, урки мелкие и дистрофичные. Омоновцы наряжены в камуфляж темно-синих тонов, уголовники разделись до пояса и выставили на всеобщее обозрение бледно-голубую вязь тюремных татуировок. Омоновцы вели себя как хозяева душ и тел задержанных, короли на нарах реально «качали мазу» в среде пленников каменного мешка. Менты-конвоиры были не в чинах, и уркаганы в камере явно не козырной масти.

С нар лениво сполз урка с кривым, когда-то неудачно сломанным носом. Распихивая ногами в клешах мужиков на полу, шаркая ботинками-говнодавами без шнурков, кривоносый подгреб ко мне, новенькому, и гнусаво спросил:

– Курево есть, ко-озел?

Рогатое словечко «ко-озел» он процедил сквозь редкие гнилые зубы с бесподобным презрением.

«Козел» на лагерном жаргоне – это тот, кто открыто сотрудничает с администрацией, это «ссученный» зэк, который надел «косяк» – красную повязку и вступил в СПП – «секцию профилактики правонарушений».

Я взглянул на белую полоску бинта, обвившуюся вокруг моего правого плеча, скосил глаза на уркагана, ответил, улыбнувшись уголком рта:

– Ты чего, кореш? Марлю с «косяком» спутал?

Блатной прищурил глаз, оглядел меня более внимательно. Очевидно, он искал на обнаженных участках моего тела следы татуировок, в камере темновато, и легко можно не углядеть синий перстень на пальце, например. Я проявил некоторую осведомленность в терминологии, и теперь урка пытался меня идентифицировать, как собрата по уголовному сообществу.

Еще Миклухо-Маклай, живя среди папуасов, подметил некоторую схожесть правил и табу первобытного общества и уголовного элемента за решеткой. Попавшие в неволю люди, как первобытные папуасы, моментально делятся на касты, придумывают для себя правила-запреты, совершают ритуальные гомосексуальные акты и украшают тело знакомыми татуировками.

Урка, не отыскав на моей коже опознавательных знаков, зло оскалил редкие зубы:

– Под «делового» косишь, понтуешься? – Кривоносый уркаган указал большим пальцем себе за спину. – Гармонь видишь?

Я заглянул через плечо уголовника, увидел «гармонь», сиречь чугунную батарею центрального отопления у стены с маленьким зарешеченным окошком. Все ясно – уголовник возомнил себя «авторитетом» и решил устроить «прописку» подозрительно эрудированному фраеру.

– Если ты батарею «гармошкой» называешь, то да, вижу «гармонь», не слепой.

– Сыграй.

– На «гармошке»? Да ради бога, какие проблемы?! Подай «гармонь» и растяни меха, а я, так уж и быть, сбацаю матросский танец «яблочко».

Ответить урка не успел. За моей спиной лязгнули дверные запоры, скрипнули петли, пахнуло свежим воздухом в затылок. И знакомый тупой конец резиновой дубинки уткнулся в мою почку. Конвоиры, как и обещал Кореец, вернулись быстро. Злятся за то, что их гоняют туда-сюда, ругаются:

– Мать твою...

– Уйди с прохода на...

– Захотел по...

– Отлынь, обсосок, а то...

Как и было задумано Корейцем, в камере я засветился, и теперь, по его же хитроумному плану, надлежит максимально реалистично, при свидетелях, изобразить побег. Как в том анекдоте: «Драку заказывали?.. Извольте получить!..»

Кручусь на пятках, колени скрещиваются, бедра скручиваются, нога «заряжается» для удара. Разрешаю ноге ударить. Стопа в кроссовке без шнурков, описав широкую дугу, бьет камуфляжного парнишку с автоматом в висок. Автоматчик падает, нога замирает в воздухе.

Рукой с забинтованным плечом хватаюсь за резину дубинки. Застывшая на весу нога приходит в движение, толкает пяткой хозяина дубинки в мясистую грудь.

Дубинка у меня. Встаю на обе ноги, пружиню коленями, замахиваюсь дубинкой. Контрольный удар тугой резиной по черепу поверженного автоматчика, и рука с дубинкой вновь пошла на замах. Незанятой рукой хватаюсь за автомат.

Возвращаю дубину владельцу. Броском, резко разогнув локоть, скорректировав кистью траекторию полета «демократизатора».

Тяну к себе автомат обеими руками, лямка автоматного ремешка приподнимает стриженую голову омоновца, а в это время дубинка, как и задумано, попадает знакомым моей спине концом точно в глазницу своему хозяину.

Автомат у меня. «АКС-73У». Вес – три кило, емкость магазина – тридцать патронов, откидной приклад.

Хорошая машинка.

Снимаю оружие с предохранителя – и ходу! Сзади вопит ослепший на один глаз омоновец. Быстрее в конец коридора, а там налево.

Бежать в кроссовках, лишенных шнурков, удивительно неудобно. Чей это топот сзади? Оглядываюсь и вижу, как следом за мной драпанул из камеры кривоносый уркаган.

Из-за угла в конце коридора появляется мент. Он идет по своим делам, на ходу жует бутерброд с колбасой. Вопль собрата омоновца мента с бутербродом не особо волнует, наверное, привык к воплям задержанных после знакомства с резиновым «демократизатором». Но вот мент замечает меня, и надкусанный колбасный блин падает на пол. Мент комкает в кулаке кусок ржаного хлеба, из открытого рта сыплются крошки.

Стреляю короткой очередью поверх головы оголодавшего милиционера. Мусор живо отскакивает к стенке, смешно прикрывает голову руками, жмурится. Пробегаю мимо, оглядываюсь.

Кривоногий урка бежит за мной, отстав от меня шагов на десять, а из камеры в коридор выскакивает его татуированный кореш. Нежданно-негаданно побег получается коллективный. Реалистично, блин, получается, даже чересчур...

Сворачиваю за угол. Впереди вестибюль, загончик для дежурного, люди в штатском и в форме. У всех в ушах еще звенит эхо автоматной очереди, большинство растерялись, но один молоденький сержант спешно расстегивает кобуру у пояса.

– Ложись!!! – ору что есть мочи и – «та-та-та...» – длинной очередью крушу лампы дневного света под потолком.

Бесстрашный сержант, как стойкий оловянный солдатик из сказки, единственный остается на ногах. Сержанту везет, хотя он, конечно, считает наоборот – кобура никак не хочет расстегиваться.

Имитирую обход сержанта справа. Служивый кидается наперерез. Притормаживаю, обхожу его слева, маневрирую, как бывалый баскетболист на игровой площадке. Походя задеваю автоматным стволом ребра смельчака.

– Ху... – выдыхает сержант, скособочившись.

Извини, мальчик, но так надо, мне очень надо убежать, мне приказали, и я послушно выполняю чужую волю.

Прямо передо мной услужливо открываются двери на улицу, на свободу. Усатого да молодцеватого старшего лейтенанта угораздило на диво не вовремя шагнуть под родную милицейскую «крышу». Валю летеху ударом коленки в живот, чуть замешкавшись в дверях, выбегаю на морозный зимний воздух.

«Бабах!..» – грохнул пистолетный выстрел в только что покинутом помещении. Не иначе, стойкий сержантик справился и с болью, и с кобурой. Кого, интересно, он завалил? Моего недавнего собеседника с кривым носом?